Разведчики

— Так что же ты?..

— Врагов бить сюда явился, а не стихи читать, — резко ответил Шохин и зашагал навстречу Гладышу.

Васыля уколола последняя фраза.

— Слушай, Королев, почему он так на меня?

— Стоит ли говорить об этом! — отмахнулся Анатолий, обеспокоенный состоянием своей рации… При спуске он не удержался на ногах, и приемо-передатчик ударился о землю. — Ей-богу, Васыль, даже странно, будто не понимаешь, где находимся.

— Всем искать груз, — распорядился Гладыш. — До рассвета у нас еще час времени.

Но сколько разведчики ни искали в траве, нашли только один мешок. Поиски второго пришлось отложить до следующей ночи.

Гладыш подозвал Шохина:

— Можешь провести нас в самое глухое место, чтобы ни с кем не столкнуться?

— Проведу, товарищ старший лейтенант. От Заречного мы километрах в пяти. На Выдринское болото пойдем, там лесок, хоть и молодой, а места глухие. Да и болото всегда зарастает осокой, лозой.

Восток заалел, зачирикали проснувшиеся птицы. В низинах над ставками[2] повисла легкая дымка утреннего тумана.

Пробирались по нескошенной, росистой, доходившей до пояса траве. Одежда и обувь намокли. Несмотря на теплую, почти душную ночь, каждый чувствовал озноб.

Миновав луг, вошли в дубовую рощу, пересекли опушку и углубились в густой сосновый бор. Решили пока к болоту не ходить, устроить здесь дневку и с наступлением ночи вновь приняться за поиски сброшенного груза.

Глава 3

НАХОДКА ДЕДА ОХРИМА

Давно уже проснулся дед Охрим, но вставать не собирался, лежал на спине, почесывая грудь. По одному ему известным признакам знал — «на зорю» идти еще рано, успеет, даже если поднимется через час.

Не так давно жил он у среднего сына Сергея в Старогородке, а сейчас почти год — бобылем. Была семья — и нет ее: Петро воюет, Оксана с матерью томятся на фашистской каторге, два других сына, Никита и Михайло, в Красной Армии, семьи их в эвакуации… Никого не осталось из родни. И как подумает об этом дед Охрим, — кулаки сами сжимаются. Один на старости лет, умрет, и некому будет глаза закрыть…

Но больше всего волновало старика то, что он оказался вне борьбы с врагом. А ведь он многое знает, у него даже есть одна важная тайна, но к кому идти, кому поведать о ней?

Вначале дед Охрим думал: не осталось в Заречном ни одного порядочного человека, все только «холуи немецкие». Разве мог дед Охрим мириться с тем, что молодые, здоровые парни и «дядьки» не в Красной Армии, не в партизанских отрядах, что у них «и за ухом не свырбыть», хоть и живут бок о бок с врагом. Но скоро до него стали доходить слухи об убийствах старост, полицаев, о поджогах немецких складов, о взрывах автомашин, цистерн с горючим… И дед Охрим повеселел.

— Це наша работа, — ухмылялся он в седую жидкую бороденку. И чем больше узнавал таких вестей, тем радостней становилось: — Шурують хлопци! Дають нимцю жару… А вот Млынок Остап до сих пор ходит живой… Ну и на его, супостата, найдется кара! Старый я вже, старый… — шептал дед Охрим. И вспомнились ему далекие годы, когда он в японскую войну получил георгиевский крест четвертой степени, а в империалистическую — третьей и второй… Особенно же были ярки в памяти годы гражданской войны, партизанский отряд. В нем Ефрем Петрович был не на последнем месте… Эх, старость — не радость!.. Но хоть и много ему лет, а глаз еще зорок, да и силы не оставили, никого не просит принести из лесу хворосту или дров наколоть. Маленький, сухонький, всегда он в движении, в работе.

