Массаж лезвием меча

Глава 5

– Ты слышала? Приехал Писа Перуанец…

Сестра промычала что-то, не отрывая взгляда от экрана. Когда показывали голливудский боевик, дозваться ее было невозможно. Пощелкивание выстрелов и ежесекундная брань будоражили Татьяну словно бетховенские сонаты. Щеки ее начинали пылать, губы подергивались, а в черных глазах разгорался сатанинский огонь.

«У тебя воображение чересчур богатое, – не соглашался Аркадий. – Посмотри на это неподвижное тупое лицо: пустой взгляд, отвисшая челюсть. Пакетик попкорна в руки – и перед нами стопроцентная американка».

Америку брат ненавидел тем сильнее, чем трогательнее любил американскую литературу. Марк Твен, Стейнбейк, Апдайк – эти имена он произносил с благоговейным придыханием. Аркадий считал, что янки предали своих писателей.

Но его мучило и другое, например, то, что «Кентавр» уже создан. «Вот, как я хотел бы писать», – печально признался он однажды, словно ожидал, будто я подтолкну его к подражанию. Я утешила его, напомнив: все книги на свете, по словам Поля Валери, написаны одной рукой, и для истории Духа имена значения не имеют.

«Хочешь сказать, и плагиат – не преступление?» – раздраженно воскликнул Аркадий.

Я напомнила, что это мнение Валери. Подражающий ориентируется в лице полюбившегося автора на литературу, какой она должна быть.

«Демагог твой Валери, – отрезал брат и отгородился книгой. – Имена не исчезнут из истории. Наоборот это они и составляют литературу».

«Литературу составляет сама литература, – не согласилась я. – Никто не знает, кем на самом деле был Шекспир: вельможей, семейным дуэтом или действительно неудавшимся актером, но это не делает его сонеты ни грубее, ни тоньше».

…Этот достаточно давний разговор всплыл в моей памяти сейчас, когда я всматривалась в лицо сестры. «Ее глаза на звезды не похожи…»

– Ну что?! – Она заерзала и на миг перевела взгляд на меня. – Писа приехал, подумаешь событие! Твой Писа такой урод! Тупой урод, к тому же.

– Говорят, он стал миллионером, – невзначай обронила я.

– Что?

– Квартиру в Москве купил…

– Нет, правда?

Фильм ее больше не интересовал. Она примостилась на ковре, по-турецки скрестив стройные ноги, обтянутые белоснежными лосинами, но теперь в ее фигуре не чувствовалось расслабленности. Спина выпрямилась, плечи расправились, собранные в высокий хвост волосы взволнованно встопорщились.

– Писа Перуанец – миллионер, – повторила Татьяна недоверчиво и испытующе поглядела на меня. – А ты не врешь? От кого ты слышала?

– Он сам заходил ко мне сегодня.

– Ну еще бы, к тебе кто только не заходит. Просто паломничество какое-то!

– Он пригласил нас в гости.

– С чего бы?

– Писа справляет юбилей. Сегодня разминка перед забегом.

– Значит, бабушка отпадает?

– Слышала бы она… Писа вызвался отвезти нас утром на машине.

– Блеск! – взвизгнула Таня и выбила из ковра фонтанчик пыли. – А твой Писа не такой и мерзкий.

– А я говорила, что он мерзкий?

– Да ты разве скажешь… Только тебя ведь передергивает, когда ты о нем говоришь.

– Неправда! Я очень рада была его видеть.

– О, моя милая фрекен Лида! – жеманясь, пропела сестра и, легко вскочив, прошлась передо мной по-кошачьи. – Вы – сама воспитанность! Вы так умны и благонравны. А как добры! Не потому ли вы так бедны?

Наивно округлив бездонные глазищи, Татьяна умильно улыбнулась и чмокнула меня в щеку. Но тут же ее лицо исказилось отвращением. Прищурившись на что-то поверх моей головы, она свирепо прорычала:

– Ненавижу! Противный натюрморт! Слушай, унеси его к себе в магазин.

Висевший над столом коричневых тонов натюрморт в дорогой багетовой раме был подарен маме, когда ее провожали на пенсию. С тех пор прошел почти год, но все это время Татьяна вела непримиримую борьбу с несчастной картиной, уверяя, что от нее исходит отрицательная энергия. Если б сестра слышала об этих энергиях раньше, то седовласый Хемингуэй неминуемо был бы объявлен злостным вампиром. Танина неприязнь всегда принимала затяжные формы и, как правило, она без труда справлялась с теми, кто ей мешал.

