Порубежье

Хлопнула калитка, что-то на этот звук в последнее время у Катерины аж сердце заходится. Нет, это мальчишки меньшие, Всемил да Даян. Катерина достала по морковке, побаловать.

В горницу те ввалились одновременно, чуть в дверях не застряли.

— Мам!

— Мам!

— Там Любаву сватать будут!

Любава уронила горшок.

— Оборотни-перевертыши!!

Катерина уронила морковку.

— Едут уже!

— Часа через два уж будут!

— На тройках едут!

— С колокольцами!

— Да с Миронычем и с евоной женкою!

— А еще Костя Курий бог, купчина, с ними!

— И с гусляром, мам!

— И с гостинцами!!!

— Ма-а-ам! А вы чего так смотрите? Вы что, не знали?

— И тятя не знает?

— Ох, — сказала Катерина, опускаясь на лавку.

— Ох, — сказала Любава и плюхнулась на сундук.

— Вы-то, бесенята, откуда знаете?

— А нам лешак сказал.

— А мы сами видáли и слыхáли.

— Сначала лешак сказал, что из-за нашей Любавы у перевертышей в деревне грызня!

— И позвал нас посмотреть…

— Подсматривать, значит? — уточнила Катерина.

Мальцы потупились, а Любава поинтересовалась:

— То, за кем подсматривать их позвал лешак, тебя не смущает?

Катерина лишь рукой махнула.

— После того, что я узнала, как я узнала да от кого узнала, меня уже ничего не смущает.

Братья переглянулись, воодушевились и продолжили рассказ.

— А деревня у перевертышей большая!

— Да не богатая!

— Шкур много, кожи да меха!

— Они ее, кожу, не замачивают, а растягивают, сушат, а потом скоблят, пока тонкой и мягкой не станет!

— А еще у них кони! Здоровые да мохнатые!

— Кони не мохнатые, что ты брешешь! Только ноги у коней мохнатые! И жуют ветки!

— А самый старший, вожак ихний, как зарычит на молодого!

— Ратмира…

— Да, на Ратмира, как зарычит, а тот огрызается, прям как волк настоящий!

— А старший рычит: да как ты смеешь! Поперек рода!

— А Ратмир ему: она моя, и люба она мне!

— Старший ему: бери ее и живите здесь!

— Ратмир огрызается: я сам решу, где мне своей семьей жить!

— А старый ему: у тебя стая!

— А молодой ему: у меня семья!

— А потом они ка-ак обернулись оба!

— Да ка-ак начали грызться, как начали!

— Только шерсть серая да бурая во все стороны летела!

— А остальные перевертыши встали кружочком и смотрят, а иные тоже перевернулись…

— А потом отскочили драчуны в разные стороны. Словно их водой окатили.

— Потому что пришла тетка! Старая такая…

— С волосами седыми.

— И говорит: вы двое, большой остолоп да малый, на реку, мыться! Вы, ротозеи, гостинцы собирать да коней запрягать! Троечкой! Поедем невесту Ратмиру сватать!

— Развернулась да пошла, словно дальнейшее ее не касаемо.

— А перевертыши в разные стороны, как тараканы, прыснули!

— А мы до дому побежали, упредить скорее…

— Только быстро не получилось, помогали лешему капканы убрать.

— Какая-то паскуда в лесу капканы поставила.

— Леший сердился очень!

— Но мы ему пообещали, что эту падлу выследим! — похвастался младший и получил тычок в бок от старшего.

— Я вам выслежу! Бедовы дети! Я вам выслежу! Я вот ужо всё отцу скажу!

— И то, что Любава непраздна, скажешь? — лукаво поинтересовался Даян.

— Мам. Жалко ж зверей-то, мучаются оне. Хочешь — поймай али подстрели по-честному, а капканы — это ж плохо! Сама говорила, как убивалась, когда Антип по малолетству в медвежий капкан угодил, и что, если б не мельник, быть бы ему хромым да немощным! — укорил мать Всемил.

Катерина подняла с пола морковку, наскоро вытерла передником да вручила братьям.

— Про Любаву — это не вашего ума дело, молокососы, про зверей и капканы верно, как и то, что плохой человек это делает, и взрослый. И трусливый, раз один на один к зверю выйти боится. А вы хоть и смелые у меня, но еще молоко на губах не обсохло, а над губой и пушок не пробился. И для меня малые дети. А трусливый человек глуп. И от своей глупости много худого сделать может. Потому вы про это дело отцу Михаилу скажите, он придумает, как поступить да отследить. Но боле никому ни словечка! Чтоб плохие люди не прознали! А сейчас марш с глаз моих! Вон отца найдите, на торг он пошел с Карпом Курощупом.

