Массаж лезвием меча

– Денег-то хватит – весь переулок поить?

– Ох, Лидуся, не знаешь ты, о чем спрашиваешь… Я теперь богатый, – он ухмыльнулся, но тут же опустил глаза. – Чем занимаюсь, не скажу, и не спрашивай. Но деньги имеются, не бойся.

– Писа, мне-то чего боятся? Это с деньгами надо бояться, а мне зарплату и ту задерживают.

Писа тут же озаботился:

– Да ну? Задерживают? Крутят деньги, крутят. У вас муниципальный магазинчик? Откупили б, сами себе были бы хозяева.

– Уговорил, Писа. В следующем месяце откуплю.

– Правда? А деньги где возьмешь?

– Ты меня удивляешь, коммерческая тайна!

– Правильно, – одобрил Писа. – Не говори другу того, что хочешь скрыть от врага.

– Ты стал мудрым, Писа.

В его крошечных глазках, ведущих с щеками трудную борьбу за выживание, юркой мухой метнулось подозрение. Под бумажными зелеными доспехами Писа был все также незащищен от насмешек, как пятнадцать лет назад. Я хорошо помнила тот день, когда их семейство переезжало в наш двор, и худенький, некрасивый мальчик метался между подъездом и грузовиком, боязливо поглядывая в нашу сторону. На нем были жалкие форменные штанишки и блеклая футболка с надписью «Peace» во всю грудь. Надень Писа в тот день другую майку, и он избежал бы своего постыдного прозвища. Но Писа не мог поступить иначе, ведь когда судьба решает пошутить, она очень не любит, чтобы ей мешали.

В мальчишестве Писа был, по мнению моего брата, дурак дураком. Но упорства, благодаря которому он, в конце концов, выдавил из туч, собравшихся над державой, золотой дождь, ему и тогда было не занимать. Был такой случай. Неподалеку от нашей окраины испокон веков находился маленький пруд. Вода в нем была не такой уж и чистой, но загаженная отбросами заводов речка привлекала нас еще меньше. Через несколько дней после своего переселения Писа возник на песчаном берегу, настороженно осмотрел тела у своих ног и незаметно, хотя все обратили на это внимание, пристроился с краешка. Никто не заговаривал с ним, но никто и не гнал, и это уже было маленькой победой.

Но Писа, предчувствуя свое славное будущее, не мог не покуситься на большой лавровый венок. Устав от неподвижности, наши мальчишки устроили самопальные соревнования по тройному прыжку. В качестве приза был выставлен плюшевый медвежонок, которого они отобрали у нашей, тогда еще маленькой, сестры. Медвежонок был непривлекательного размера и довольно старым не только на вид: он перешел к Тане через брата от меня. И было совершенно непонятно, почему Писа так возжелал этого бедолагу.

Он молча втерся в жидкие ряды соревнующихся, и в первый же прыжок вложил столько обиды на жизнь, что сантиметров на десять перелетел за дальнюю отметку на песке. Если Писа ждал хоть чего-то, похожего на одобрение, то его опять постигло разочарование: наши мальчики умели унизить, не поведя и бровью. Они просто не заметили достижения Писы и продолжали с гиканьем и ругательствами скакать по песку. Кое—кому из девочек даже стало жаль Пису, и мне в том числе, но все мы понимали, что он обречен. Рядом с нами, обхватив мосластые колени, сидел мой брат и, как мстительный кот, выразительно щурился на происходящее.

Мог ли Писа догадаться, что в тощем теле Аркадия бушевала энергия двукратного чемпиона области по тройному прыжку?!

Скакнув второй раз, Писа вновь переплюнул всех ребят, и некоторые уже стали вопросительно оглядываться на Аркадия. Мой брат не был заражен звездной болезнью. Не дожидаясь таинственных намеков и подмигивания, он крякнул, поднялся и неспеша направился к компании. Все они играли талантливо: никто и не дернулся уступить чемпиону дорогу или хотя бы злорадно хмыкнуть. Аркадий пристроился сзади, и, когда подошла его очередь, скромно прыгнул всего лишь на пять сантиметров дальше новичка. Тот взглянул на него с любопытством, но безмятежность победителя еще сияла на его узком челе.

Забеспокоился Писа лишь, когда все повторилось и во второй, и в третий раз. Брат заставил гнаться за ним. Упорство еще придавало новичку сил, но позиция лидера была утеряна, и у Писы хватило ума понять это.

