Страница 12 из 116
Каждое утро, вот уже четвертый день, выезжал он из Сталинграда по направлению к Иловле и обратно на грузовой машине, крытой брезентом. В кузове — наряд милиции, за рулем — он сам, в старой, замасленной спецовке, в томных противосолнечных очках, с перевязанной щекой. Первые три рейса от Сталинграда до Иловли не дали результата: бандиты не обнаруживали себя. Но вот наступило четвертое утро «тихой охоты», где и «охотник» и «дичь» выступали в одном лице.
Легковые и грузовые машины обгоняли Сергеева, которому некуда было торопиться. Пешеходов было мало, шли по одному, по два, но вот впереди показалась группа, и сердце Сергеева забилось быстрее: вдоль обочины шагали четыре солдата, позади молодой лейтенант: «Они!»
Шагали красноармейцы устало, вразброд и не в ногу. Один из них прихрамывал. Лейтенант неторопливо помахивал рукой в такт шагам, о чем-то разговаривая с самым низкорослым, замыкающим группу. Услыхав шум машины, оглянулся, поднял руку.
Сергеев остановился.
— Браток, подвези, ребята совсем притомились…
— Лезьте в кузов, — ответил Сергеев. Он сразу узнал Чеканова. Такая удача взволновала его: от Чеканова могли потянуться ниточки к Хрычу и Саломахе.
«Лейтенант» подал знак, «красноармейцы» полезли в кузов. Сам Чеканов занес было ногу, собираясь сесть в кабину, но на секунду задержался.
— Давай быстрее, времени нет, — поторопил его Сергеев.
Но Чеканов уже догадался, кто перед ним, может быть, узнал по голосу, отскочил от кабины, выхватил пистолет.
Сергеев толкнул дверцу, вывалился на шоссе по другую сторону машины, крикнул:
— Бросай оружие!
Из кузова послышался шум борьбы, раздался крик: «Полундра!» Чеканов несколько раз выстрелил в Сергеева через кабину и побежал прочь от дороги. Спас Сергеева кузов машины. Укрывшись за ним, он еще раз крикнул: «Стой, стрелять буду!»
Чеканов продолжал бежать.
И еще один предупредительный выстрел не остановил Чеканова. Тогда Сергеев несколько раз выстрелил, целясь ему в ноги. Тот упал, выпустив в преследовавших его оперативников остатки обоймы. Но один патрон, видимо, оставил для себя:
— Сволочи! Гады! Живым не дамся!..
Сергеев видел, как Чеканов вскинул пистолет к виску. Раздался еще один, последний выстрел…
Живым задержать Чеканова не удалось, но ликвидировать целую банду, бесчинствовавшую на дорогах, и при этом не потерять ни одного человека — значило действительно в рубашке родиться. Однако с гибелью Чеканова обрывались ниточки, ведущие к его сообщникам, возможно еще более опасным, чем он сам, к Хрычу и Саломахе… Петрусев на допросах от всего отпирался, Чеканов погиб, Хрыч и Саломаха «залегли на дно» и ничем себя не выказывали, их еще предстояло найти и обезвредить…
В конце той же недели при проверке документов в городе был задержан неизвестный, отказавшийся назвать себя. На вопросы не отвечал, настойчиво добивался: «Работает ли в областном управлении НКВД старший оперуполномоченный Сергеев, не уехал ли на фронт?» На ответ: «Работает, что из того?» — категорически заявил: «Ведите к нему, есть важное дело».
Оперативники доложили Сергееву о задержанном, тот вызвал его к себе, не сразу узнал Николая Рындина.
Небритый, с ввалившимися щеками, в помятом костюме и грязной обуви, совсем другой Николай сидел перед Сергеевым и ждал вопросов.
— Вот кто, оказывается, «неизвестный без документов», — отпустив сопровождающего, сказал Сергеев. — Рассказывай, где был, что делал после побега?
Колька молчал. Сергеев не торопил его. Неожиданно Рындин поднял голову, сказал:
— Отправьте меня на фронт… Пускай лучше на фронте убьют, чем обратно в лагерь.
Слушая Николая, Сергеев раздумывал, что с ним делать. Не так просто приспичило ему «на фронт», наверняка есть тому серьезные причины… Отпусти его, убежит и опять будет воровать. Ни на что ведь другое не способен: скокарь, квартирный вор, свое преступное ремесло менять не станет, да и на что менять? За побег срок ему увеличат, переведут в лагерь усиленного режима. А отправь на фронт, если согласится суд, в первом же бою слиняет… Судить его надо, подлеца!
— Давай-ка сначала кое-что уточним, — сказал Сергеев. — Что знаешь о Хрыче?
