Массаж лезвием меча

– Гм, здравствуйте, – негромко произнес он и снова огляделся, точно надеялся найти кого-нибудь еще.

– Проходите, – по возможности радушно произнесла я и попыталась упростить ему задачу. – Вы купить или сдать?

У нас был букинистический отдел.

– Купить, – кивнул он, оглядывая полки.

– Что вас интересует?

– Меня… Я люблю выбирать сам.

– А-а, пожалуйста.

Я отошла к прилавку с кассой и принялась раскладывать тонкие детские книжки, так называемую «лапшу». Ребятишки пугались толстых книг. Для большинства из них чтение было пока не удовольствием, а трудом.

Не поднимая головы, я украдкой следила за покупателем. Он медленно переходил от одного стеллажа к другому, скользя по солнечной дорожке, распластавшейся по полу. Иногда он касался пальцем корешка книги, и я напрягала зрение, пытаясь прочесть название. Но он был слишком далеко от меня…

– А где у вас стихи? – Оглянулся он.

– А вы – поэт?

– Нет. Почему вы так подумали?

– В наше время стихами интересуются лишь поэты… Вам нужны стихи для детей?

– Потому что я стою возле полки с детской литературой? Опять не угадали. Детям я хотел бы купить что-нибудь познавательное, они слишком многого не знают о мире. А стихи – для меня.

– Судя по всему, вы – необычный человек.

– Вот уж нет. Я самый заурядный профан. Мне не вспомнить целиком ни одной строфы. Я весь состою из разношерстных строчек.

– Разве человек может состоять из стихов?

– А как же: «Вначале было Слово»?

– Возьмите детям сказки. Они всегда написаны чистым языком.

– Мои дети не верят в сказки, – сухо ответил он.

– У вас, наверное, большие дети?

На какой-то миг он задумался, будто никак не мог сообразить.

– Разные. Один почти взрослый, двоим по тринадцать лет и один маленький.

– Ого! – Не удержалась я. – Да вы богатый отец!

Он весь вдруг как-то сморщился и зачем-то потер о штаны руки.

– Я… был богатым отцом.

– Вы нездешний? – Заторопилась я, почувствовав, что разговор пошел не в то русло. – У нас тут постоянные покупатели, а вас я никогда не видела.

Он кивнул, но, кажется, не очень понял, о чем я спросила. Мы смотрели друг на друга, но я знала, что он не видит меня. Таких женщин замечают лишь раненные на поле боя, потому что я – человек без лица. Но это не больно. Это смешно.

Постепенно его взгляд сфокусировался на мне. Глаза у него оказались теплого зеленого цвета.

– Вы тут работаете? – Спросил он, направляясь к прилавку.

Я хотела ответить, что обычно здесь отдыхаю, но решила, что мой покупатель не расположен шутить. Взяв глянцевую раскраску, он с недоумением повертел ее и протянул мне.

– Вы не скучаете здесь?

– Разве с книгами и с людьми может быть скучно?

– Действительно, – удивленно отозвался он. – Глупо, что я спросил об этом.

– Ничего глупого. Людям часто кажутся скучными или нелепыми чужие пристрастия. Ваша работа, например, кажется вам интересной?

– Моя работа? У меня нет работы, – он чуть замешкался. – Я… помогаю разводить пчел. Пасека, мед и все такое.

– Ой! – воскликнула я совсем, как моя заведующая. – Нет, правда? Никогда не видела живого пасечника!

– Только мертвых? – Мрачно пошутил он и отвел глаза.

Неожиданно я заговорила деловитым тоном своей сестры:

– Выгодное дело. Брынцалов на пчелках миллионером стал.

Его лоб пошел глубокими складками:

– Кто такой Брынцалов?

Я посмотрела на него с недоверием: за два дня до президентских выборов не знать, кто такой Брынцалов?! Если б он не слышал имени Тютчева, на сегодняшний день это было бы более правдоподобно. Я встречала людей, умеющих шутить с отрешенным, даже злым выражением лица, но этот выглядел слишком уж отрешенно.

– Кандидат в президенты. Фармацевтический магнат, – пояснила я, все еще ожидая подвоха. – Вы не особенно интересуетесь выборами?

– В этом году была холодная весна. У пчел сейчас период роения, – озабоченно сказал он.

– И вам не до выборов?

