Порубежье

— Особый! — гордо сообщил болотник. — Аккурат из тех мест, откуда у тебя да у меня посуда!

Водяник прихлебнул темно-коричневой, но прозрачной жидкости из блюдца. Чисто вода болотна по виду, но вкус наиприятнейший.

Последнее время тестюшка болотник хозяйством справным обзавелся, да и в дому у него как-то побогаче стало.

Водяник ревниво оглянул крытые коврами лавки, редкую посуду, расставленную на сундуках, и даже диво дивное — книги! Стол резной вышитой скатертью накрыт, самовар на столе, блюдо расписное из тонкой белой глины, тьфу, бесы, забыл опять, как она зовется? Факто́р, что ли? Марыся вон тоже из энтого факто́ру всю посуду хочет, мало ей пяти блюд да вазы. Ваза та, кстати, самим царем Зеленого моря дарена.

Слыхал водяник от дочери Софочки историю про те вазы. Софочка-то с дедом живет, а что делать — здоровьем она слабенькая.

— Так вот, — продолжил блистать полученными от дочери знаниями водяник, — велел император Поднебесной сложить огромную-преогромную печь, и отправили в ту печь на обжиг двенадцать ваз, все в рост человеческий. Достали девять. И велел император опустить энти вазы на дно моря, чтоб, значит, море свои неповторимые узоры на них оставило. Морской царь расстарался — а чего нет-то? Ведь возвращать вазы императору он и не думал вовсе! Дивные, неповторимые узоры мира подводного на тех вазах! Но прошли века, один из потомков императора нашел в старых свитках упоминание о том деле и заставил своих подданных нырять да искать свою пропажу. Собачились они с морским царем так несколько лет. А что? Тот уже эту красоту полностью своей считал! Кроме рисунков дивных, жемчужным перламутром те вазы покрытые, стояли себе во дворце у владыки морского. Ну, договорились до договора в конце концов, вазы честно пополам поделили: императору четыре, царю морскому пять. Де еще император морскому царю посуду всякую, из факто́ру этого, а царь оному жемчуг. Так и живут. Мирно. Покамест.

Водяник прихлебнул чаю из блюдечка, хорошо, не горячо… — Мне ту вазу морской на свадьбу подарил, спустя девять лет, хе-хе.

— Гоже, — ответил болотник, ягодный пирожок прикусывая. — Я вот тож дела с морским царем веду: я ему медок да воск, он мне диковины всякие, да ты знаешь, через тебя вся мена идет. Ты вот мне скажи лучше, зятюшко, любопытство меня так и ест: за какие такие заслуги тебя так цари морские обихаживают? Каким медом ты их подмазал? Часом думаю, уж не Софушку ли ты просватать собрался? — сдвинул кустистые, как мох, брови болотник.

— Ох, тестюшко, — горестно вздохнул речной хозяин. — А то у меня кроме Софочки дочек нет? Вот посчитай — почти пятьдесят душ! И все на выданье! И всем мужа подавай! Марысенька-то уж умаялась от мужских портов их оттаскивать, у нас-то не заведено людей топить, а энтим мужа охота… Да еще как охота! Тут надысь один дед с Нового городища помирать собрался, да решил отчего-то не в бане, а в реке обмыться, перед смертью, значит. Ну и пошел, не иначе как в старческом маразме пребывая, нагишом купаться.

Болотник аж пирожок отложил, внимая рассказу.

— Ну?

— Что «ну»? Энти курвы малахольные, как мужика углядели… Эх, чуть не до смерти залюбили бедного деда! Еле ноги унес! Что ты ржешь? До первых петухов на бережку кувыркались да резвились, дед-то и забыл, что помирать собрался! Марыся-то, конечно, девкам всыпала по первое число за такое непотребство. Но дед до сих пор на бережок ходит да с тоскою на реку глядит…

— Ах-ха-ха, а девки-то, а девки-то как?

— А девки, — водяник запечалился, вспоминая о наболевшем, — девки замуж хотят, да мужика помоложе, а лучше двух зараз. Ой и намаялся я с ними, тестюшко!

— Ох, как я тебя понимаю, зятюшко! У самого, глянь, та ж беда, только у меня их не пятьдесят, а сто пятьдесят душ. А то и поболе, кто ж их, заразу, считает? У меня-то четыре жены. Да все плодовитые — страсть! А уговор промеж нами и людьми — как у вас. Не топим. И что делать-то? Сам не знаю…

Болотник подпер кулаком безбородую головушку с длинными усами.

