Порубежье

Глаза большие, но разрез глаз не наш… Стоит. Зенками своими лупает, а второй молвит:

— Меня зовут Суховеем, царь Василий, а это мой брат Фудзин.

Означенный брат сложил перед собой ладони и поклонился.

— Рад приветствовать вас, славные витязи! С чем пожаловали?

Царь изо всех сил старался не думать о том, что пожаловали витязи на палубу лодии, которая, к слову, на середине реки широкой. Неведомо откуда, совершенно сухие.

— Мы помочь тебе должны, государь.

— Кому дол… — царь подавился вопросом, — кхм… Проходьте, гости дорогие, добро пожаловать…

Если он перекрестится незаметно, интересно, чудные витязи не обидятся, часом? Где-то батюшка был со святой водой… Царь внимательно посмотрел на ноги прибывших. В сапогах. Копыт нет. Царь облегченно перекрестился. Гости понимающе переглянулись.

— Не хотели пугать тебя, царь Василий, но тут уж по-другому никак, — это молвил тот, черноглазый, с косою.

И что «по-другому никак»? Потопить, что ль, хотят? Да нет, сказали, что кому-то задолжали помощь царю… Мысли галопом неслись в голове и на лице отражались тоже.

— Не беспокойся, государь. — Фудзин тронул его за рукав. — Просто прикажи своим людям поднять паруса и отойти с кормы.

Распорядился царь, как было велено, лицо при этом держал каменное, прям как у того ливонца лысого. Рожа бритая, голова как коленка, а лицо завсегда такое, как жабу съел.

Вои держались мужественно, славных мужей подобрал, а вот боярин Собакин даже заинтересованность проявлял, всё поближе к витязям протолкнуться хотел да заговорить. Вправду бесстрашный такой или с колдунами знается? Ведь недаром там, где его, Собакина, да Борькины вотчины, край нечистым считается. Ведь недаром не больно охотно бояре туда свои дружины собирали. Неизвестно на самом-то деле, что там делается.

А между тем на реке начались чудеса настоящие. Витязи-то, слава богу, исчезли, как и пришли, путем неведомым. А вот паруса надулись ветром: так мальцы кораблики пускают по вешним водам, дуя в паруса берестяные. Тут вот как будто тоже кто-то дул с неистовой силой прямо в паруса, корабли подгоняя.

Люди молчали. Молчал и царь, стоя на носу, в меч вцепившись, и смотрел вперед, чтоб не видеть необыкновенно быстро убегающие назад берега.

Только Собакину как шлея под хвост попала, с борта на борт бегает, берега рассматривает, чуть ли не руками машет, радостный такой!

****

— Сбежал ить! Сбежал!

Воструха-старшая с обреченным видом опустилась на лавку, кутая руки в передник.

— Кто сбежал-то, сестрица? Федор?

— Он самый, братец.

— Знать, так надобно, — выдал свое мнение Мороз.

— Да что ты такое говоришь! Дед! Дите с вражиной биться убегло, а он — «так надо»!

Мороз аж простоквашей подавился от такой непочтительности — считай, дурнем старым обозвали!

И тут заговорили все разом: Кощей, Морена, Ягая, домовушка, и даже Юки-онна не промолчала:

— Правильно, Федор-тян становится мужем.

— В его годы витязи со мной бились. Было время… — Ягая.

— Ты еще Святогора вспомни, вечно младая ты наша… — Морена не пропустила повода подкусить заклятую подруженьку по поводу возраста.

— Да я про него, Святогора, и гово… Ах ты, сучка! Морена!

— Куда уж мне до тебя, Марина!

— Не волнуйся, воструха, не пропадет парень, мы с Ягаей за ним присмотрим.

— Присмотрим, — подтвердила Марина Моревна, надевая костяные доспехи.

— А ты что, тоже идешь? — выдохнула повелительница хворей.

— Это Кощей идет, а мне и лететь есть на чем.

— Пешком быстрее, — лаконично заметил Кощей.

— А сверху виднее, — просветила его Ягая.

— Нет, други! Я не поняла! Вы что, вместе собрались?!

Юки-онна посмотрела на Морену с интересом, все же прочие — как на полоумную.

— Во-первых, там много народу, во-вторых, там война идет, — озвучил общее мнение Мороз.

— Этот губошлеп Кощею не соперник, это раз!.. — выкрикнула Морена.

