Порубежье

Рядом с Посвистом старший сын Бурмила — Тепловей, не очень его любят на яви, так как часто приносит с собой жару да засуху, но, как ни странно, со вторым братцем дружат они, друг друга не обижая и не соперничая.

— Дедушко, — обратился Федор к Морозу, — а можно мне спросить? А то мочи нет, любопытство гложет.

— Ну, спрашивай, отрок, коль гложет, — улыбнулся Мороз, а Моревна головой покивала: хороший отрок растет, вежливый, с понятием. Добрый хранитель будет на смену старому привратнику.

— Я спросить хочу, — чуть засмущавшись, начал Федор, — вот вы все Бурмила любите и, как я понял, искали его долго и по яви, и по нави, тот же Кощей в содеянном раскаялся, а как вот так вышло, что найти его никак не могли? А нашли да освободили его богатыри наши, люди простые, никакой волшбой не владеющие?

Многие с интересом уставились на Мороза. Отрок озвучил вопрос, который многих волновал, но ответила Марина Моревна:

— Я скажу, чтоб понятней было. Вот смотри, Федор, ежели ты что-то во гневе в сундук запрешь, ключ выкинешь, а сундук в море-окиян бросишь, где его тебе потом искать?

Все понимающе покивали, а Марина продолжила:

— Вот так и у Кощея вышло, приковал он Бурмила к дубу вековому цепью зачарованной да закинул тот дуб вместе с поляной на саму-саму кромку, считай на явь, куда кромешникам ходу нету, ветрам из-за чар наведенных не видно, в блюдечке моем по той же причине то место не отражалось. А в яви та полянка доступна лишь в полнолуние, и видеть да ступить на нее мог только обычный человек. Но какой же человек осмелится темной ночью в нечистый час по лесу шляться? Да еще когда стоны такие жуткие раздаются?

— Только наш бесстрашный богатырь русский да отбитый на всю башку Фрол Чума, пожалуй, — вставил свой грошик сын фейри.

Фрол глянул на него недобро, обещая некоторым юнцам зеленым «ужо всё припомнить». Припегала заткнулся.

— А как же сняли ту цепь зачаровану богатыри? Да Бурмила освободили?

— Э… А это так было, — начал богатырь Иван-царевич. — Достал я свой меч-кладенец, подхожу к дубу, чтоб цепь перерубить, а Вадька, сердобольный-то наш, говорит: не трожь, ты дуб покалечишь!

— Ну да, это ж дерево, живое оно, — продолжил Вадим. — Стал просить я у дуба разрешения перерубить ту цепь…

— А это дерево ему в ответ знаете что? — Иван обвел взглядом присутствующих. — Нет, говорит это дерево! Не дам, говорит, цепь рубить — и давай меня за ноги корнями хватать! Вот я тут чуть не обос…

— Ну да, — улыбнулся Вадька. — Я сам перепугался знатно, когда корни зашевелились как живые да из земли повылазили. Но рассудил так: всему причина должна быть, верно ведь? Вот я и стал пытать у дуба ту причину…

— И вы знаете, что тот сказал? — Иван перехватил рассказ, пользуясь тем, что Вадька решил пивом горло промочить. — Молвит эта громадина: пока эта зачарована цепь на мне, говорит, меня кабаны не трогают! А то так они ходят, желуди, что с меня падают, роют и корни мои тревожат!

— Конечно, — заступился за дуб Вадька, — ему же больно было. Стали мы думу думать, как тут быть. И Бурмила освободить надо, намаялся, чай, и дуб не покалечить, и цепь ту ему как бы оставить…

— И тут появляется этот чертов кот!

— Какой кот? — удивился Федор.

— Такой, что скатерть-самобранку у нас стащить хотел. Котомку-то мы на краю полянки бросили…

— А, корогуша. Это он всегда что плохо лежит тащит. Природа у него такая.

— Ну вот, смотрю, значит, этот ваш корогуша нашу самобранку упереть пытается, я и накрыл его кафтаном. А нечего воровать!

— Корогуша такой вой поднял, что аж леших переполошил, кикимор и даже баб в ближней деревеньке. Потом успокоились все, и корогуша, хитрый дух, придумал украсть у дуба часть коры его толстой да пару веток нижних. Ну и украл, ловко так! Цепь провисла свободно, и мы Бурмилу выпутаться помогли, да и всё…

— А кот чертов потом всё по этой цепи дуб кругом обхаживал да приговаривал…

— Хорошо ему, оказывается, от той ворожбы, что на цепь наложена, что обычному коту сметанка!

