Порубежье

— Учить ваш язык было сложнее, — добавил Тимур.

****

На болоте-то хорошо, солнышко припекает. Разомлевшая на пеньке змея даже не почувствовала приближающихся шагов, а когда почувствовала, быстро прямо в жижу болотну плюхнулась и уплыла поспешно. Хотя могла и не поспешать.

Софья поправила сарафан, присела на пенек, одна змея уползла — другая задержалась. Софье в свои неполных десять лет нравилось представлять себя этакой взрослой мудрой змеей. И обязательно с короной на голове.

Девочка тихонько присвистнула в особой манере, и над тиной появились две всклокоченные женские головы, одна совершенно зеленая, а другая со вполне человеческими волосами, черными. С тех пор как охотников топить стали реже, кикиморы да болотницы с людскими чертами стали появляться чаще. Дедушка болотник только рукой махнул.

Две болотницы переглянулись промеж собой и направились к Софье.

— И чего это вы такие загадочные сегодня, тетушки?

От кого бы ни рождались кикиморы да болотницы, официально они считались детьми болотника.

— Ой, Софьюшка! Дело-то какое!

— Сватают нас за морского царя!

— И батьки твоего девок, сестер твоих, тоже сватают!

— Тоже за морского царя сватают!

— Всех? Сразу?

— Да, всех сразу, чтоб, значит, мы не подрались, кто первыми поедет.

— А как так? Вас много, а он один? — спросила более просвещенная в человеческом институте брака Софочка.

— Так и хорошо, что один. Никто никому завидовать не будет, — философски заметила черноволосая.

— Моряков-то много в Синем море, — улыбнулась зеленоволосая.

— При чем моряки-то тут? — окончательно запуталась в брачных хитросплетениях Софочка. — Вас же за морского царя сватают?

— Ой, да рано тебе еще понимать, для чего моряки нужны!

— Софочка, а у тебя ленты синие есть? Причешешь нас в дорогу?

— Моряки нужны, чтоб корабли по морю водить!

Болотницы переглянулись. В этом качестве они моряков как-то не рассматривали.

— А ведь верно! Как же моряки до середины моря-окияна доберутся? Токмо на корабле! А корабль вести надо, как ту телегу, например!

— Точно, так и есть! Потому, видать, и нельзя ундинам корабли и мужиков в реке топить!

— Верно! Чтобы целы да невредимы добрались!

— Софочка, у тебя ленты есть, синие?

— Софочка, у тебя ленты есть, красные?

— Есть, тетушки! Причешу вас, неужто лахудрами поплывете!

Браконьер подслушал, но ничего интересного из разговора не уяснил. Другая забота у него.

Как же так сделать, чтоб, значит, лешего отвлечь? Надо так, чтоб беспокойство у него было о себе, а не о том, кто и где капканы ставит!

Подумавши еще немного, браконьер сообразил. Знамо дело, что все бабы ревнивы одинаково, что кромешники, что людские.

Слыхал он что-то такое, что Марыся, водяника жена, того по всей реке коромыслом гоняла, заподозрив в измене. Да еще предполагаемую его полюбовницу, Варвару. И только ее, Варвары, отчаянный муж, по прозвищу Чума, сумел унять взбесившуюся бабу. Наверное, волчица-то не мене темпераментна будет?

А кто на роль полюбовницы подойдет? Да вон хоть та же кикимора, болотникова дочка! Они девки бесстыжие, до мужиков охочие и не разбирают, женат аль нет. Сам однажды на болото попал. И захаживал нет-нет с тех пор. Первое дело, конечно, с ней, кикиморой, посудачил, мол, какой лешак распрекрасный пропадает, но отклика не нашел и решил с другой стороны зайти. Нет-нет да делал заминки этакие в лесу. Вблизи болота, как будто там миловался кто. Да то тины подбросить, то ленту, у кикиморы украденную. И всё это непременно около меток лешачих. А вдруг получится?

****

— Игнат, а вправду твой батька сватов зашлет?

— Вправду, ладушка моя, и мать согласная… Давай ведра-то понесу.

— Держи, вместе с коромыслом

— Да что я, баба, что ли?! С коромыслом! Я и в руках снесу!

Татьяна рассмеялась — как серебро рассыпала — и спросила, переходя на шепот:

— А правда, Игнат, что в вашей семье бабы белье не стирают, а просто на реку относят, и ундины им сами моют?

