Мертвая зона
(Повести)

— Хочу дать тебе совет, — заметил Сергеев.

— Слушаю, Глеб Андреевич, — с готовностью отсевался Николай.

— Пойди сейчас к дежурному по управлению, скажи ему, кто ты, и попроси доложить о своем приходе оперуполномоченному Фалинову: он теперь твое дело ведет.

— А вы что, от меня отказываетесь?

— Да не отказываюсь, но так надо.

— А зачем? Ведь я уже здесь! Вы и скажите Фалинову. По-моему, так оно надежнее будет.

— Это по-твоему, а на самом деле, рассуди сам, что лучше: я тебя за руку приведу, или ты, как сознательный человек, сам к нему вернешься?

Николай некоторое время молчал, обдумывая ответ.

— Не согласен?

— Ну, раз вы так считаете… А поверит мне Фалинов? А то найдет статью, и, вместо фронта, опять в лагерь закатают, а там мне кранты…

— Статью тебе найдут и без Фалинова, от статьи никуда не денешься, кто бы ни вел твое дело. А насчет смягчающих вину обстоятельств, обещаю выступить на суде с просьбой послать тебя на фронт, раз уж не первый год тебя знаю…

…Сергеев выполнил обещание. Когда ему в зале заседаний суда предоставили слово, он, обращаясь к молодой судье, видимо недавно избранной на такую высокую, ответственную и неспокойную должность, сказал:

— Наверное, не часто оперуполномоченный выступает в роли адвоката. Но я не собираюсь защищать подсудимого: совершенные им нарушения закона предусмотрены статьями уголовного кодекса. Прошу только обратить ваше внимание на то, что Рындин не на словах, а на деле стремится порвать со своим прошлым… Дважды он, совершив кражу или побег, тут же давал о себе знать, а во второй раз даже пришел к нам в управление с просьбой позволить ему кровью искупить свою вину — ходатайствовать перед военкоматом об отправке на фронт…

После Сергеева выступали другие свидетели, прокурор и защитник, наконец судья обратилась к Николаю:

— Подсудимый Рындин, вы обвиняетесь в краже, побеге из мест заключения и в уклонении от воинской службы в военное время. Признаете ли себя виновным?

— В краже и побеге признаю, — поднявшись со своего места, ответил Николай. — А в уклонении не признаю. Еще раз прошу отправить меня на фронт.

После совещания суд вынес решение: «Рындин Николай Иванович по статьям… (таким-то и таким-то) осуждается на восемь лет лишения свободы в лагерях строгого режима с отсрочкой исполнения приговора до окончания войны. Направляется в распоряжение военкомата…»

Сергеев даже не предполагал, какое чувство удовлетворения принесет ему такое решение суда. Теперь все дальнейшее будет зависеть от самого Рындина: захочет стать настоящим человеком — станет им. Не последнюю роль в возвращении Николая к нормальной жизни должна сыграть Маша Гринько, если у них действительно крепкое взаимное чувство. Тронул Сергеева и сам Николай, который в зале заседаний суда после выступления Сергеева благодарно сказал: «Спасибо, Глеб Андреевич, вас не подведу…»

Радостным выглядел и Рындин, услышав заветное: «Направляется в распоряжение военкомата». Но уже буквально через сутки Сергеев узнал, насколько преждевременной была его радость: Кузьма Саломаха — бывший наставник Кольки «дядя Володя» — зря времени не терял…

На следующий день после решения суда шагал Николай Рындин прямым ходом в военкомат с отличным настроением навстречу своей новой достойной жизни. Сопровождал его сержант милиции по фамилии Куренцов — так он сам представился, — шел рядом не столько в роли конвойного (оружия у него не было), а, как это понял Николай, больше для порядка.

Еще с вечера Сергеев позвонил военкому и попросил его, чтобы тот вызвал на то же время, что и Рындина, Машу Гринько, если она еще не получила назначение в действующую армию. Он рассчитывал, что курс обучения Маши в школе медсестер, который вела Вера Голубева, еще не окончен, но в военное время могли намного ускорить выпуск.

Как полагал Сергеев, встреча Николая с Машей должна была, с одной стороны, укрепить Рындина в его решении, а с другой — предупредить Машу о все еще оставшихся непростых отношениях Николая с уголовным миром.