Кощей аж порозовел от удовольствия.

— Я, вообще-то, имел в виду бой, грандиозное сражение, а не белого всадника тьмы.

Морена фыркнула.

— Я иду с вами.

— Нет, это исключено.

— Нет.

— Да!

— Женщины ждут дома, когда мужчины воюют, разве нет? — Юки-онна страшно беспокоилась, и о муже, и о сыне. Вот только женой назвал — и в бой. И Фудзин-тяна тоже духи унесли… Неспокойно, так бы и обернулась птицею, и полетела… но не подобает, в таких делах женщина только помеха… Но, глядя на Марину, задумаешься, что женщины разные бывают.

— Закрою в тереме!

— Я к отцу уйду!

Перепалка между милыми продолжалась.

— Не будешь слушаться — не женюсь! — выдал Кощей.

Кромешники замерли. Кощей и женитьба — это вещи совсем противоположные.

— На ком? — спросила не посвященная во все хитросплетения нравов новой семьи Юки-онна.

— Ни на ком, — шепотом пояснила ей домовушка. — Если Кощей женится — небо упадет на землю.

Кощей обвел взглядом горницу.

— Уважаемое собрание! Если эта женщина будет уважать мои решения, я женюсь на ней! — И мысленно добавил: «Когда-нибудь».

— Небо упадет на землю? — громким шепотом спросила Юки-онна.

***

Воевода смотрел на сражение. Две трети полков несметных переправилось на нашу сторону. Врезались в черные ряды врага защитники. Рвут горло коням и людям волки-перевертыши с западной стороны, помогая воям Данилы. Крутятся крыльями ветряной мельницы мечи в руках Кощея; рубится бесстрашно, как северная валькирия, Марина Моревна; носится в ступе Морена, то раненому подсобит, а то, гляди-ка, стрелы собирает да воям приносит; сражается один против четверых вражин Рогдай, сражается, побеждает, а на их место новые противники встают.

Падают славные дружинники. Слишком много негодяев супостатных, злодеев непрошеных! А за их спинами едет на белом коне всадник в белых одеждах, имя ему Раздор, или Война. Поднимает он силу вражью, толкает их вперед, заставляя не ведать страха.

Ох и хороши все-таки грибочки у лешака! Или это Морена расстаралась? Меч в этой битве вдоволь напился крови! И легоньким кажется — как перышко! А… н-н-на тебе, вражина! Кто еще прет на землю Русскую?

Иван-царевич почувствовал наконец, что такое пресловутое «высокое вдохновение битвы»!

Богатырь окинул взглядом поле брани. То ли от того самого вдохновения, то ли от подарочка Морены, но казалось, что все двигаются медленно, словно застревая в киселе прозрачном. А вот какой-то мужик странный посреди вражин бессовестных, одетых во всё черное (умно, чтоб следами крови не пугать ни себя, ни сотоварищей), движется, на белом коне, полуголый и в белое полотно замотанный.

Белая ворона, право. Колдун? Точно колдун! Вон, поворачивается и шепчет что-то, и эти черные сразу быстрее шевелиться начинают!

Царевич решительно направил коня в сторону белого всадника.

Макар только стрелы успевал пускать. Здесь, на высоком пригорке, удобное место. Он и еще пятеро дружинников его облюбовали. Дружинники уважительно на Макара поглядывают. Да, не вой Макар, охотник. Но каждая стрела цель находит. Спасибо еще отцу, за лук хороший да стрелы каленые. Только мало осталось стрел-то! Да и бойцов тоже меньше — один на земле со стрелою в животе корчится, другой руку баюкает, ему стрела в плечо попала.

Не успел подумать, что стрелы кончаются, — на тебе, как в сказке: появилась в воздухе ступа, прям обыкновенна ступа, в какой бабы толокно толкут. Летит эта ступа по воздуху, вихляется странно, но летит.

А в ступе… Нет, не Баба-яга, та страшная, а это бабенка молодая, рыжие волосы по ветру треплются, длинные рукава платья черного следом развеваются. Подлетела к онемевшим воям, три колчана каленых стрел на землю кинула. Затем кое-как из ступы выкарабкалась, подошла к раненым, не обращая внимания на вопли, стрелы вынула, потом, одежу порвав, водой из фляжки серебряной раны промыла, причем Захару аж в кишках рукой поковырялась. Потом ручки белые встряхнула, в ступу свою забралась, молвила: