Страница 140 из 143
Тогда я уронила бумаги, бросилась в его объятия, толкая назад, пока мы не упали на кровать и я подпрыгнула на Микки.
А потом я уже была вся на нем.
— Детка, не знаю, спят ли дети, — сказал он (мои дети, его были у Рианнон).
— Они ничего не услышат.
— А что, если они…
Я подняла голову, нахмурила брови и посмотрела на него.
— Ты собираешься увезти меня в «Florida Keys» и просить моей руки?
— Ну… да.
— Тогда мы трахнемся, чтобы отпраздновать это.
Его губы дрогнули.
— Трахнемся?
— Быстро, жестко, грубо, — я наклонился ближе, — и тихо.
У меня перехватило дыхание от того, как быстро он перекатился на меня сверху.
— Чтобы все было по-тихому, всю работу придется делать мне, — заявил он. — Когда ты сверху, то громко стонешь.
Меня это вполне устраивало. Я усмехнулась.
Мой парень поцеловал меня.
А потом он меня трахнул.
Мы вели себя так тихо, как только могли.
После того, как я привела себя в порядок и оделась в ночнушку, а Микки в пижамные штаны, мы лежали в темноте в постели.
— Я люблю тебя, Микки Донован, — прошептала я.
— Я тоже люблю тебя, без-пяти-минут-Амелия-Донован, — прошептал он в ответ.
Амелия Донован.
Боже.
Я закрыла глаза и глубоко вжалась в его тело.
Его руки судорожно стиснули меня.
— Черт, тебе это нравится.
— Я счастлива, — только и смогла сказать я.
— Да, — согласился он.
Я откинула голову назад и в темноте посмотрела на его лицо.
— Вспышка? — он скользнул рукой вверх по моей спине, через плечо, обхватывая мою щеку.
— Нет, детка. Видишь ли, примерно девять месяцев назад, плюс-минус несколько недель, одна вспыльчивая брюнетка переехала на другую сторону улицы, и эти вспышки стали историей. Теперь я живу ослепленный жизнью, что не так уж и плохо.
Это пронзило меня насквозь, заставив воспарить, и я наклонила голову и уткнулась лицом ему в грудь, чтобы даже в темноте он не видел, как я плачу. Он почувствовал это, так как я неудержимо дрожала (и, возможно, всхлипнула), и притянул меня ближе.
— Не люблю, когда моя женщина плачет в моих объятиях.
— С… сле… слезы счастья.
— Все равно прекрати, Эми. Ладно?
Я снова откинула голову назад, и заявила:
— Ты не можешь приказать мне перестать плакать счастливыми слезами, Микки.
— Я только что это сделал.
— Но это не значит, что это случится.
— Это уже случилось, так как ты лежишь на мне и больше не плачешь.
Я уставилась на него сквозь темноту, потому что он был прав.
— Черт, — пробормотал он, — я действительно чувствую жар твоей злости, и теперь хочу снова тебя трахнуть.
— Вообще-то у меня нет ничего срочного в расписании на следующие восемь-девять часов, Микки.
— Господи, как же ты любишь умничать.
— Жаловаться на то, что я умничаю — не значит трахать меня, Микки.
Я закончила говорить на выдохе, потому что меня перевернули на живот, а рука Микки задрала мою ночнушку прямо перед тем, как нырнуть мне в трусики. Я раздвинула ноги, чтобы дать ему лучший доступ, и он нашел то, что искал.
— И где же сейчас этот умный ротик? — прошептал он мне на ухо.
Он не дал мне ответить. Моему клитору, все еще чувствительному с первого раза, досталось от его пальца, и мне пришлось сосредоточиться на этом, пока мои бедра дергались.
— Да, — удовлетворенно проворчал он.
— Ты меня раздражаешь, — ерзая, выдохнула я.
— Вызов, Эми. Повтори это, когда через пять минут будешь сидеть у меня на лице.
Боже. Я продолжала извиваться. Он сдернул с меня одеяло.
— Подними бедра, детка. Хочу посмотреть, как эта задница поработает для меня.
Боже.
Я приподняла бедра.