…Приемная военкомата битком набита народом. Николай в сопровождении милиционера, не поднимая головы, прошел в заветный кабинет. Майор, тщательно выбритый, в отутюженной форме, расписался в препроводиловке, кивнул на дверь:

— Жди, вызову…

Рындин вернулся в приемную, с удивлением ее сразу заметил, что милиционер — сержант Куренцов протягивает ему руку. От неожиданности излишне горячо ответил на рукопожатие, еще больше удивился, когда сержант сказал: «Ну я пошел», и совсем в оторопелом состоянии проводил своего конвоира до выхода. Вроде бы толком не поговорили, а расстались как настоящие друзья.

В приемной негромкий гомон: некоторые вполголоса переговариваются, другие сидят молча, с нетерпением поглядывая на дверь кабинета. Ни решеток на окнах, ни охраны никакой нет. Как это ни показалось странным Николаю, Куренцов не возвращался. Только сейчас до него дошло: сержант пожимал ему руку, как будущему бойцу, добровольно идущему на фронт.

«Значит, поверили! Уважают, как настоящего человека!..» От одной этой мысли Николай так разволновался, что вышел на улицу и жадно закурил.

Все складывалось как нельзя лучше! Еще и назначение в часть не получил, а уже даже милиция признала в нем чуть ли не героя!.. Но не успел он осознать радость такого отношения к себе, как в одно мгновение померк свет и все рухнуло: обернувшись, увидел, что на него смотрит улыбаясь знакомый худой и нервный урка с черными беспокойными глазами, покалеченной кистью левой руки.

«Митька Беспалько — кореш „дяди Володи“ — Хрыч!..»

Не раз отбывая срок в лагерях, Николай хорошо знал, чего стоят такие «воры в законе». Опасны они своей крайней решимостью. Хрыч — не «шестерка», а вот согласился выполнить поручение самого «пахана». На первый взгляд нечего тут делать Хрычу, с покалеченной рукой, возле военкомата, но Николай сразу понял, ради кого тот сюда пришел. Не помог ему и деланно-безразличный вид, будто не узнал старого знакомого: Хрыч криво улыбался, откровенно радуясь, видимо, не случайной, а заранее предусмотренной встрече. Приблизившись, он, нагло играя глазами я наслаждаясь впечатлением, какое произвел на Николая, словно бы между прочим, спросил:

— Майор чего сказал?

— Велел ждать, — ответил Николай и замер: к военкомату подходила Маша вместе с подругой — полноватой Соней Харламовой, работавшей с нею в одной парикмахерской.

Маша безразлично глянула на Николая, как на незнакомого, потом вдруг глаза ее расширились, она сделала к нему движение, словно ее толкнули, и остановилась. Первое чувство недоумения сменилось жалостью, но, когда Николай проронил неуверенно: «Здравствуй, Маша», ответила непримиримо:

— Ты здесь, в городе, и не зашел?..

Она замолчала: выходившие из двери военкомата оборачивались в их сторону.

— Отойдем немного, все расскажу…

Тут и Маша заметила, что поблизости появился худой черноглазый, как она мысленно окрестила, «тип». А для Николая не оставалось уже никаких сомнений: Хрыч не зря отлучался куда-то и «пасет» именно его.

— Не уходи, — сказал Маше Николай. — Может, последний раз видимся… (Так он позже рассказывал об этой встрече Сергееву).

— Я слушаю тебя, — по-прежнему непримиримо сказала Маша.

— Врал я… Нигде не служил, нигде не работал… Я — бывший вор… Теперь с этим покончено. Как у нас говорят, «завязал». На суде дал слово Глебу Андреевичу. Он поверил. Срок условный, разрешили на фронт… Видишь, в военкомате, и никакого конвоя. Сержант Куренцов руку пожал. Тоже поверил. Поверь и ты.

Николай говорил, а сам слушал, как фальшиво звучат его оправдания. «Ничего себе, „покончено“, а Хрыч — вот он, рядом, дожидается. Еще не известно, что выкинет… Как — не известно? Все известно. Скажет! „Деньги на бочку“ — и вся недолга. Иначе — ноги узлом на затылке, и — прости-прощай, подруга дорогая».

— Как я тебе поверю, если раньше ты мне врал? — словно издали, услышал он голос Маши.