Страница 5 из 8
Эйнштейн считает, что чувство реальности, которое есть у учёного, сродни религиозному чувству: «У меня нет лучшего выражения, чем термин “религиозная”, чтобы выразить веру в рациональный характер реальности и её доступность, по крайней мере частичную, для разума человека. Когда это чувство отсутствует, наука вырождается в лишённый смысла эмпиризм». ([534]. Цитируется в [210, p. 110], а также в [95, p. 8].) Как отмечает Мишель Битболь, реализм сближается с религиозной установкой, понятой не в догматическом, а партисипативном смысле. Витгенштейн, в свою очередь, указывает на измерение ангажированности у подлинно верующего человека [436, § 373], [535, p. 85].
Измерение ангажированности отсутствует в метафизических доктринах. Представление метафизического реалиста о (пред)определённой реальности «внешнего мира» догматически фиксирует ту или иную идентичность вещей, свойств и отношений. Приписывание (метафизическим) интенциональным реалистом так называемым интенциональным объектам (красной шапочке, единорогу, воображаемому другу, золотой горе и так далее) статуса реальных объектов, как это делает, например, Маркус Габриель в рамках своей гиперлиберальной онтологии, создаёт между субъектом и реальностью воображаемую преграду, мешающую ему действовать (в реальности) и познавать (реальность) [222]. Платонистская субстанциализация норм приводит к представлению об имманентном несовершенстве и вторичности вещей нашего мира; идеал (подлинная реальность) оказывается никогда не достижимым. Феноменологическое представление об автономных явлениях (феноменах), раскрывающих себя из самих себя, уводит от реальности в сферу видимости и в конечном итоге в сферу чистой субъективности [84]. (Например, у Жан-Люка Мариона первичным понятием является понятие феномена [302–306].)
Как сказано выше, концепт реальности предполагает чувство реальности. Оно вырабатывается прежде всего в обыденном опыте, на практике. Перцепция, и в первую очередь визуальная перцепция, играет фундаментальную роль в его формировании. То, что в обыденной жизни мы воспринимаем при помощи наших органов чувств при нормальных условиях и выражаем в языке, реально. Это утверждение имеет семантическое измерение (можно также сказать: аналитическое, логическое). То есть оно имеет отношение к самому определению того, что мы называем «реальным» и «реальностью». Наиболее общие обыденные (и не только обыденные) предложения – «осевые предложения» Витгенштейна типа «Существуют физические объекты», «Это рука», «Земля существовала задолго до моего рождения», «Вода кипит при температуре 100 градусов по Цельсию», которые он анализирует в своей последней работе «О достоверности», – имеют измерение логической достоверности (между логическим, нормативным и концептуальным имеется связь; осевые предложения можно также интерпретировать как нормы или же как концептуальные схемы). Любое рациональное мышление (а другого и не бывает) предполагает существование осевых предложений, которые принимаются без обоснования. Поэтому скептицизм ложен. Скептический вопрос (сомнение) может быть осмысленным лишь тогда, когда действительно есть специфические основания его задавать. И в этом смысле позиция подлинного скептика может быть лишь локальной и временной. Глобальный же скептицизм вообще не имеет смысла. Скептик неправомерно трактует наши наиболее фундаментальные убеждения (мнения, верования), укоренённые в нашей форме жизни, как если бы в них имело смысл сомневаться, как если бы они могли оказаться ложными, подобно многим другим нашим убеждениям.
Из сказанного следует, что понимание перцепции играет фундаментальную роль для понимания концепта реальности. Мы будем различать интенциональную и неинтенциональную компоненты перцепции (некоторые философы считают, что перцепция всегда интенциональна. Вместе с Жосленом Бенуа мы, однако, отвергаем это положение [76]). Для обозначения неинтенциональной (компоненты) перцепции, между которой и реальностью нет никакой дистанции, мы вводим технический термин «Ощущаемое» (фр. le sensible)17. Мы утверждаем, что первичная (неинтециональная, не концептуализированная) перцепция, Ощущаемое, и есть сама реальность – по крайней мере что касается окружающего нас обыденного мира.
