Жертвы

- Что случилось? - Амфитрион ухватил бледного Ликимния за плечи и слегка встряхнул (лучшего средства для развязывания языков он не знал; вернее, знал, но оно не годилось для родственников).

Ликимний отчаянно замотал головой и поспешно отскочил назад.

- Я скажу тебе, о досточтимый Амфитрион, что случилось, - лысый жрец, непонятно как оказавшийся рядом, торжественно поднял правую руку к небу, отчего сразу стал похож на высохшую оливу. - Когда ты соблаговолил отправиться к источнику, я в это время приносил утренние жертвы у алтаря. И там мне было знамение. Только сперва я ничего не понял.

- А потом понял? - поинтересовался Амфитрион, еле удерживаясь от желания придушить старого дурака.

- И потом не понял, - степенно ответствовал жрец. - Просто потом явился Тиресий Фиванский (надеюсь, тебе знакомо это имя?!) и все мне растолковал.

Жрец посмотрел на свою воздетую ввысь правую руку, подумал, пожевал узким ртом и вскинул заодно и левую.

- Радуйся, женщина, - истошно затянул он, пугая рабов и птиц в кронах деревьев, - радуйся, отмеченная Зевсом, ибо...

Что "ибо", он сказать не успел, потому что увесистая ладонь Амфитриона смаху запечатала ему рот. Как ни странно, но все присутствовавшие сочли этот поступок вполне естественным - видимо, мужу женщины, отмеченной Зевсом, позволялось многое.

- Старец, чтоб я никогда тебя впредь не видал громогласным, Амфитрион для пущей убедительности заговорил языком бродячих певцов-аэдов, не зная, что почти дословно предугадал высказывание одного из будущих героев Эллады, которого в конце концов в ванной зарежут его собственная жена и ее любовник. - Толком давай говори и меня ты не гневай - да здрав возвратишься! Понял?

Старец поспешно закивал плешью и знаками показал: дескать, понял и впредь не буду.

- Отмеченная Зевсом... - донеслось из-под ладони.

- Это мы и сами знаем, - Амфитрион убрал ладонь и грозно обвел взглядом собравшихся.

- Что еще говорил Тиресий?

- Он говорил, - запинаясь, пробормотал жрец, - он говорил... что Громовержец объявил олимпийцам, будто с этого часа никогда не прикоснется к земной женщине. Только неясно, почему...

- Ну, это как раз ясно, - буркнул Амфитрион.

Жрец недоуменно воззрился на него.

- Потому что лучшей женщины Зевсу уже не найти! - Амфитрион возвысил голос, чтобы дошло до всех. - Нигде и никогда! Такой прекрасной и... такой целомудренной, что богу пришлось принимать облик ее мужа для достижения цели! Теперь ясно, тупицы?!

Он еще раз оглядел их - солдат, жрецов, рабов - подолгу задерживая взгляд на каждом лице.

Всем было ясно.

Всем было совершенно ясно.

- Есть хочу, - Амфитрион потянулся всем телом, как человек, закончивший утомительную работу. - Эй, Гундосый, расстарайся...

И покровительственно подмигнул жрецу.

СТАСИМ ПЕРВЫЙ

Тьма.

Вязкая, плотная тьма с мерцающими отсветами где-то там, на самом краю, в удушливой сырости здешнего воздуха - приторного-теплого и в то же время вызывающего озноб.

Багровые сполохи.

Гул.

Ровный шелест волн Стикса.

Дыхание глубин.

Где-то падают капли воды.

Все.

И всегда было так. Только так.

- Мы пришли, Сестра. Ты можешь говорить.

- Спасибо за разрешение, Старший, - в женском голосе сквозит явная издевка.

Так иногда блестит бронза кинжала в складках воздушного пеплоса.

В ответ - молчание. Падение капель. Ровный шум Реки.

- В Семье - разлад, Старший.

- Знаю.

- И знаешь, кто виноват?

- Знаю. Каждый винит другого.

- Это суесловие, Старший. Ты не хуже меня понимаешь, что во всем виновен Младший.

- Твой Супруг, Сестра. И мой брат. Кстати, и твой тоже.

- Да, мой Супруг. Мой Супруг - но он виноват! Он и его сын от смертной, который родится сегодня!

- В чем же может быть виновен еще не рожденный ребенок?

- Во многом! В наших раздорах! Мой Супруг и раньше был не в ладах со Средним - теперь же они просто видеть друг друга не могут! А я не люблю, когда в Семье возникают серьезные ссоры... Ты знаешь, к чему это может привести?

- Знаю, Гера.

- Я пыталась примирить их...

В ответ - саркастический смешок.

- Я пыталась примирить их - и едва сама не попала в немилость!

- Неудивительно. Таков жребий миротворцев - особенно женщин.

- Не смейся, Аид! И не думай, что в случае чего тебе удастся отсидеться здесь!

- Я так не думаю.

- И правильно! Потому что это еще не все. Племянничек наш...

- Который? У нас с тобой их несчитано-немеряно.

- Не притворяйся! Тот, который - что ни ночь! - у тебя обретается! Душеводитель твой!

- Лукавый, что ли? Гермий?

- Он, Майино отродье... Пустышка! Ворюга несчастный! Ухитрился разгневать не только Среднего, но и моего Арея. Сам знаешь, Арею только повод дай... я уж говорю ему: "Сынок, не связывайся ты с Пустышкой!" - а он вне себя. Поймаю Лукавого, говорит, и...

- Пусть сперва поймает.

- А если все-таки? Лукавый у тебя в любимчиках - вот и скажи ему, чтоб не совал свой длинный нос куда не надо! Арей ведь шутить не любит. Вернее, не умеет.

- Зато Лукавый умеет. Стащил у меня мой шлем - и поминай как звали.

- Какой это шлем? Тот самый, что ли? Который тебе Киклопы ковали?!

- Тот самый.

- Этого только не хватало! И так в Семье невесть что творится! Ты отмалчиваешься, Младший со Средним друг на друга рычат, Арей в драку лезет, Гермий совсем от рук отбился - и все из-за еще не рожденного ребенка! Тоже мне - Мусорщик-Одиночка, равный богам... А что будет, когда он родится?!

- А по-моему, Сестра, ты просто ревнуешь. Как обычно. Как сто раз до того. Ревнуешь к смертной женщине, которую Младший в очередной раз предпочел тебе. И - опять же, как обычно - собираешься выместить злость на ней и ее сыне. То ты бедную Ио гоняешь по всему свету, то Эгину мучишь, теперь вот Алкмена... Пора бы успокоиться, Сестра.

- Я? Я - ревную к смертной?! Пройдет лишь миг - для нас - и тело ее станет прахом, а тень попадет к тебе. Для меня она - уже прах! Как я могу ревновать к праху? Меня беспокоят в первую очередь разногласия в Семье, потом мне не нравится сама идея Мусорщика-Одиночки... И наконец - мой Супруг собирается сына этой... этой женщины в конце его жизни возвести на Олимп, сделав равным нам! Ты представляешь, Аид?! Я ночь не спала, когда Зевс заявил об этом!