— Только пока не возьму я в толк, Вадик, при чем тут морские цари?

— А вот в них-то наше спасение, тестюшко! Слушай! Морские цари до баб охочие, это раз. Во-вторых, нет промеж ними и людьми уговоров о непотоплении, напротив, очень много мужиков море забирает.

И рыбаков, и воев, и пиратов, все мужики, заметь. Третье — это то, что жалился мне царь Синя моря, что утопленницы, что и так редки бывают, недолговечны очень, только привыкнуть к ней успел — она уж истаяла. А те, кто силу да кровь кромешную имеет, как та княжна, ну ты помнишь, — лярвы все корыстные, да и мало их очень, с такой родословной.

— Говори, говори, зятюшко, кажись, я тоже понимать энто дело начал…

— Да, дорогой тестюшко. Вот я и задумался, а что, ежели просватать моих дочек морскому царю? Вот дело-то будет! И девки пристроены, и морской царь счастлив. Ну, какое-то время точно будет, а потом ему гордыня не позволит жалиться!

— Экий ты, зятюшко, ловкий! Экий ты умный!

Водяник гордо подбоченился.

— А нельзя ли, Вадик, дорогой ты мой соседушка, моих дочек как бы тоже посватать?..

— Да отчего ж нельзя, соседушка? — снисходительно заметил Вадик. — Ох, хорош чаек у тебя! А пироги вообще — объЯденье! Софушка небось пекла?

Глава шестнадцатая

И я там был, мед-пиво пил…

Из русской сказки

Воструха-старшая убирала со стола пустую посуду, оставила только жбан пива хмельного да блюда с пирогами. За большим столом много народу всякого собралось, праздник нежданный выдался!

Бурмил, братко младший Мороза Стрибоговича, объявился!

Да в компании двух богатырей известных, Вадима и Ивана.

Конечно, и Славен пожаловал с молодой женой Поляной, или, как ее звали на яви, Полиной. Рогдай всем семейством, с женою и детками.

Пригласили и кумовьев: водяника да Фрола-коваля с женами, те аккурат покумовались, нарекая младенчика, в семье коваля намедни рожденного.

Ближе ко входу в горницу, по краешку лавки, расположился еще один перевертыш — Белогор, матерым волком тот оборачивается, он муж хозяйки деревни лесных оборотней.

Рядышком с ним мельник пиво пьет, хранитель нынешний при кромке, отец Степаниды.

Марина Моревна собственной персоной, в своем прекрасном обличье.

Напротив нее место пустовало: Кощея звали, но тому совестно было после содеянного на пир являться, богатыми дарами повинился.

Домочадцы местные: вострухи старшая да младший, домовушка с хозяином, овинники, полевик с семейством да полуденницей, ну и Власенька с Федором, воспитанники.

Мороз во главе стола, в красном углу, сидит, брат его Бурмил по праву руку.

По леву руку племянник, сын братов, повелитель ветра восточного, юный парень в белых одеждах,

Фудзин. Ни разу отца покуда не видывал гость новый, но приятный, воспитанный да степенный.

Рядом с Бурмилом третий сын его, повелитель ветра западного, в зеленом весь. Веселый парень да добрый. Припегала, отца видя, открыто радуется да от матери приветы передает, шепотом, чтоб не обидно другим братьям было.

Второй по старшинству сын, Посвистом нареченный, покровитель ветра северного, напротив отца сидит, в глаза тому глядит тревожно: всё ли у батюшки ладно? Строг Посвист нравом, но чуть ли не крепче всех отца любит, боле всех беспокоился о его, Бурмила, пропаже. Везде искал, тем самым болезни да невзгоды на явь навевая. Вот ведь судьба, его же мать всю ту кашу и заварила из-за гордыни своей да тщеславия.

За это, к слову, сидит она в тереме, Кощеем наказанная. Но повелитель ветра северного сердце имеет доброе и думает просить поддержки у отца, чтоб тот помог упросить дружка своего бывшего, Кощея, маменьку на волю выпустить.

Воструха-старшая покосилась на второго Бурмилова сына, мысли угадала. Покивала самой себе: это, конечно, нужно, и не из жалости даже, у всех в мире свое предназначение и обязанности. У всех разные, кому-то лечить, кому-то помогать хлебу расти, кому-то дождем поливать. Кому-то хворь насылать. Но вот такой обязанности, чтоб промеж своими, кромешниками, раздоры да клевету сеять, нет! За то и сидит Морена под замком, наказанная.