Порубежье

Войско собралось на берегу Ярыни, выстроились вои, напряженным взором смотря на другой берег.

Позади сборы и прощание с родными, скупо, строго, чего загадывать — как будет, так будет. Сплотились жители Лукоморья, забыли всё худое, неприязнь и страхи.

Когда Иван-царевич был еще отроком, он спросил у духовного отца: что такое ад? Священник долго описывал кары грешникам. Огромные котлы с пылающими под ними кострами, демонов с рожками, как у маленьких козлят, и ослиными хвостами. Но то ли священник не был красноречив, то ли царевич в упор не видел ничего плохого, но тогда он так и не понял, как выглядит это страшное место. И никогда не предполагал, что настанет в его жизни день, когда всё это он увидит своими глазами. Густой черный дым тянулся как живой, отравляя всё запахом горелой плоти, вокруг звенело, грохотало, свистело. С неба падал жидкий огонь вперемешку с обломками и останками. Лихорадило так, что стучали зубы. Не столько от страха, сколько от полнейшего непонимания, куда бежать и что делать. Отвратительное осознание беспомощности перед неведомой, но грозной силой на время лишило его (как, впрочем, и всех товарищей) способности соображать и действовать. Что может сделать человек — или даже нечеловек, — когда смерть падает с неба, а ее источник недосягаем? Иван видел, как один горящий снаряд упал и рассыпался возле лешего, тот взвизгнул, потряс обгоревшими лапками — стая насланного воронья сразу поредела.

Иван попытался всмотреться сквозь дым — катапульты далеко, их не достать, да и чем? Стрелами? Разметать ветром? Но пожар тогда охватит лес.

Иван закусил губу. Надо держаться.

Оцепенение начало проходить. Люди зашевелились — невозможно всё время находиться в панике. А вот в страхе можно. Не за себя, нет. Все эти люди и те, кто за их спинами, они все обречены. Невозможно, невозможно выстоять против этой темени войска! Господи! Надо срочно найти Бьерна и попросить у него тех грибочков, которые они жрут перед боем. Иначе он с ума сойдет.

Подлетел Славен на своем ковре.

— Ванька, мы с младшим сейчас в Погорынье метнемся, тебя ковер не выдержит. Держись тут! И не вздумай сдохнуть! Вернемся — в лоб получишь. — И, не слезая с ковра, умчался. Какое Погорынье? Где? Что удумали? Голова отказывалась соображать, а ноги двигаться.

Подошел Данилыч, осунувшийся, прямой, словно проглотивший кол.

— Иван, ты сейчас выйдешь и скажешь речь.

— Я?! — О боги! Наверное, все слышат, как бренчит его оружие. Потому что его трясет. Нет, это не страх, я не боюсь. Я не боюсь. Это не страх, это волнение. Да! Высокое вдохновение битвы! — Что я должен им сказать?!

— Что хочешь. Что думаешь. Ты царевич. Ты богатырь. Эти люди верят тебе.

Воевода говорил — словно гвозди вбивал, зато мандраж стал отпускать.

— Иван, — воевода взял его за рукав, — нам надо продержаться всего несколько часов. Всего восемь часов. Или двенадцать. Твой отец, он сам идет сюда с войском. С другой стороны идет Бьерн, у него триста воинов, но каждый стоит сотни. Нам нужно всего лишь дождаться их.

Да, дождаться. Как красна девица добра молодца. Почему-то вспомнилась Софья в своем голубом сарафане и ее «я дождусь тебя, добрый молодец!». Софья, Поляна, жена Михаила, мать Кости Грека… Все они там. Нет, они не должны умереть, тем более попасть в плен!

— Братья! Коварный враг в очередной раз проявил свою поганую подлость! Загнанный в угол, он не останавливается ни перед чем! Но напрасно он надеется, что силы добра и справедливости можно уничтожить ударом в спину!

Боже, что я несу… Неужели они мне поверят? Я ведь сам не верю… Я прекрасно знаю, что «силы добра и справедливости» уничтожить легче легкого, даже без особого коварства… и не раз лично наблюдал этот процесс… Хорошо, что нет Славена, он наверняка бы сказал, что я несу высокопарную чушь, или просто ехидно ухмылялся бы, и я бы сразу же сбился, если бы видел… Так… не отвлекаться… Как советовал отец Михаил — от души, от сердца… Или это был Данилыч?

