Порубежье

— Вы, ребятушки, меня не видели. Проболтаетесь — неделю в нужнике просидите, поносом маясь. Нет, две недели!

И так же, вихляя, улетела.

Переглянулись вои промеж собой, потом на раненых глянули, а те сидят уже на земле, живехоньки-здоровехоньки, глазами хлопают.

— Так, други, вставайте в строй, — сказал самый старший. — Не знаю, как вы, а я не видал ничего.

****

Среди сокровищ Зэмистокльзовых много полезного нашлось: мечи булатные; стрелы каленые да костяные; две булавы; самоцветами украшенная трубка чудная, медная, смотришь в один конец — и всё далекое близким делается. По виду, конечно. Вадька сначала рукой аж ветку ухватить хотел, но морок это аль какая другая причуда. А самое главное, указал перевертыш-переросток на беседку странную, с ковровыми лавками, витыми золочеными столбиками и бархатным балдахином с бахромой и кистями. Тонда называется.

— Лет эдак сто пятьдесят назад подарил мне один правитель страны южной, махараджа называется…

— Страна?

— Нет, правитель. Так вот, подарил он мне зверя дивного, элефант называется, ноги у того зверя что колонны, уши — что попона у коня. Нос — как длинная змея с руку толщиной, только без головы. Клыки торчат огромные, ажно кверху загибаются. Вот на его спине и крепилась эта тонда. Еще кресло есть, для погонщика, оно спереди крепится, попона на лоб да на голову…

— Страшный зверь… Кровожадный, небось? Людей терзал? — Вадька поежился.

— Не, какое кровожадный, траву щипал, по родине скучал. После, когда этот элефант всё вокруг пещеры объел — тогда у меня другая пещера была, в другом месте, — я его обратно отправил, но уже без сбруи.

Ох, намаялись богатыри эту беседку змею летучему на спину прилаживать. Много нового о себе узнали.

Но сделали все-таки ладно! Стоит Горыныч Зэмистокльз в своей звериной ипостаси, весь такой нарядный, на спине попона, на лбу тикка с драгоценными камнями, сбруя золотом да серебром сверкает, красота, да и только.

Зэмистокльз друзьям своим новым рассусоливать не дал, лапами притопывал, огнем попыхивал, в общем, долетели до своих быстро, правда, опять коней пришлось оставить, сволочным крестьянам на поживу.

По прилете на родную сторону Славен окончательно утвердился в мысли, что знаком Змей Горыныч старым воям отнюдь не понаслышке. Ни паники, ни воплей тебе, лишь разошлись тихонечко, место освободили, когда приземлилось чудо-юдо около шатра воеводского. Только молодые ратники с лица побледнели да перевертыши взъерошились, но Иван Данилыч быстро порядок навел, Горынычу даже не удивился, поздоровался уважительно, а Ждан даже перемигнулся, как со старым приятелем. Вот оно как, значит. Знакомцы старые, как есть!

По совету Змея Горыныча, расселись в этой беседке-тонде шесть лучников бесстрашных, припас стрел каленых взяли, копья длинные. Вадька в специальное кресло впереди сел, тоже копьем вооружился.

Вообще, змей-перевертыш драконом себя называть велел или по имени, но имечко-то у него зубодробильное. Ну, дракон — это он там у себя в землях западных был, а здесь — Змей Горыныч, и всё тут. Персона уважаемая и, как видно, известная.

Крылатое чудовище панику навело среди вражин страшную. Первым делом полетели в тыл, туда, где катапульты, огонь мечущие, стоят. Летит красавец, темным золотом чешуя переливается, каменья драгоценные во лбу сверкают, крылья огромные полнеба закрывают. Дыхнул Горыныч четыре раза — и нет катапульт! Развернулся, и, двигаясь к своей стороне, стали они войско вражеское прореживать. Где он огнем не достанет, там лучники удалые стрелами упокоят. Вадька длинным копьем орудовал — когда змей пониже спускался да какой-нибудь шустрый басурманин Горыныча поранить пытался.

На очередном снижении откуда-то слева донесся истошный бабский вопль:

— А ну, побереги-и-ись, дурная ящерица! А ты куда смотришь, выпорток малохольный? Ох, эта ступа — хобяка сиволапая, неуклюжая! Пыня-поперешница! Прет куда хочет, ни дна ей, лярве, ни покрышки! — Прямо на них в ступе летела рыжеволосая баба с непокрытой головой и в черном платье, ругаясь на чем свет стоит. — И как только эта драчунья Ягая с ней управляется?! Чтоб ее, енду, так муж на ляду вертел, как меня эта ступа! Что вылупились, сдергоумки-остолбени? Может, скажете, чего эта кола-свербигузка встала как вкопанная?