****

Гости действительно прикатили аж на двух тройках, и еще одна коляска вороными кобылами запряжена. В коляске трактирщик Мироныч с женою приехал, его коляска. Он-то тут каким боком? Не иначе как для солидности позвали.

— Здорово! Здорово живи, Катерина! И детки твои, и внуки! И дай вам с Лукой господь правнуков дождаться!

— И тебе, Мироныч, не хворать! И вам доброго здоровья, гости дорогие!

Гости коляски да коней у ворот оставили, дальше пешком прошли, обычаи понимают, вежество проявляют. Поздоровались чинно, порядком. После Мироныча жена его, потом купец Костя Грек, потом баба, после мужик седой, следом гусляр, а после всех Ратмир, зачинщик переполоха.

Мироныч подошел расцеловаться по русскому обычаю и пояснил свое присутствие в странной компании.

— Вот друг мой, Белогор, — Мироныч кивнул на здорового полуседого мужика, что приехал с седой статной бабой и молодым темно-русым парнем на первой тройке, — решил племянника женить…

Вон оно что. Племянника, значит. А та баба — тетка, что ль? Али бабка? Нет, для бабки молода… Перевертыши. Все трое со статью, поджарые, взгляд внимательный. Волосы не стрижены под горшок, как у наших мужиков, а длинные и ремешком в хвост завязаны, а у бабы в узел на затылке скручены.

— …а я ему и говорю: сваты нужны! Как без сватов? Кто ж о женихе расскажет? Кто речь вести будет?

Вот мы с Матреной Ильинишной и вызвались сватами.

Ага, сами вызвались, значит. И за что вдруг такой почет перевертышам? Или Мироныч заручиться какой-то выгодой хочет? Не иначе. Вот и Грек тож тут не просто так!

— Моя жена и я их семью хорошо знаем…

А кого, прости господи, ты, Мироныч, плохо знаешь?!

— Костя вон с твоим мужем не один год в караване ходит…

Вот ведь льстец, умеет беседу вести. Так завернул, что не Лука в обозе у купца, а как бы купец в караване у Луки!

— Да и мы знакомы часом.

— Да вы проходите, гости дорогие! Сейчас на стол соберем, хозяин придет, двор да хозяйство вам покажет, потом сядем обедать да поговорим ладком!

Любава рассматривала гостей из окошка высокого терема. Отброшено в сторону вышиванье, дыханье затаила, смотрит, слушает. Что там удумал еще Ратмир? Как прогнала тогда его Любава, так и не виделись. Братья сказали, с родней ругался? Неужели решил с людьми жить? Любава прикрыла приоткрывшийся рот ладошкой. Как так? Неужто так полюбил крепко, что из роду уйти решился? Девушка вытянула шею, выглядывая дальше в окно. Вот отец с дядькой Карпом идут, торопятся аж вприпрыжку, а коляски увидали — на степенный шаг перешли, важничают. А самих любопытство разбирает, даже из терема видно, как носы вытягиваются в сторону ворот, но чин мужи держат.

Любава захлопнула окошко, кинулась к сундуку — наряжаться! Позовут ведь, а она, невеста, не наряжена.

Тем временем Лука с Карпом в ворота зашли величаво, поздоровались со всеми, облобызались троекратно, прошлись по двору, Лука хозяйством похвастался, о погоде поговорили, об охоте да торговле, тут Катерина и за стол позвала.

За столом гости хмельного не пили, только пригубили слегка, жених с родственниками аж чуть передернулись, Константин — вот как уже лет десять не пьет, Мироныч, видать за компанию, воздержался. Зато гусляр за двоих медовуху пил да прихваливал.

Мироныч соловьем заливался, какой распрекрасный жених у них, красивый и работящий, охотник ловкий, хмельного не пьет, детишек любит, старших уважает, сирых да убогих не обижает, богов почитает! Такой хороший — хоть до болячек прикладывай! Лука слушал внимательно: всё вроде хорошо — и люди ладные, и гостинцы достойные, но какая-то мысль всё покоя не дает, вертится где-то, как мошка назойлива, но не словишь.