– Это мамин натюрморт, – напомнила я, хотя знала, что для сестры не существует чужой собственности. Свою она оберегала с остервенением сторожевой собаки.

– Плевать! – отозвалась Таня и задумчиво протянула: – Значит, Писа теперь богатый человек?

– Кто бы мог подумать, да?

Она тихонько хмыкнула:

– Ну почему же? У него для этого были все задатки.

– О боже! Какие?

– Ты еще спрашиваешь? Интеллект – близок к нулю, нравственные ограничители – в зачаточном состоянии, пробивная сила выше всяких похвал.

– По-твоему, именно это и нужно, чтобы разбогатеть?

– Сто процентов! Вот вы с Аркашкой на всю жизнь останетесь нищими.

– А ты?

Ухоженные брови ее лукаво заиграли. Ленивым движением стащив с волос резинку, Татьяна осыпала себя золотистым дождем. Так и не ответив, она удалилась в нашу комнату, и оттуда донесся старческий скрип шкафа. Я взглянула на часы: была половина седьмого.

Аркадий не поверил своим ушам. Целый день он не вылезал из постели, но ничуть не посвежел ото сна. Даже его всегда готовые к улыбке губы сейчас выглядели вялыми и холодными.

– Я? В гости к этому кретину?! – Он задыхался. – Может, ты еще и пообещала, что я приду? Да я убью тебя своими же руками!

– Я ничего ему не обещала, успокойся. Почему ты его так не любишь? Писа чуть не прыгал, увидев меня.

– Попробовал бы он не прыгать, – пробурчал брат. – Ты – единственный порядочный человек, способный с ним общаться. Как тебе это удается?

– А знаешь, он ведь разбогател…

Эта новость произвела на Аркадия обратное впечатление. Злорадно ухмыльнувшись, он мстительно произнес:

– Так ему и надо. Пусть теперь трясется над сундуками и сохнет от алчности.

– Писа не выглядит особенно усохшим…

– Это начальная стадия, – заверил брат.

– Ты понял, о чем я говорю? У Писы есть деньги.

– И что?

– Ты же утром собирался искать спонсора.

Не успела я договорить, как лицо его побагровело. Даже в остановившихся глазах растеклась кровавая сеточка. Казалось, горло его залито жаром – он не мог произнести ни слова.

– Тихо, тихо!

Я схватила его за плечи и опрокинула на подушку.

– Если все равно придется у кого-то просить денег, то почему бы не у Перуанца? Чем он хуже других?

Прошло не меньше минуты прежде, чем брат обрел способность говорить.

– Ты разболтала ему о романе? – Спросил он ровным голосом, и я почувствовала себя детоубийцей.

У меня не хватило смелости даже кивнуть, но Аркадию и не требовалось подтверждение.

– Писа не провел здесь и дня и уже все обо мне знает. Отлично. Я очень тронут твоей заботой. Что ты молчишь? – Вдруг заорал он и спихнул меня с кровати. – Пошла вон! Видеть тебя не хочу! И передай этому вшивому миллионеру, что я скорее сяду на паперти, чем возьму у него хоть копейку!

– Копеек давно нет, – напомнила я, уже держась за ручку двери. – Ты безнадежно отстал от жизни.

Мама слушала его вопли, застыв на пороге кухни. Отчего-то она показалась мне меньше ростом и старше. Мы встретились с ней глазами, но я не увидела в них ничего, что могло бы меня ободрить. Молча покачав головой, она скрылась в своем кухонном мирке.

Закрывшись в ванной, я включила воду, но кран только удушливо зашипел и сплюнул последнюю каплю. На меня вдруг накатила волна отвращения ко всему, что было вокруг: к облепившимся ржавыми пятнами трубам, покрасить которые не хватало денег; к вечно мокнущим углам; к прикрытой клеенкой стиральной машине, не умеющей ни полоскать, ни отжимать. Выстиранное белье мне приходилось перетаскивать в ванну и ворочать в желтоватой воде огромные, разбухшие пододеяльники. Мама не позволяла Аркадию помочь мне: всякая работа в ее понимании была строго поделена на женскую и мужскую. После каждой стирки ободранная на руках кожа долго не заживала, а дешевый крем уже не помогал.