— Ну что я знаю? — Колька с удивлением пожал плечами. — Хрыч, с понта кореш дяди Володи, один другого стоит. Тоже вор в законе.
— Фамилию знаешь?
— Беспалько… Митька… Вроде Иваныч… Он и взаправду беспалый: в драке топором два пальца на левой руке оттяпали… А вы почему спрашиваете? Объявился он или как?
Сергеев почувствовал тревогу в голосе Николая, сказал безразличным тоном:
— Самого Хрыча не видели, но разговор идет, есть показания, участвовал в дерзких налетах с убийствами и увечьями, в Бекетовке сторожа ухлопали, склад ограбили. Под хутором Новониколаевским на дороге старшего сержанта убили…
— Он может… По мокрому… — сразу став серьезным, подтвердил Колька.
— Где встречался с Беспалько?
— На пересыльном пункте… Приварили ему «особый режим», а в какой лагерь направили, нам ведь не скажут. Ботали с ним «по фене»[2], только потолковать конвоиры не дали… Так… Раз уж Хрыч объявился, значит, и дяди Володя рядом. Эти на пару работают.
— Ты говорил о каком-то важном для меня деле? — напомнил Сергеев.
— Говорил, — подтвердил Николай. — На немецком я, как на родном, переводчиком могу пойти…
— Переводчиком, говоришь? — переспросил Сергеев. — А ты знаешь, какая ответственность на переводчике при допросе пленных?.. Нет, брат, в лучшем случае тебе маячит штрафбат, и то надо заслужить, чтобы доверили оружие и поставили в строй.
— Я согласен и на штрафбат, — опустив голову, сказал Николай.
— Ладно. Буду говорить с военкомом, не знаю, что ответит. Скажи-ка лучше, какие деньги оставил Маше Гринько?
— Дяди Володи деньги, Кузьмы Саломахи. А вы откуда знаете?
— Сдала она их. Принесла к нам в управление, оприходовали по закону.
— Так… — Николай испуганно смотрел на Сергеева. — Дядя Володя мне этих денег не простит.
— Потому-то ты и сбежал из лагеря, — высказал догадку Сергеев.
— Отчасти потому… Глеб Андреевич, как же мне теперь? А с Машей что будет?
— Я, что ли, у «пахана» деньги брал? — разозлился Сергеев. — Вот из-за чего ты и на фронт решил уйти?
— А вот это — неправда ваша, — вскинулся Николай. — Захотел бы слинять, не искал бы вас. Долго ли другую фамилию придумать? На фронт и без документов, добровольцами берут: мало ли людей под бомбежки попадают? А я хочу по-людски…
«А еще хочешь, — подумал Сергеев, — чтобы именно я подтвердил твоей Маше, что Николай Рындин действительно „завязал“ и ушел воевать как честный человек».
— У Маши был? — спросил он.
— Не примет она меня такого. К Маше пойду, когда на фронт возьмете. Если поможете… Вы-то о ней чего-нибудь знаете?
— Знаю, что поступила на курсы медсестер, призывают в армию, — ответил Сергеев. — Из военкомата ей должна быть повестка или уже была.
— А со мной как, Глеб Андреевич? Мне же теперь хана! Кроме фронта, никакого другого пути нету!
— Один я решить не могу, что с тобой делать, — помедлив, ответил Сергеев. — Не сказал еще мне, где болтался после побега?
— Ну где болтался?.. Скрывать не стану. Отсидку дали на Севере. Бежал с лесосеки, старый кореш помог спрятаться в барже, сначала плыли по Каме, потом по Волге до Саратова. Воровал по мелочи, только бы не подохнуть с голоду… В Сталинград к Маше не поехал, знал, возле ее дома будут меня ловить. Спустился до Астрахани. А началась война, с воровством покончил, как отрезало. Решил ехать в Сталинград, где вы меня знаете…
Глава 5
РЕЦИДИВ ПОД ПИСТОЛЕТОМ
Сергееву была небезразлична судьба Николая, хотя появление его добавляло хлопот. Придется усилить наблюдение не только за домом Маши Гринько, но и за самим Николаем, если суд найдет возможным заменить ему лагерь фронтом. «Дядя Володя», след которого с началом войны затерялся, тоже дремать не будет: ему «треба гроши». С другой стороны, раз уж появился в поле зрения уголовного розыска Николай Рындин, легче будет выманить, как тарантула из норы, Кузьму Саломаху, может быть и его близкого дружка Хрыча. А это значит, что прибавится опасности и для Маши, для самого Николая, так что внимания к судьбам обоих придется добавить…
2
Ботать «по фене» — разговаривать на условном языке (жаргон).