Порубежье

Что я несу! Что я несу! Врагам этих нескольких часов хватит, чтобы выжечь здесь всё дотла! Четыре катапульты, пять тысяч воинов, да, было вдвое больше, но всё равно, они как восставшие мертвецы — на место упавшего встает новый… А нам даже некуда бежать, куда убежишь целым городом?

— Здесь жарко, но разве можно напугать жаром русского человека?!

О боги! Что ж они так громко?!

— Мы же выстоим эти несколько часов?!

Какое воодушевление! Я и сам воодушевлен! Еще громче, друзья!!!

— Разве мы не достойная защита наших матерей и жен?! Разве мы не продержимся эти несколько часов?

Что удивительно, все эти отважные воины, которые сейчас кричат «продержимся», даже не задумываются сколько.

Все-таки хотелось бы знать, сколько часов надо продержаться. Воевода сказал — восемь или двенадцать. Так восемь или двенадцать? Хватит ли их боевого духа на эти несколько часов?

— Мы выстоим! Мы победим! Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!

Как все-таки хорошо получилось! Оглушительный рев четырех сотен глоток. Вскинутые кверху руки, мечи стучат о щиты, звон оружия, глаза блестящие, восторженные, преданные, возбужденные. Боевой дух я им поднял. А кто поднимет его мне? Мамочка! Ну зачем ты меня так долго при себе держала! Грибочков мне, грибочков!

Отец Михаил приподнял голову. Огонь с неба больше не падал. «Подтягивают новые бочки с жидким огнем к катапультам», — отстраненно подумал он. Рядом сидел леший, дул на обожженные лапки и горестно вопрошал, отчего он такой дурак и что теперь с этим делать. Заметив, что на него смотрят, лесовик прекратил недостойные завывания и совершенно оглушительным голосом проорал прямо в ухо:

— Ты видел, чо делается?!

— Не ори, не глухой.

Отец Михаил встал на четвереньки, потом, опираясь на палицу, выпрямился во весь рост. Вражеская пехота, сомкнув щиты, медленно поднималась по склону. На другом берегу готовилась форсировать реку конница.

— Смотри-ка, выстроились по всем правилам! — прокомментировал продвижение врага леший.

— Тоже мне, знаток правил боя, — фыркнул батюшка и, услыхав свист стрел, пригнулся сам, свободной рукой увлекая на землю лешего.

— Эй, лешак здесь? — Над площадкой возникла чья-то голова, в которой отец Михаил с трудом, по одному лишь голосу, узнал болтуна Игната. Видать, дело и вправду серьезно, раз даже этот раздолбай сподобился надеть шлем.

— Сам-то, — ехидно заметил леший. Какая все-таки у кромешников неприятная привычка читать мысли. Шлем и лешему мешал, съезжал на глаза, и был он на нем только потому, что батюшка самолично напялил.

— Только поверхностные мысли, — уточнил беспардонный лешак.

— Он здесь, чего тебе?

— Ох, я в шлеме его не узнал! Тебя царевич кличет! Срочно!

Леший пригнулся и побежал к небольшому лесочку, на который показывал Игнат.

И что там царевичу понадобилось? Или пройти куда-то срочно надо, или хочет в чувство прийти от непочтительного обращения.

Леший почти угадал. Царевич, вдохновитель маленькой армии, ждал его в обстановке строгой секретности — то есть поминутно оглядываясь по сторонам. И верно — царевичу требовалось поднять свой боевой дух, но не тем способом, о котором опрометчиво подумал леший.

— У тебя есть грибы, те, что бешеные берсерки едят? — Царевич умоляюще заглянул лешему в глаза — и как сумел, будучи в полтора раза выше? — Скорее! А то воевода сейчас заметит! Он же мне не даст! Из рук вырвет! Что там они едят?! Мухоморы, поганки, хоть жабу сушеную! Только бы помогло!

— Игнат! Пошел прочь, молокосос! Будешь подслушивать — ноги переломаю! — Леший хоть и стоял спиной, но прекрасно всё слышал и видел. Когда сомкнулись ветки за спиной Игната, леший попробовал устыдить венценосного отпрыска и придать ему храбрости более простым способом:

— А что, так кишка тонка? Неужели ты такой трус, что не можешь сражаться без грибов?

— Понимаешь, тут дело не в этом, у меня паника. Я случайно вдохнул того дыма, который Ягая на вражин насылала. И до сих пор не отойду…

— Они тоже до сих пор не отошли, те, которых свои же конями не потоптали.

Леший вздохнул и достал из кисета темно-зеленую засушенную палочку, облепленную каким-то мусором и семенами.