Надо признать, боролся Писа, как лев. Его вспотевшее тело было припорошено песком, кудлатые волосы уныло обвисли, но в маленьких глазках горела пугающая страсть к валявшемуся под кустом медвежонку. Однако, судьба давно глухо ударила в гонг, а Писа не расслышал…

На него было жалко смотреть. Аркадий, как ни в чем не бывало растянулся на песке, а Писа все стоял у последней вмятины и пытался что-то прочесть в осыпающихся тоненьких струйках. Я шепнула Тане, чтоб она подарила бедняге медвежонка, но не тут-то было. Сестра, которая только что была готова пожертвовать игрушку победителю, вцепилась в нее мертвой хваткой. Я попыталась выяснить причину ее упорства. Оглянувшись на Пису, она, не понизив голоса, произнесла: «Он некрасивый». Писа вздрогнул, и жалкое лицо его исказилось еще больше.

Вторую часть прозвища – Перуанец – он заработал тем же летом. В нашем дворе, за углом дома (чтобы глаза не мозолила!) находилась так называемая агитплощадка – маленькая деревянная сцена с коробкой, отдаленно напоминающей трибуну, и кривыми рядами зеленых лавочек. В тот день управляющие всех четырех домов от длительной осады перешли в тотальное наступление на свое же светлое будущее: районо прислал к нам лектора-международника, и мы должны были изображать заинтересованную аудиторию.

Мы не были бунтарями и покорно уселись на раскалившиеся за день лавочки. Большинство решило провести этот час плодотворно и выцарапать на деревянных перекладинах свои многозначительные инициалы. Другие шепотом играли в города и обсуждали последнюю городскую новость – приезд чехословацкого «Луна—парка». Словом, все вели себя прилично, никому из нас и в голову не пришло бы мешать лектору или отвлекать его глупыми вопросами, на которые он мог и не знать ответов. Мы были уважительными ребятами.

Но Писа к тому времени еще не стал одним из нас. И он совершил такое, что навеки легло темным пятном на честь нашего Тополиного переулка. Он заснул.

Помню, до меня не сразу дошло, что за мерзкий звук вползает в ровно журчащую речь лектора, постепенно перекрывая ее. Наши уши заработали, как военные локаторы, и вычислить коварного противника нам не составило труда. Как по команде повернув назад головы, мы увидели храпевшего Пису. Лектор, увлеченный рассказом о бедняге Че Геваре еще не среагировал на храп, и мы не могли допустить, чтобы это случилось. Кто-то из ребят запустил в Пису кусочком гравия, потому что он сидел на два ряда позади всех и был вне досягаемости.

Мы не учли, что Писа не был обычным человеком, который встрепенулся бы и этим ограничился. Писа во всем доходил до крайностей. Стоило маленькому камешку достичь цели, как Писа вскочил с вытаращенными глазами и заорал на лектора во всю мочь:

– Перу!

Удержаться на ногах несчастному международнику помогло витающее вокруг него мужество чилийского партизана. Враз ослабевшим голосом он спросил:

– Что?

– Перу, – озадаченно повторил Писа, начинавший приходить в себя.

– Что – Перу?

– Как там в Перу? – Жалобно закончил Писа и, не дожидаясь ответа, съежился на скамейке.

Лектор, успевший справиться с мгновенным шоком, с достоинством и великолепным сарказмом ответил, что с позволения любознательного молодого человека он закончит рассказ о Че Геваре, а уж потом не—пре—мен—но обрисует ситуацию в Перу. Писа сидел, не поднимая головы, и не догадываясь, что отныне и навеки увенчан гордым прозвищем Перуанец.

Мы приняли его в свою компанию только зимой, когда Писа с двумя чужими парнями попался на грабеже в одном НИИ. Им не терпелось обзавестись магнитофонами, чтобы слушать «АВВА» и «Чингисхан», а родительский бюджет мог обеспечить их только пленкой. Потерянного и, как никогда уродливого Пису привели на общешкольное комсомольское собрание, и все вдруг увидели, как над его глупой головой восходит нимб мученика.

Преступный мир, частью которого неожиданно стал Писа, тогда еще не лишился своего романтического очарования. Любой вор был для нас прежде всего бунтарем, и тем самым вызывал уважение. Поэтому не удивительно, что все мы, кроме Аркадия, поднялись на защиту Перуанца, словно тот был нашим лучшим другом. Выступление любого из нашей компании можно было без редактуры занести в сборник «Речи лучших русских адвокатов». Над залом тихо и скорбно витал образ мужественного, доброго гиганта, каким был Писа, преданного сына и бескорыстного друга. Нищета подтолкнула его на недостойный путь, так неужто мы, воспитанные на Толстом и Достоевском, не подадим руку этому бесценному человеку и не вытянем из прожорливого болота?