– Не до выборов. Но если б они даже проходили зимой, не думаю, чтоб я этим заинтересовался.

– Разве это возможно? Вы производите впечатление неглупого человека…

– А я и есть неглупый человек. Хотя про себя не положено так говорить.

– Значит, вам просто наплевать, пойдет ли страна вперед, или будет топтаться на месте?

– Вперед? Куда? К процветанию и богатству? Я уже прошел этот путь. Теперь шагаю обратно.

– Я не совсем вас понимаю, – призналась я. – Очевидно, у вас есть основания так говорить, только мне они неизвестны.

– А вам хотелось бы их узнать?

Неудержимым солнечным зайчиком по его лицу проскользнула надежда. Перед угасающим взором раненого забрезжил красный крест. А в моей своевольной памяти почему-то мелькнула строчка Ахматовой: «Клянусь всем для меня святым, что этот несчастный человек будет счастлив со мною…»

– Хотелось бы, – ответила я мужественно. Мой магазин давно служил исповедальней, ведь я была не из болтливых.

Но мой собеседник тоже не был подвержен этому греху. Подняв глаза к верхним полкам, прогнувшимся под никого не интересующей Большой советской энциклопедией, он коротко сказал:

– Ни к чему это вам.

– Откуда вам знать?

– У нас с вами слишком разная жизнь. Вам будет трудно понять.

– А ваши дети вас понимают?

– Это не мои дети. То есть… Ну неважно. Да, они понимают.

– Думаете, я глупее?

– Нет, что вы! – поспешно возразил он. – Дело не в уме. У вас его, по-моему, хватает. Но чтобы меня понять, нужно жить там, где живу я. Видеть то, что вижу я, а вам это не нужно.

– Вы не можете знать, что мне нужно, – я чувствовала себя так, будто стою над пропастью и собираюсь шагнуть в нее. – Я хотела бы увидеть пасеку. Никогда там не была…

Он недоверчиво прищурился:

– Правда? Ну, если так, то это можно устроить. Если вы действительно хотите…

– Я действительно хочу.

– А почему?

Но я не успела ответить. В этот момент дверь магазина отлетела так, будто в нее угодил пушечный снаряд. Впечатавшись металлической ручкой в стену, она рванулась было назад, но та же уверенно шагающая по жизни нога опять дала ей пинка. Так, в два приема, наша бедная дверь впустила наконец того, чье появление пятнадцать лет назад вызывало кривую усмешку, за это время чудесным образом переродившуюся в радостную улыбку.

– Писа! – заорала я, мгновенно забыв о покупателе. – Писа Перуанец, неужели это ты?

– Я! – восторженно проорал в ответ Писа и, перевалившись чрез прилавок, с чувством расцеловал меня в обе щеки. – Лидуся, радость моя, я знал, что ты здесь.

– Писа, откуда ты взялся? Тебя не было тысячу лет. Ты побывал в Перу?

– К черту Перу! Лидуся, я ведь теперь москвич. У меня двухкомнатная в Сокольниках!

Было совершенно очевидно, что с этой наполеоновской победой Пису можно будет поздравить и через год, и через пять лет. Такая радость вечна, как солнце. По крайней мере, на одну человеческую жизнь ее хватает с избытком.

– А ты-то как? – Душевный в своем счастье расспрашивал Писа. – Замуж не вышла?

Только теперь я вспомнила о светловолосом пасечнике, но внушительное тело моего друга детства, подобно Архимедову, вытеснило странного пришельца, словно лишнюю материю. Вот только вопль: «Эврика!» был в данном случае неуместен.

– Не вышла, – призналась я, уже не чувствуя ликования. – И, похоже, не выйду.

– Шутишь? Такая девчонка, как ты, да не выйдет? – В его голосе зазвучали бодренькие нотки рекламного агента.

– Писа, залежалый товар плохо идет…

– Ну знаешь! – Писа не нашелся, что возразить.

– Ты надолго приехал?

Он с воодушевлением ухватился за брошенный мною канат.

– Я ж зачем приехал-то? У меня ж юбилей! Тридцатник. Тебе, поди, тоже скоро?

– Уже.

– Ну, неважно. Так я решил с родичами отметить, как в старые добрые времена. Соберу весь переулок, гулять будем!

Он сладко зажмурился.