Присматриваясь к односельчанам, дед Охрим заметил: хлопцы и девчата частенько переговариваются с Кичей Петром Семеновичем. И «взял Кичу под подозрение». Как-то ночью, выйдя во двор, увидел большое зарево — горел амбар, занятый немцами под склад. Неожиданно из-за хаты показался Кича, а с ним Анюта Авдиенко. Кича схватился было за пояс, но потом узнал старика:

— Идить, диду, в хату… Мы тут на пожар пришли смотреть. Да, видно, утекать треба, зараз немцы по дворам зачнуть шастать…

Дед молча ушел к себе и там уже стал рассуждать, бормоча:

— Чого б то воны с чужого двора на пожар дывылысь? Да и яки таки нимци зачнуть шастать? У Заречном, окромя полицаив, щоб их побыла лыха годьина, никого нема… Видать, сам Кича склад пиджог… — Дед умолк на полуслове, даже рот ладонью закрыл. Теперь выбрать удобный момент и упросить Кичу взять его в отряд. Разве не выйдет из него — деда Охрима — опять партизана? Бьет из винтовки без промаха… Тут вспомнил, что не только винтовки, но года два охотничьего ружья в руки не брал. Вздохнув, стал обдумывать: что бы он мог делать в партизанском отряде? Разведчиком!.. И сейчас почти круглые сутки проводит он на берегу Десны возле сожженного моста, где немцы паром устроили. Рыбу ловит, а сам все высматривает…

Кряхтя и охая, дед Охрим поднялся, подошел к окошку. Раскрыв его, выставил бороду и прислушался. Было очень тихо, светила полная луна, над горизонтом блестела яркая крупная звезда. Время было идти.

Проклиная фашистов, «порубавших его дуба»[3], Охрим Петрович взвалил на плечи удилища, сачок, отчепу[4], и пошел к Десне, «на зорьку»…

Ни ветерка, ни шелеста. Тропинка ведет через густотравный луг. Черными силуэтами вырисовываются на горизонте деревья. Лоза в лунном свете отливает серебром. Трава ласкает босые ноги, мягкая прохлада забирается за расстегнутый ворот рубахи.

— Дых, дых-то якый! — бормочет дед. — Духовыта ничь!

Километра за два до берега дед Охрим остановился: где-то далеко, но довольно явственно, послышался гул самолета.

— Що б то означало? — поднял дед голову. — Нимчура зроду тут у ночи не литала…

Рокот становился все явственней. Где-то высоко летел самолет, но сколько ни искал его дед, найти не мог. Плюнув с досады, хотел уже продолжать путь. И вдруг увидел: что-то большое, темное стремительно опускалось на землю.

— Парашютист! — присев на землю, прошептал дед Охрим и радостно добавил: — Це наш! Ей же ты богу, наш! Чого б то нимчуре на парашютах тут литать… — Положив на траву рыболовные принадлежности, дед встал и, не скрываясь, быстро засеменил по лугу.

Невдалеке от заросшего овражка что-то упало.

— Парашютист, — опять прошептал дед и, подавшись вперед, замер на месте.

Шли минуты. «Парашютист» не шевелился. Дед крадучись подошел ближе.

— Що за оказия! — пробормотал он. — Головы нэма… Рук та ног тэж не видать… Ой, Охрим, дурна ж твоя голова, та це ж мишок! — Он подошел, потянул за стропы: — Чи мало тут добра! Для кого ж це добро предназначается?!

В предутренней тишине послышались голоса.

«Нимци! Побачили парашюта и шукають». Дед, не теряя времени, обрезал стропы, скатал парашют; оглядываясь по сторонам, потащил мешок к лозняку. Отдыхая чуть ли не через каждые два шага, приговаривал:

— Вытягну, абы тильки жила у мене не хряснула!..

Лозняк, в котором дед Охрим укрыл мешок и парашют, был густ и рос вдали от проезжей дороги. Уже почти рассвело, когда дед Охрим окончил работу. Время для рыбной ловли было упущено, да и забыл сегодня старик о своих удочках. Для кого сбросили мешок? Где эти люди? — мучили его мысли. Должен он отыскать этих секретных наших людей, рассказать им о тайне, которую хранит, из-за которой вот уж столько времени добивается связи с партизанами.

— Буду тут сторожить и день и ничь, — шептал он, — не может того быть, щоб никто не прийшов за цим добром…

Среди лесной глуши зеленеет большая заболоченная поляна. По краям редкие березы, ольха и всюду лоза. Ее темно-красные прутья с узкими серо-зелеными листьями сплошь закрывают берега, среди болота поднимаются поросшие лозой крохотные островки. На одном из них, недалеко от опушки леса, среди густых зарослей лозняка, разведчики Гладыша построили бревенчатый шалаш.

2

Большие ямы, заполненные водой.

3

Челн.

4

Проволочное кольцо на длинной жерди, им освобождают зацепившиеся под водой рыболовные крючки.