Разведчики

— Синюхин, вы такой хороший, такой хороший! — сестра схватила его за руку, не зная, что ей еще сказать. — Москва! Ведь это же наша Москва! — она счастливо засмеялась и побежала дальше.

Синюхин тоже рассмеялся. Его густой бас раскатился по всему вестибюлю.

Не дойдя до выходной двери, сестра вернулась к Синюхину.

— Я от радости все забыла, — виновато посмотрела она на Синюхина. — Пришел приказ о вашем награждении. Завтра торжественное заседание, будут выдавать награды.

Густая краска залила лицо Синюхина. Он хотел о чем-то спросить сестру, но дверь за ней уже захлопнулась. И до чего же ветреные эти девки — даже не сказала, откуда такие сведения.

Пойти к Шохину, рассказать? А что, если напутала? Да и за что награждать его? Нет, лучше помолчать…

— Эй, битюг, — показался на лестнице Шохин, — мы и завтра с тобой не сможем уехать, — награждать нас будут.

— Значит, правда! — Синюхин оперся на перила.

— Шохин, здорово! — в вестибюль вошел коренастый, круглолицый старший лейтенант. — Я думал, ты уже уехал.

— Послезавтра еду, — поздоровался с ним за руку Шохин.

У Синюхина сразу испортилось настроение. Он не любил этого командира: старший лейтенант Гладыш был разведчиком и своими рассказами о работе в тылу немцев, по мнению Синюхина, «уже заморочил Петьке голову». «Опять приперся, — неприязненно подумал Синюхин. — Уже когда выписался, а каждый день сюда шатается…» И рост Гладыша не нравился Синюхину — «до мужчинского недобрал маленько», и серые глаза — «как репейник, не отцепишься», и улыбка — «губы тонкие, а зубы не показывает…»

Не желая участвовать в разговоре, Синюхин отправился в зал, к стене, где висела карта. Это было его любимое место.

— Ушел твой друг, не любит меня, — рассмеялся Гладыш, кивнув в сторону удалявшегося Синюхина.

— Это вы напрасно, — вступился Шохин. — А только ему, конечно, обидно: меня зовете, а его нет.

Гладыш стал серьезным.

— Не годится он для разведки. Слишком душа нараспашку, да и очень заметный. — Пытливо глядя на Шохина, Гладыш спросил: — Ну, а ты как, согласен? Я уже поговорил с майором.

Петр достал кисет, свернул из газетной бумаги папироску и молча передал табак Гладышу.

— Так вот, Шохин, сегодня нужно решить, — Гладыш взял кисет. — За эти два месяца, что мы с тобой пробыли в госпитале, я много тебе рассказал, да и тебя узнал. Хороший разведчик из тебя выйдет. Сам понимаешь: каждый командир подбирает себе людей.

Петр все молчал. Он хотел бы сейчас же уехать с Гладышем, но как бросить друга. Еще больше огорчала мысль, что придется уйти с пограничной заставы.

Словно угадывая его состояние, Гладыш, затянувшись дымом цигарки, проговорил:

— Пограничная служба, конечно, — настоящая военная служба. Но вот разведку я ни на что не променяю!

— Не вытерплю я только одной разведкой заниматься, — сощурил Шохин глаза. — Увижу фашиста, не сдержусь!

— Да хоть всех, — рассмеялся Гладыш. — Только делать это надо с умом, не во вред разведке. Ты что же думаешь: когда представляется случай уничтожить врагов или пустить под откос вражеский поезд, так разведчик уходит от этого? Вся задача, чтобы фашисты не обнаружили тебя, искали совсем не в том месте, где ты обосновался. А ты разведываешь и урон наносишь им всевозможный…

— Это так, — Шохин отошел бросить окурок. Желание стать разведчиком пробудилось у него с первых дней знакомства с Гладышем. Но он думал: вернется на свою заставу и там перейдет на разведывательную службу. Ему уже приходилось ходить в разведку и одному и с отрядом. Но та разведка, о которой рассказывал Гладыш, была совсем иною. С самолета забрасывали небольшую группу людей в глубокий тыл врага. Не на день-два, а на месяцы. Группа эта налаживала связь с населением, организовывала сопротивление в тылу, проводила диверсии… Вот это работа! О такой работе Петр мог только мечтать. И сейчас он знал, что Гладыш пришел за окончательным ответом. «Буду разведчиком», — решил Шохин.

— Ну, так как ты? — прервал молчание Гладыш, глаза его смотрели пытливо.

— Что ж, согласен, — так же серьезно и прямо посмотрел на Гладыша Шохин.

— Хорошо. Через два дня вместе поедем.

Гладыш надел шапку, стал застегивать полушубок.

— Месяц-полтора еще уйдет у нас на подготовку, — добавил он, прощаясь с Шохиным…

Тихий зал, где часто Шохин и Синюхин проводили время у карты, наполнился бойцами и командирами. Было многолюдно — на торжественное собрание прибыли гости из других госпиталей. Почти все были в форме и только несколько человек в госпитальных халатах.

В зале сдержанный гул голосов, прерываемый возгласами, взрывами смеха. Совсем другие лица, на них исчезла угрюмость последних дней.

Возле Шохина и Синюхина собралась небольшая группа бойцов. Петра словно подменили. Прежние озорные, насмешливые глаза и лицо, несмотря на шрамы, стало такое же, как и раньше: симпатичное, привлекательное.

— Это было недалеко от станции Лоухи Кировской железной дороги, — продолжал он рассказ, — есть там полустаночек такой немудрящий. Всего-навсего избенки три, а немцы бомбили каждый день. И что взбрело в их фашистскую башку — понять не могу, хоть бы тебе там военные объекты или лесопилка какая — ровным счетом ничего. А как только утро, так и летят два-три стервятника. Сбросят на пути бомбы и обратно. И вот что интересно: к этим бомбежкам собаки, кошки, куры — и те приспособились: как только услышат — самолет гудит, сейчас бегут в маленький лесочек по соседству. Крик такой поднимают — сирены не надо.

— Помнишь, как сержант из Княжой губы рассказывал, — Синюхин виновато улыбнулся, перебив приятеля. — Я к тому, что немцы часто зря бомбы бросают, — Синюхин смутился и умолк.

— Вот уж и не зря, — запротестовал Шохин. — В Княжой губе база наша была, — пояснил он слушателям. — Ну, немцы и летали ее бомбить. База на берегу залива располагалась. И вот что интересно — как только фрицы налетят, так люди вместо того, чтобы по щелям да бомбоубежищам прятаться, все на берег. — Петр нарочно остановился, не объясняя, почему люди не прятались во время бомбежки.

— Порядку не знали? — не выдержал один из слушателей.

— Порядок полный у них получался, — усмехнулся Петр. — Немцы-то всякий раз бомбы в залив сбрасывали, не попадали в базу, вот народ и спешил в залив за глушеной рыбой. Рыбы столько понатаскают — от бомбежки до бомбежки хватало.

— У тебя все как-то выходит — немцы воевать не умеют, — насмешливо заметил молодой боец, сидевший рядом с Шохиным.

Шохин сощурился.

— Не об этом речь, — повернулся он к соседу, — да и насчет умения фрицев воевать поспорить можно. Под Москвой побили их. Ну и дальше будем бить.

— Это мы и без тебя знаем.

— Знать — знаешь, а понимать — не понимаешь, — отрезал Шохин. — А я вот скажу: фрицы плохо воюют, от злости сатанеют и разум теряют. Вот недавно я получил от друга письмо с Карельского фронта. Был там такой случай: шел через озеро мальчонка лет десяти, налетел «Мессер» и ну строчить по нем из пулемета. Мальчонка перепугался, и соображения у него нет, в какую сторону бежать, как от самолета укрыться. Мечется по озеру, а фриц, сволочь, за ним заход за заходом делает да из пулемета строчит. Гоняет мальчонку, а попасть не может. Упал хлопчик, из сил выбился, а у немца патроны кончились. Так он же, гад, снизился да термосом в мальчонку бросил. В ногу попал, кость раздробил. Видал, какой военный объект нашел! Злость у него всякое понятие вышибла, патроны поберечь чтобы на всякий случай. Как раз на этом озере его наши ястребки и поймали.

— Сбили?

— Первой очередью подожгли. Немец с парашютом выпрыгнул. Пока он до земли долетел, наши там уже были. Схватили его, мальчонку ему показывают, а он смеется, сволочь, нахально на всех поглядывает — завоеватель.

— Я б его, гада, на месте прикончил! — сказал сосед.

— Не знаю, может, и прикончили его, об этом мне ничего не пишут.

На сцене появились седой генерал, сухощавый полковник в очках, начальник госпиталя и комиссар. Комиссар подошел к столу, вытащил из кармана исписанный лист бумаги, расправил левой рукой — правой у него не было. Еще и сейчас у него не зажила рана, в этом же госпитале и лечился.