Разведчики

И началось лечение. Особенно мучительны были часы, отведенные гимнастике. Но мысль, что приближается возвращение в отряд, придавала Саше силы.

Чувствуя себя крепкой, почти здоровой, она не могла жить, ничего не делая, и добилась у комиссара госпиталя разрешения помогать ему в работе.

Сегодня она только что провела беседу о природных богатствах Карелии. Ей задавали много вопросов. Один из раненых узнал в ней участницу последнего перед войной водного состязания в Петрозаводске. Пришлось рассказать о спорте, о себе…

Возбужденная вышла Саша на крыльцо главного подъезда госпиталя. Было еще не поздно, но синие сумерки уже сгустились. Золотыми точками поблескивали в окне противоположного здания два огонька, пробиваясь сквозь темную штору. Узкая полоска света вырывалась на крыльцо из-за неприкрытых дверей. Захлопнув дверь, Саша задумалась. Андрей снова ушел в глубокий тыл врага. За Мурмашами и к югу большой участок фронта держат пограничники. У них живая связь с Беломорском. Может быть, Андрей сумеет передать с кем-нибудь письмо?..

Приближалось двадцать третье февраля, первое празднование Дня Красной Армии с начала Отечественной войны.

Саша Топпоева медленно поднималась на второй этаж. Три месяца назад по этой широкой лестнице несли ее на носилках… Вот и палата, где она лежала. Трудное, очень трудное было время. Но внимание и забота, какие можно встретить только среди самых близких людей, помогали переживать невзгоды.

Топпоева вошла в палату, где когда-то лежала. Здесь было по-прежнему тихо. На ее койке метался тяжелораненый. Темные круги вокруг глаз, запекшийся полуоткрытый рот. На тумбочке накрытый марлей шприц, ампулы с камфорой. Около больного незнакомая сестра.

— Так вот на камфоре и держимся, — едва слышно сказала она.

Саше очень хотелось подойти к раненому, положить руку на забинтованную голову, поговорить с ним. Но раненый застонал, повернул лицо к стене, и Саша неслышно вышла в коридор.

День выдался сегодня яркий, солнечный. Казалось, на улице уже по-весеннему тепло. Однако северный ветер с Белого моря пробирал до костей.

Саша задержалась у окна. Сквозь незамерзшую часть стекла были видны сложенные штабелями дрова, небольшой домик — там аптека и лаборатория. На усеянной валунами возвышенности — памятник Ленину. Справа светлеет здание, где сейчас разместился ЦК компартии республики. И всюду, куда ни посмотришь, искрится, вспыхивает разноцветными огнями снег.

Вот пробежал на лыжах тоненький, стройный подросток. Остановился, вытер рукавом лоб, поправил крепления.

«Совсем как Игорек, — подумала Саша. — Ждет, наверное, меня дома».

В конце коридора показался с большой пачкой газет комиссар госпиталя.

— Приказ Верховного Главнокомандующего, — торжественно проговорил он.

Из палат выбежали сестры, раненые. Нетерпеливые руки тянулись к нему со всех сторон.

Еще накануне Саша условилась, что будет читать приказ в палате «тяжелых». Получив газету, спешно пошла к ним.

Ей хорошо была знакома тишина этой палаты, неподвижность прикованных к постели людей.

Оглядев всех блестящими глазами, Саша остановилась у столика около двери, отодвинула чернильницу.

В дверях появился доктор Аветисов. Позади него — медицинская сестра с переносной кварцевой лампой. Приветственно махнув Саше рукой, Аветисов задержался у первой койки.

Строгие, глубоко запавшие глаза со всех сторон напряженно смотрели на Сашу. Подняв голову, она взяла в левую руку газету — правая лежала на широком бинте — и начала читать:

«Приказ Народного Комиссара Обороны, Двадцать третьего февраля, тысяча девятьсот сорок второго года. Номер пятьдесят пятый, город Москва».

Голос ее повышался:

«Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, партизаны и партизанки…»

Все жадно слушали слова приказа — в них сила, правда, уверенность.

«…Но враг жестоко просчитался, — звенел голос Саши. — Он не учел силы Красной Армии, не учел прочности советского тыла, не учел воли народов нашей страны к победе…»

Воля к победе! Как борется за победу весь советский народ! Фронт, тыл, взрослые, дети отдают жизнь, сбережения, совершают подвиги.