Горыныч подавился дымом, закашлялся и энергично заработал крыльями, удаляясь.

— Ну ее, — пояснил он Вадьке. — Это Морена, еще та ветрогонка — вздорная баба.

Вадька оглянулся: ступа так и зависала в воздухе, Морена что-то шептала, вот уже ближние к ней вражины за животы держатся, в три погибели согнувшись, видать, здесь пока делать нечего…

****

Подгоняемые по воде и по воздуху, быстро идут корабли царские. Вот уж показались земли пограничные, тут опять явился витязь, Фудзином назвавшийся. Царь на этот раз даже бровью не повел, да пусть хоть сам черт! Зато за несколько часов путь проделали, что неделю бы плыли!

Обсказал тот витязь, где ладьям причалить, чтоб, значит, коннице удобно высадиться, то есть как бы согласовал, чтоб дружно с урманином Ольсеном вышло: «К левому берегу, да с тылу вражинам ударить. С другой стороны уж урманин высаживается со своими хидминами».

Несколько десятков воинов одновременно оказались в тылу ничего не подозревающего противника, на поле боя вышли царские дружинники.

Они всегда шли первыми, закрывая своими телами в броне из толстой кожи следующих позади стрелков. Тяжелая конница в считаные секунды прошлась по позиции, как утюг по влажному полотну, а затем ринулась дальше, туда, где находились остолбеневшие от неожиданности вражеские стрелки.

С другой стороны напирали жаждущие выплеснуть всё пережитое за короткое время путешествия берсерки. Пешие, в легких доспехах, огромные мужчины со светлыми волосами, заплетенными в две косы, шли напролом, казалось даже не замечая противника.

Вадьке сверху было очень хорошо видно всю панораму боя, он направил «Змеюшку» в самую гущу, в самую черноту. Лучники стреляли, дракон пыхал огнем, заволокло черным дымом поле сражения. Но вражеский строй не дрогнул, не ведающие страха всадники и пешие нескончаемой лавиной двигались на сторону русскую. Хотя нет, скончаемой, вот уже последние силы подходят к переправе.

Иван таки добрался до этой белой вороны. Страшен вблизи всадник Смерти, как говорят греки, теоретически. Славен нашел последний грибочек, спасибо Ратмиру — добрый человек, съел. Ну вот и не так уже страшен!

Эх, что ж ты, паскуда, так быстро мечом машешь? Так, глядишь, и увернуться не успею!

Слева пробивался сквозь строй врага отец Михаил. Высокий да худой, пеший, без доспехов, только шлем и рукавицы на нем. Да булава — новый «миротворец», вот ей-то он себе дорогу и прокладывал.

Сколько так бьется Иван, времени не считает, о победе речи нет, точно, тут продержаться бы. Но заметно, что, когда этот белый на него, Ивана, отвлекается, вражья армия дух свой теряет немного. Значит, пусть отвлекается! Но что это? Замедлился вдруг всадник, остановился даже, глаза красным огнем загорелись. Вот оно! Отец Михаил стоит напротив, руки перед собой сложил, молитву читает. Руку вскинул, лицо благостное такое, и добродушным прям голосом молвит: «Пошел прочь, поганец! Убирайся вон, откуда пришел!»

Подхватил всадника белый вихрь, и исчез он в один миг. Иван замер с открытым ртом, а отец Михаил плечиками пожал, как ничего особенного и не вышло, так, как будто чужую свинью из огорода выгнал.

— Пошли, царевич, недобитого врага еще много осталось. После отдыхать будем.

Глава двадцать седьмая

Ох и намаялся домовой со своими хозяевами. И клопы даже не помогли. Лежит себе хозяйка на лавке, посапывает. И дела ни до чего нету.

Прихватил себе узелочек, вздохнул горестно и побрел к околице…

У вдовы солдата Егория Анфисы домовой был с вывертом. А проще говоря, сластолюбец. Пока был жив Егорий, еще как-то держался, а как учуял, что не стало того, враз осмелел и нет-нет да стал прижимать Анфису. До главного покамест дело не дошло, но домовой был уверен в скорой победе. До недавнего времени.