Ощущаемое как сама реальность относится к категории реального. Оно таково, каково оно есть. Образно говоря, Ощущаемое есть точка соприкосновения внешнего мира («ощущаемого» в смысле того, что ощущается, – объекта) и мира внутреннего («ощущаемого» в смысле субъективного ощущения). Точнее говоря, это исходная точка разделения реальности на внешний мир и мир внутренний, которые в концептуальном плане вторичны по отношению к первичной реальности – ощущаемому. Субъективный и объективный миры, онтология, интенциональный перцептивный опыт вторичны. Последний представляет собой, так сказать, нормированный (измеренный при помощи нормы) неинтенциональный перцептивный опыт. Соответствующая нормативность и есть его интенциональность; норма есть интенция18. Эта норма-интенция вырабатывается в реальности, исходя из неинтенционального опыта. Она не навязывается извне, безотносительно к реальным условиям своего существования. Она, следовательно, зависит от контекста (конкретных обстоятельств) и сама применяется в контексте, корректно или нет. Неинтенциональная перцепция (реальность) измеряется при помощи (реальных, то есть вырабатываемых в реальности) норм, формируя мир явлений, в рамках которых интенциональная (то есть уже нормированная, концептуализированная) перцепция идентифицирует реальные объекты, структуры, свойства и так далее. В случае корректного применения нормы-интенции она является «наполненной» (вместе с Жосленом Бенуа мы интерпретируем понятие «наполненной интенции» Эдмунда Гусерля как корректное применение нормы [71; 84, ch. 6]) (см. также сноску 18). Таким образом, контекстуальный реализм, о котором идёт речь, может быть также назван неметафизическим «интенциональным реализмом» или неметафизическим «нормативным реализмом» [75]. Подлинный реализм, который не игнорирует укоренённость норм (правил, концептов) в реальности, есть одновременно и то и другое.
Метафизические интенциональный и нормативный реализмы отрывают нормы (интенции) от контекста их употребления. Тем самым они их субстанциализируют. Нормы-интенции, однако, не существуют (не реальны) сами по себе, не обладают автономией и не натурализуются в буквальном смысле как части природной реальности. Сами по себе они идеальны, то есть относятся к категории идеального, отличной от категории реального. Они реальны лишь в том смысле, что укоренены в реальности, то есть имеют реальные условия своего существования и применения, могут быть выявлены, если употребить терминологию Витгенштейна, в рамках «форм жизни» и соответствующих «языковых игр», то есть в контексте. Подробнее контекстуальный реализм в витгенштейновских терминах мы рассмотрим в следующих двух главах.
Укоренённость норм (концептов, интенций, теорий, смысла и так далее – любой идеальности) в реальности мы будем понимать в смысле удовлетворения следующим двум условиям: подходящести и адекватности.
Подходящесть нормы означает, что у неё есть область своей применимости, которой она соответствует. В этом смысле выбор нормы может быть истинным или ложным: истина есть соответствие. Например, устоявшаяся физическая теория, которую мы в Части II интерпретируем как норму/правило (укоренённая в реальности концептуальная схема) в смысле философии позднего Витгенштейна, истинна, если она соответствует области своей применимости – своей «форме жизни». Механика Ньютона истинна в области своей применимости, то есть, грубо говоря, в окружающем нас обыденном мире. С точки зрения релятивистской, механика Ньютона оказывается ложной или приближённой теорией. Она «ложна» или приближённа в том смысле, что неприменима или плохо применима в области применимости релятивистской теории. Здесь мы сталкиваемся с тем, что сам статус быть нормативным или фактическим зависит от точки зрения: фактическое может быть преобразовано в нормативное и наоборот. Теория Ньютона возникла как подтверждённая на опыте истинная эмпирическая теория. Затем она приобрела статус нормы и логическую достоверность. Наконец, с точки зрения СТО или квантовой механики она оказывается приближённой или ложной теорией, теряет свой нормативный статус.
17
См. примечание 3 на с. 25.
18
У Витгенштейна и Канта общим является прагматическая критика семантики. Для обоих суждения, представляющие собой прагматические нормативные акты, и пропозициональные содержания (а не концепты) первичны. Оба философа также разделяют положение о нормативном характере интенциональности (именно Кант впервые понял нормативный характер интенциональности). Другими словами, оба нормативные прагматисты [452]. Корректируя феноменологию, в частности феноменологию Гуссерля, мы интерпретируем интенциональность как имплицитное в-правило (норму), а гуссерлевское «наполнение» интенциональности как витгенштейновскую спонтанность, то есть корректное (обосновываемое) его применение [335]. Эта позиция совпадает с позицией Бенуа, согласно которой интенциональность есть норма, а гуссерлевское наполнение интенциональности есть удовлетворение норме [71; 84; 488].