Прислонившись спиной к двери, Аветисов слушал приказ:

«…Недалек тот день, когда Красная Армия своим могучим ударом отбросит озверелых врагов от Ленинграда, очистит от них города и села Белоруссии и Украины, Литвы и Латвии, Эстонии и Карелии, освободит Крым, и на всей советской земле снова будут победно реять красные знамена…»

В Ленинграде остались старики Аветисова. Как трудно им переживать блокаду! Варварские обстрелы, бомбежки… И сколько еще страданий выпадет на долю осажденного города. Скорей бы разорвать кольцо блокады…

Доктор Аветисов посмотрел на поднятые маскировочные шторы. В окнах голубело небо, спокойное, светлое. И палата сверкала какой-то особенной белизной. Бросились в глаза сосредоточенные лица бойцов. «Они тоже сражались за Москву, Ленинград, были на Карельском фронте», — мелькнула мысль. Как они жадно слушают! Хотя бы вот тот, на второй койке от окна: подвешенная нога мешает ему видеть Топпоеву, и раненый с большим усилием подвинулся на край койки. Напротив него лежит обожженный огнеметом боец. Незабинтованными остались только глаза, но какая решимость светится в них!

Саша на минуту приостановилась, обвела раненых большими блестящими глазами.

«…Красная Армия берет в плен немецких солдат и офицеров, если они сдаются в плен, и сохраняет им жизнь. Красная Армия уничтожает немецких солдат и офицеров, если они отказываются сложить оружие и с оружием в руках пытаются поработить нашу Родину. Вспомните слова великого русского писателя Максима Горького: „Если враг не сдается — его уничтожают…“».

Когда Саша кончила читать приказ, в палате наступила глубокая тишина.

— Если враг не сдается — его уничтожают, — тихо повторил один из раненых. — А я больше ни одного фашиста не уничтожу. Негоден! Безногий…

Аветисов резко обернулся:

— А помогать уничтожать сможешь?! — он посмотрел вполоборота на раненого и, подавшись вперед, продолжал с большим, чем всегда, акцентом: — Бодрее надо, уверенней. Всегда надо иметь сильное желание выздороветь!

— А толку? Ну, выздоровею на месяц раньше… — с горечью откликнулся боец. — На фронте безногие не нужны.

— Стыдно! — горячо проговорил Аветисов. — Вот рядом с вами капитан, — показал он на раненого с бескровным лицом, черные усики еще более подчеркивали его бледность. — В начале войны здесь у нас ногу ему ампутировали. А он не домой, а в свою часть пошел. Теперь — второй раз ранен.

— Видно, закалка не та, — вмешалась в разговор сестра.

— Закалять мы сами себя должны, — строго сказал Аветисов. — Если одному трудно — товарищи помогут.

Глава 10

В РОВАНИЕМИ

Полковник Вилле Вестерлунд был срочно вызван из Оулу в главный штаб. Трехдневный отпуск по семейным делам использовать не дали. Побыв дома всего несколько часов, он прибыл в Рованиеми поздним вечером. На темном небе полыхало северное сияние. Красный, желтый, зеленый свет переливался, угасал, вспыхивал с новой силой. Казалось, трепетные разноцветные лучи играли в «пятнашки», гонялись друг за другом. Площадь, где находился штаб немецко-финских войск, залита мерцающим, переливчатым светом. Вестерлунд ехал в автомашине хмурый, ничего не замечая, даже не глядел на сидящего рядом офицера, встретившего его на вокзале. На упрямый лоб Вестерлунда низко надвинута фуражка; при скудном свете лампочки видны прямой нос, седые виски да торчащие в стороны уши.

Уже второй раз за этот месяц вызывают полковника в штаб, в отдел, где недавно стал начальником друг его детства Эса Калвилайнен. Это очень раздражало полковника — казалось, Эса стал относиться к нему покровительственно, даже свысока. Прошлый раз сделал Вестерлунду нечто вроде выговора. Правда, в мягкой форме, но все же… Разве Вестерлунд не старше производством в полковники почти на два года?! Да и наград у него побольше, чем у этого выскочки…