Разведчики

— Добьюсь своего, буду ходить! — в который раз проговорил он.

— Конечно, будешь! — откликнулась Зоя, посмотрев на Марка. Но взгляд был грустным, в нем Марин увидел глубоко затаенную боль…

Катя Данюк, в наглухо застегнутой шинели, туго подпоясанная ремнем, стояла перед капитаном Седых и старалась внимательно слушать то, что он говорил. Совсем иначе представляла она свое возвращение. Как непохожа была эта встреча на ту, в начале войны, когда она впервые познакомилась с шестой заставой. Тогда Марин сам повел ее на ПМП, потом пришел политрук Вицев. Сколько заботы, теплоты было в той первой встрече… А этот капитан вот уже двадцать минут читает ей правила поведения бойца на заставе… то есть в роте, теперь заставы переименованы в роты… Здесь отошли от границы, а на севере, на большом протяжении, пограничники ни на шаг не отступили от линии государственной границы, значит, там должны оставаться заставы… Скоро ли этот капитан кончит читать нравоучения? Во-первых, она не боец, а во-вторых, нечего пугать ее трудностями. Она — не новичок. Лучше бы посмотрел сначала ее документы. Право, обидно, что маринская застава досталась такому нудному дядьке… Сейчас Марин остался один. Правда, там еще Саша Топпоева, но она тоже скоро уедет в свой отряд. Как тяжелы были минуты расставания Марка и Зои! Зоя не выдержала, расплакалась. А Марин только кусал губы… Потом уж, в вагоне Зоя сказала, что не надеется скоро увидеться с Марком. Едва ли он попадет на передовую… «А когда я увижу Петю? — подумала Катя. — Даже не представляю, где он — в Крыму, на Кавказе, в Белоруссии или на Украине? Знаю одно: в тылу врага! Ежеминутно, ежесекундно, дни и ночи начеку. Все время чувствует за спиной смерть… Нет, это не каждый выдержит… И все-таки победим и увидимся…»

— Фронтовая жизнь не приключенческий роман, товарищ военфельдшер, — вывел Катю из задумчивости голос капитана Седых. Он был в большом затруднении, как держать себя с этой худенькой, черноволосой девочкой. Оставили бы ее при тыловом госпитале! По ночам, наверное, будет проливать слезы, уткнувшись в подушку. — Фронтовая жизнь тяжела и опасна. Работа в боевых условиях трудна, требует большого терпения и упорства, — говорил Седых, не останавливаясь…

«Ох, и до чего же вы нудный, товарищ капитан, — подумала Катя. — С вами можно потерять всякое самообладание». Но как дисциплинированный командир, она стояла молча.

— Если будете добросовестно выполнять свои обязанности, храбро вести себя в бою… — «Что тогда?» — вдруг задал себе вопрос капитан Седых. И, не зная, как закончить фразу, пообещал: — Представлю вас к награде… «Фу, как глупо! На кой черт я ей все это говорю…»

Катя вдруг покраснела до корней волос. Седых с минуту смотрел на нее, приписав ее волнение застенчивости. Но то, что она ничего не ответила, понравилось: девушка дисциплинированная.

— Вопросы есть?

— В какой землянке я буду жить, товарищ капитан?

— Пойдите на ПМП, там санитар покажет… — И увидев, что разговор расстроил Катю, добавил: — Да вы не бойтесь, сначала все покажется вам немного необычным, может быть, страшноватым, а послужите — привыкнете. Конечно, в первый раз страшно.

— В действующей армии я нахожусь с первого дня войны, товарищ капитан, — не выдержала Катя. — Участвовала в обороне нашей шестой заставы в конце июня сорок первого года. Была тяжело ранена, награждена орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу».

— Так вот вы какая! — весело перебил ее капитан, и лицо его стало симпатичным, добродушным. — А я-то вас за маменькину дочку принял. Растолковываю, что такое фронт. Это, как вы сами заметили, для меня оказалось делом трудноватым. — Седых громко, искренне расхохотался. — Ну, прошу прощения за лекцию…

Катя тоже засмеялась.

— Воображаю, как вы меня в душе «костили». Давайте мириться, — он протянул руку. Протянула руку и Катя. Капитан уже не казался ей неприятным.