— Трусливые твари из последних сил пытаются сломить наш боевой дух. Что это, если не жест отчаяния, если не последние конвульсии умирающего! Это не небесный огонь! Это дело рук человеческих! А значит, человеческими руками будет и погублено! Всё, чего могут добиться наши враги, попытавшись атаковать нас, это на несколько часов отсрочить свою погибель!

Что я несу! Что я несу! Врагам этих нескольких часов хватит, чтобы выжечь здесь всё дотла! Четыре катапульты, пять тысяч воинов, да, было вдвое больше, но всё равно, они как восставшие мертвецы — на место упавшего встает новый… А нам даже некуда бежать, куда убежишь целым городом?

— Здесь жарко, но разве можно напугать жаром русского человека?!

О боги! Что ж они так громко?!

— Мы же выстоим эти несколько часов?!

Какое воодушевление! Я и сам воодушевлен! Еще громче, друзья!!!

— Разве мы не достойная защита наших матерей и жен?! Разве мы не продержимся эти несколько часов?

Что удивительно, все эти отважные воины, которые сейчас кричат «продержимся», даже не задумываются сколько.

Все-таки хотелось бы знать, сколько часов надо продержаться. Воевода сказал — восемь или двенадцать. Так восемь или двенадцать? Хватит ли их боевого духа на эти несколько часов?

— Мы выстоим! Мы победим! Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!

Как все-таки хорошо получилось! Оглушительный рев четырех сотен глоток. Вскинутые кверху руки, мечи стучат о щиты, звон оружия, глаза блестящие, восторженные, преданные, возбужденные. Боевой дух я им поднял. А кто поднимет его мне? Мамочка! Ну зачем ты меня так долго при себе держала! Грибочков мне, грибочков!

Подлетел Славен на своем ковре.

— Ванька, мы с младшим сейчас в Погорынье метнемся, тебя ковер не выдержит. Держись тут! И не вздумай сдохнуть! Вернемся — в лоб получишь. — И, не слезая с ковра, умчался. Какое Погорынье? Где? Что удумали? Голова отказывалась соображать, а ноги двигаться.

Подошел Данилыч, осунувшийся, прямой, словно проглотивший кол.

— Иван, ты сейчас выйдешь и скажешь речь.

— Я?! — О боги! Наверное, все слышат, как бренчит его оружие. Потому что его трясет. Нет, это не страх, я не боюсь. Я не боюсь. Это не страх, это волнение. Да! Высокое вдохновение битвы! — Что я должен им сказать?!

— Что хочешь. Что думаешь. Ты царевич. Ты богатырь. Эти люди верят тебе.

Воевода говорил — словно гвозди вбивал, зато мандраж стал отпускать.

— Иван, — воевода взял его за рукав, — нам надо продержаться всего несколько часов. Всего восемь часов. Или двенадцать. Твой отец, он сам идет сюда с войском. С другой стороны идет Бьерн, у него триста воинов, но каждый стоит сотни. Нам нужно всего лишь дождаться их.

Да, дождаться. Как красна девица добра молодца. Почему-то вспомнилась Софья в своем голубом сарафане и ее «я дождусь тебя, добрый молодец!». Софья, Поляна, жена Михаила, мать Кости Грека… Все они там. Нет, они не должны умереть, тем более попасть в плен!

— Братья! Коварный враг в очередной раз проявил свою поганую подлость! Загнанный в угол, он не останавливается ни перед чем! Но напрасно он надеется, что силы добра и справедливости можно уничтожить ударом в спину!

Боже, что я несу… Неужели они мне поверят? Я ведь сам не верю… Я прекрасно знаю, что «силы добра и справедливости» уничтожить легче легкого, даже без особого коварства… и не раз лично наблюдал этот процесс… Хорошо, что нет Славена, он наверняка бы сказал, что я несу высокопарную чушь, или просто ехидно ухмылялся бы, и я бы сразу же сбился, если бы видел… Так… не отвлекаться… Как советовал отец Михаил — от души, от сердца… Или это был Данилыч?

— Трусливые твари из последних сил пытаются сломить наш боевой дух. Что это, если не жест отчаяния, если не последние конвульсии умирающего! Это не небесный огонь! Это дело рук человеческих! А значит, человеческими руками будет и погублено! Всё, чего могут добиться наши враги, попытавшись атаковать нас, это на несколько часов отсрочить свою погибель!