— Ну вот и всё вроде… — закончил Иван.

— Хех, да не совсем всё, — взял слово сам Бурмил. — Представьте, други, очутился я наконец на свободе. Жрать хочу — мочи нет! А у этих олухов, прости праматерь, скатерть-самобранка! А они мне: не работает она! Совсем! Сначала горшок с постной кашей поставила, а потом и вовсе хлеба корку!

А я им говорю: а что вы думаете или говорите, когда скатерть разворачиваете? А оне мне: да так, говорят, поснедать чего-нибудь… А потом Иван говорит: хлеба хотелось. Хоть корочку! Вот ведь дурни, это ж вещь не простая, тут что пожелаешь — то и получишь!

— Ну ты, дядько Бурмил, и пожелал…

— Да. Я пожелал. Я боле восьмидесяти лет не жрамши был. И пожелал: и рябчиков жареных, и фруктов заморских, и огурчиков соленых, ну и вина сладкого, да еще молочка парного захотелось очень…

— Ага, а потом мы еще три дня животами маялись, пока Славен не прилетел да не принес нам настойки от тетки Степаниды. А то ведь так и не дошли бы до Лукоморья, — под общий хохот закончил Вадька.

Глава семнадцатая

Некоторые сюрпризы сваливаются

вам как снег на голову. А другие подкрадываются,

когда вы меньше всего их ждете.

И иногда самый большой сюрприз

ты делаешь себе сам…

Народная мудрость

Некоторое время назад

Кощей — это не имя, это прозвище. Прозвище, которое дали люди. А имя? Имя он свое уж не помнил, маманька называла всегда одинаково, хоть бранила, хоть нахваливала — «счастье мое», но другим-то таким именем не представишься, несолидно как-то. Потому представлялся Кощей всегда одинаково: Август Либрей, купец австрийский. Ну а в Австрии немецким купцом звался. Шли года, и даже века, но люди думали, что это старая династия Либрей схожих промеж собой удачливых дельцов. Всё так, кроме династии. Наследников у Кощея не было, да и, как сказала Лада, быть не могло. То ли плата за силу, то ли как-то что-то намудрил в колдовстве своем, что откат такой схлопотал.

Привык на самом деле уже, сначала страдал, потом свыкся. Мужчина потер сверкающую лысину. Вот лысина — это не откат от колдовства, это от ума! Потянулся телом жилистым. Пора и домой.

Задержался он здесь, в Стольном граде, чуял всем естеством своим, что что-то неладно тут — то ли тайный заговор зреет, то ли обычное предательство.

Провел рукавом по поверхности стола. Посмотрел на ткань, поморщился. Грязь. Нет, обычный человек и не увидал бы ничего, а вот ему видно. Они, люди, и в бороде своей ничего не видят.

Кощей бороду тщательно брил.

В приоткрытую дверь протиснулась тощая кошка.

— Кис-кис! Иди сюда, иди, не бойся. — Колдун подхватил кошку под животик, посадил перед собой на стол и стал наглаживать. Кошка млела.

Дела вел он тут со многими, и с купцами, и с боярами, и ведь большой куш ему шел со стороны русской. А вот если война? Не приведите боги! Нет, оно, конечно, тут «кому война — кому мать родна», но в данном случае не про него, Кощея, речь. Он предпочитал честную, ну или не совсем честную, но торговлю. Как воин, конечно, тоже слабым не был — как же, столетия тренировок! — но не любил, не любил битвы. Там подумать не всегда успеваешь. Особенно наперед.

А вот тут, похоже, кто-то наперед думал и кому-то была нужна война. Как некстати!

Кощей был рожден обычной человеческой женщиной, даже безо всяких таких способностей, и от обычного мужчины, к слову пьяницы. Но, оказывается, был дар привратника от рождения, мог он за кромку ходить, как на соседнюю улицу, и препятствий для него не было, и неведомые дорожки сами под ноги ложились, стоило ему только подумать. Потом Кощей научился сворачивать неведомые дорожки до одного шага. Будь он хоть конный, хоть пеший, хоть с караваном.

Привратником на кромке Кощей не стал, больше тогда одаренных рождалось, много больше! А стал тем, кем он есть. Царем тридевятого, или медного, царства, потому как крыши у домов во всем царстве поголовно медью покрыты были.