Возле землянки разведчиков, на грубо сколоченном столе, блестели части ручных пулеметов — системы Дегтярева и трофейного «Суоми». Синюхин внимательно наблюдал за двумя молодыми бойцами из своего взвода. Один собирал пулемет Дегтярева, второй — «Суоми». Оба пограничника, недавно прибывшие во взвод, выполняли задачу сосредоточенно, каждый боялся сделать промах, чувствуя, как внимательно следят товарищи, и зная, что они не преминут наградить острой солдатской шуткой.

— На пулеметы глядите, а не по сторонам, — по-своему понял их взгляды Синюхин. — Пулеметы вам больше подскажут, что к чему…

— Да мы, товарищ старший сержант, знаем, — в один голос откликнулись бойцы.

— А знаете, так и собирайте быстрее.

— Синюхин, новый военфельдшер тебя спрашивал, — крикнул проходивший по дорожке пограничник.

— Это какой же новый? — недоуменно поднял светлые брови Синюхин. — На что я ему понадобился? Слава богу, дырок мне ни фрицы, ни финны еще не наделали.

— Прислали нового на заставу, — с улыбкой обернулся пограничник. — Ничего фельдшер, жить можно! Говорит, что тебя хорошо знает, будто вместе воевали.

— Так это товарищ Акошин! — восторженно пробасил Синюхин. — Неужели к нам на заставу? Здорово! — С тех пор как Синюхин ушел с заставы Каштанова, он ничего не слышал об Акошине.

В начале войны Синюхин тайком ушел из госпиталя с еще не зажившими ранами. Пробирался к Марину на шестую заставу, а попал к старшему лейтенанту Каштанову. Приехав поздним вечером на попутной машине, Иван Титович явился к командиру. Получив разрешение, он направился в пункт медицинской помощи.

— Мне бы, товарищ военврач, бинта, перевязочку небольшую сделать, — попросил он у военфельдшера Акошина. — В дороге что-то бинт поразмотался.

— Что у вас?

— Маленько бок в лесу ободрал, — Синюхин опустил глаза: во время боя был ранен осколками разорвавшейся гранаты и, падая, напоролся боком на сук сломленного дерева. Этой раны он очень стеснялся — «дурная рана, не боевая».

— Снимайте гимнастерку, — приказал фельдшер.

Иван Титыч медлил: «Как увидит, начнет бузить… все они одним миром мазаны… Хоть и название вроде медовое — медработники, — а хуже редьки!».

— Ну, что же? — поднял брови фельдшер.

— А чего вам утруждаться, товарищ военврач… — забасил Синюхин. — Сам справлюсь, только бинта нет.

— Снимайте!

Иван Титович засопел, начал стаскивать гимнастерку и рубаху. От резких движений боль в боку усилилась.

Размотав бинт, фельдшер присвистнул. Глазам его представилась еще не затянувшаяся рана, со множеством наложенных швов.

— Кто же это вас прислал сюда?

Синюхин похолодел: «Обратно отправит!»

— Ушел я из госпиталя, — сердито ответил он. — Ушел да и все. В лазарет не лягу. Назад отправите — опять уйду.

— Это почему так?

— Совесть не позволяет. Вы хоть и медицинский работник, а я вам начистоту выложу. Как же я могу в тыл ехать, если я и в настоящем-то бою еще не был. Врать не стану: дома побывать большая охота, да как домой пойдешь? Пятеро ребят, старшенькому, Феденьке, восьмой пошел. Шустрый он, спросит: «Ты, папка, сколько фашистов убил?» Что я ему скажу?.. Нет уж, раз у меня такой конфуз получился, не могу я в тыл.

Против ожидания фельдшер не только не рассердился, но вдруг пожал ему руку:

— Правильно делаете, товарищ пограничник! Вашу рану тут залечим, только на перевязку старайтесь приходить ежедневно.

Не раз восхищался Синюхин доктором Акошиным. На замечание, что Акошин всего только фельдшер, сердился:

— Другой и военврач, две «шпалы» носит, а понятия у него ни на один «кубарь». А этот хоть и фельдшер, а стоит много больше…

Так произошло их знакомство. И еще одна встреча запомнилась на всю жизнь. Был яркий день, но солнца не было видно. Черно-сизые клубы дыма нависли над землей грозовыми тучами. Грохот, вой, гул наполняли воздух. Казалось рушились небеса, земля клочьями летела вверх. Люди сидели в окопах и блиндажах бледные, покрытые потом.

Синюхин, примостившись на дне окопа, тоскливо думал: «Ляпнет сюда какая-нибудь стерва, и сразу отгуляешься… Прямо, можно сказать, дурацкой смертью помрешь — и врага не видишь, и сам ничего сделать не можешь».