— На. Специально не нашел бы, нет еще мухоморов, а до дому даже по неведомым дорожкам бежать далеко. Да что ты ее сразу в рот тащишь? Хоть бы отряхнул… Видно, и впрямь так богам угодно, — сказал кромешник, любуясь, как Иван разжевывает палочку, судя по физиономии царевича, горькую. — Мне ее Морена насильно, считай, всучила, хоть я и брать не хотел.

Иван чуть не выплюнул такое вожделенное и с трудом добытое средство.

— Наверное, так и надо. Ты жуй. Она не только отраву варит, для своих очень чудные вещи делает.

— Леший, ты шпасешь наш вщех! Шпашибо! — прошамкал царевич с набитым ртом.

— Да чего уж там! Оставим Морене эту благодарность. Ты лучше скажи, куда два твоих собрата подевались? Что еще затеяли?

***

Марыся рыдала на плече у своего батюшки болотника. Ну надо же! И аккурат сегодня! Вадика нет, сама тоже по хозяйству закрутилась. Война войной, а в реке тоже порядок надо поддерживать, а тут такое!

— …И представляешь, батюшка, все, почитай, все смылись! Только самые малые остались!

— Так и мои, доченька, тоже того, смылись. Пошли, значит, к синеморскому царю в жены. Что ты плачешь? Радоваться надо!

— А что я Вадику скажу? Не доглядела?!

— А так и скажешь: замуж отдала! По зову любви, так сказать. Ну не плачь, не плачь, милая! Хочешь голубики?

— Так она ж не поспела? — спросила Марыся, шмыгая носом.

— Для тебя всё поспело, ягодка моя! А что, кровиночка моя, за свара намедни на базаре случилась?

— Ох, батюшка, смех и грех, сейчас всё обскажу. Третьего дня пошла кума моя, Варвара, на базар…

Варвара стояла возле лотка со всякой мелочевкой, поясками, пуговками, шнурками шелковыми.

— Что выбираешь, красавица? Себе аль мужу поясок?

— Да знаешь, мил человек, тут такое дело, лешему мне надо сделать подарочек…

Упоминание мужа всуе Марфа услышала аж с другого конца ряда и, как урманский драккар, раздвигая волны народа, двинулась на звук.

— Я тут подмаслить его хочу, — между тем бесхитростно делилась своими планами баба.

— Тут я и не знаю, чем помочь тебе, — озадачился торговец. — Поярче бери!

— Щаз-з, «поярче»! Доброго здоровьишка тебе, кума! — поздоровалась жена водяника, завершавшая свой очередной рейд по торгу. — Не любит лесной хозяин яркого, я помогу тебе выбрать, кума.

— И тебе здоровьишка, кума! Ты уж помоги, будь так ласкова, уж очень мне нужно лесному хозяину понравиться!

Приближающаяся Марфа слышала каждое слово. Глаза ее наливались кровью.

— Вот тот не бери, он шерстью ткан. Лешак чесаться от него будет, этот шелковый хорош, но больно ярок, вот этот бери, черный, шелковый, с зеленою вышивкой! Ему понравится!

У Марфы аж ум за разум зашел от такого произвола и наглости! Мало того, что эта кикимора лучше нее, жены, знает, что ее мужу по сердцу, так еще, лярва такая, советы дает разлучнице?!

— Да погоди, батюшка, смеяться, Ратмира-то помнишь? Удумали они с обозника сынками младшими того татя, что капканы ставит, сыскать. Ну и рассудили здраво — точнее, Ратмир здраво рассудил, сынки-то только слушали, — что от капкана след на шкуре непременно останется, так?

— Верно, доченька! Вон у меня по сей день на шкуре след! Только как…

— На снятой шкуре, батюшка, твоя еще покамест при тебе…

Болотник крякнул.

— Вот, значит, идут оне по базару, Ратмир и его будущие сородственники, в пушные ряды пришли, шкурки перебирают, просматривают… Ну и разглядел на одной лисьей шкуре малец след от капкана да стал Ратмиру на ухо шептать. Громко так. Торговец как-то услыхал, да еще, видать, Ратмир что-то ляпнул. Соседи-то торговца только рады конкурента выжить, тоже масла подлили. Тот видит — жареным пахнет, ну и драпанул по базару, Ратмир следом, да в сердцах еще, от злости… Ну, значит, подбежал тот блаженный аккурат к тому лотку, где Варвара стояла, а там с одной стороны Марфа несется, с другой Ратмир, и ни тот ни другая не удержалися от оборота. Он и сомлел сразу. Не местный был, думал, что сказки рассказывают о нашем крае, а тут на него баба и мужик с разных сторон бегут — и тут же волками оборачиваются! И две пасти оскаленные!