— Правда, — улыбнулся Игнат.

— Ой, а это что? Колдовство какое? Твоя мать ундинам да мавкам указчица?

— Ты что? Смотри, матери того не ляпни, а то пришибет слегка. Нет, конечно! Тетка Марыся им указчица.

— А как так тогда?

— Да было дело. Я мальцом совсем был, что-то родители то ли отмечали с водяником, то ли просто на реке были… А, вспомнил, мать стирала как раз тогда! И водяник аккурат там очутился. С болотником вместе. Что там было, не знаю, но тетка Марыся шибко мужа своего приревновала к матери, а батя и водяному, и болотнику горячих навешал. Но дружба у них не порушилась с того. Только тетка Марыся до сих пор не любит, чтоб, значит, наши бабы на реку ходили, потому ей проще приказать своим, чтоб белье помыли. А болотник не женат, кажись, или жена у него не ревнива, он, наоборот, наших баб да девок привечает, дорожку им всегда сухую стелет да все кочки ягодами посыпает.

— Чудно как, Игнат…

— Ничего, привыкнешь. Тебе даже понравится. У нас девки даже по воду не ходят!

— Ну ты скажешь тоже! Скажи еще, ведра сами ходят домой!

— Скажу, так и есть! — рассмеялся Игнат и припустил по тропинке, уворачиваясь от Татьяны, что шутя пыталась огреть его коромыслом. При этом даже воду не расплескал, однако!

Глава двадцать первая

…Просыпается с рассветом

Вся советская земля.

В. Лебедев-Кумач. «Москва майская»

Проснулся Славен на перине, потянулся сладко, подошел к окну, распахнул ставни, выглянул в окно. А на улице — белым-бело! Это в травень-то! Что за чудеса? Мороза нет, наоборот, под первыми лучами Ярилы стремительно тает снег.

Ну, тает и тает. И бог-то с ним. Надо подниматься, делами заниматься. А что там со снегом — так узнается вскоре, домовик-то наш любопытнее Варвары, зато все новости доносит сразу.

Снег и правда припорошил Лукоморье.

А дело было так.

Сидел-сидел Бурмил на заимке, глядел в окошко, тосковал. Потом собрался на закате… и только перышко сизое на лавке осталось. Бурмил при необходимости соколом оборачивался.

Полетел Бурмил в земли восточные, к Желтому морю, к высокой Фудзи горе, искать свою любимую.

Холодно, очень холодно в высокогорье, леденящие пальцы под одежду забираются. Сжимают неосторожным путникам сердце. Царствует тут прекрасная Юки-онна.

Встретила сына Стрибогова, чуть правую бровь приподняв насмешливо:

— Доброе утро, господин.

Однако ладони перед собой сложила и голову чуть склонила в знак почтения.

Так же, по-прежнему, ослепительно белы ее одежды, легка не оставляющая следа поступь, чисто и бело лицо ее, только, как капелька свежей крови, губы яркие. Шелком черным волосы по спине струятся, но, как ручейки среди гор, пробиваются то там, то там серебряные нити. Да и под глазами залегли синеватые тени, резче складки возле рта стали.

Стоял Бурмил, смотрел и оторваться не мог.

— И тебе доброго утречка, Юки-онна… Как смог, так прилетел к тебе…

— Долго же ты летел, сокол ясный. Успела я тебя позабыть.

Камнем ухнуло сердце у Бурмила, потом поднялось тихонечко. Врет, врет ведь, плутовка! Это на нашей стороне кромешники не лгут. Не потому, что не дозволено, а так уж впитали в себя, и по-другому не по природе им. А вот на восточной стороне лгут как дышат, особенно когда им это надобно.

Вон и у Юки-онна озера прозрачные в глазах стоят и порозовели бледные щеки, то-то безразличен он ей. Ага!

Стрибогович не очень умел длинные слова говорить, а когда волновался, и вовсе язык проглатывал.

Взял он снежную женщину в охапку, положил на плечо и перенес к морю-окияну теплому, под небо звездное, где песок белый, как снег, а ночь черна, как волосы любимой.

— Как же я скучал по тебе, лада моя! — сказал Бурмил ласково, зарываясь лицом ей в волосы.

— Так скучал, что за восемьдесят лет и весточки не подал! — кошкой зашипела Юки-онна.