Микки не сводил с меня глаз, пока не притянул меня к своему лицу. У нас заняло некоторое время, чтобы добраться до траха, но было приятно, и когда мы снова оделись и переплелись под одеялом, во мне не осталось ни одной умной мысли.
Так что я заснула в объятиях своего парня, зная, что скоро мы будем бездельничать на солнце во «Florida Keys», и у меня на руке будет огромный камень, который он собирался мне подарить.
*****
Я вошла в свой дом, прошла мимо любимого обеденного стола прямо на кухню.
Я положила сумочку и сумку на стойку, повернулась, чтобы пойти к холодильнику и оценить варианты на ужин, и остановилась как вкопанная.
Я стояла и смотрела.
Мне потребовалось некоторое время, чтобы заставить себя двигаться. Но когда я это сделала, то попятилась в сторону, мой взгляд был прикован к стене за обеденным столом.
Вслепую я порылась в сумочке, пока не отыскала телефон. Я активировала его, не глядя, и продолжала действовать по памяти, поднесла его к губам и потребовала:
— Позвонить Микки.
Я приложила его к уху.
— Привет, — поздоровался он после первого гудка.
— И тебе привет, — прошептала я.
Он ничего не ответил.
Я все смотрела на стену.
На ней висел подарок ко Дню матери.
Во время цветения колокольчиков Микки с детьми организовали выезд фотографа на дом.
Микки оказался прав. Когда они цвели, то их было так много, что казалось, будто Голубой Утес плывет над морем на облаке цветов.
Это было материальное воплощение моего мира. Прекрасный дом, в котором я жила с близкими мне людьми.
Мы все принарядились (вроде того, девочки точно принарядились, а мальчики надели красивые рубашки и джинсы), и фотограф сделал наш снимок перед домом. Мы с Микки в середине прижимались друг к другу, его рука обнимала меня за плечи, моя — его за талию. Другой рукой он обнимал Пиппу. Моя вторая рука лежала на груди Киллиана. Он стоял немного впереди меня (чего бы сейчас не получилось, так как он резко вырос и теперь был выше меня). Эш была рядом со мной. На снимке она смеялась, ее глаза смотрели в камеру, щекой она прижималась к моему плечу, и обнимала меня за талию. Оден стояла рядом со своей сестрой, держа ее за руку.
Кроме смеющейся Эш, мы все улыбались.
Счастливые.
Теперь, эта огромная фотография в красивой рамке, с двумя прелестными изогнутыми светильниками, расположенными над ней дугой, и делая еще больше, чем она уже была, висела над обеденным столом. Живописное доказательство того, что у меня есть все, что может быть нужно женщине.
Я и моя семья плывем на голубом облаке, ослепленные вспышкой счастья.
Микки прервал молчание.
— Ты ее увидела.
— Я люблю тебя, — прошептала я.
— И я.
Я улыбнулась и с трудом сдержала слезы.
Это заняло некоторое время, Микки дал его мне, и когда я с собой справилась, то спросила:
— Что предпочитаешь на ужин?
— Заеду в «Тинкерс» и все привезу, — ответил он.
— Тогда мы поедим «Тинкерс» за обеденным столом.
Его голос звучал нежно, когда он ответил:
— Мне подходит.
Мне тоже. Его дети были у него. Мои — у меня. Так что все получится идеально.
— Увидимся позже, дорогой, — сказала я.
— Да, детка. Увидимся.
Мы отключились.
Я подошла к фотографии и щелкнула новым выключателем, который теперь регулировался на пять светильников. Один — для люстры над обеденным столом. Один — для кухни. Один — для кухонных светильников. Один — для гостиной.
И еще один для моей фотографии.
Был день. Свет был не нужен.
Но с сегодняшнего дня, когда бы я ни была дома, это фото всегда будет освещено.
Каждый день.
Напоминая мне, хотя в глубине души я это и так знала, что у меня есть все, что нужно.
*****
Я брела по коридору к кабинету, а добравшись до него, сразу же подошла к столу и бросила сверху сумку и сумочку. Вытащила конверт из одной, затем порылась в другой и вытащила завернутый в бумагу сверток. Я развернула его, достав красивую рамку, купленную во вновь открывшемся магазине на пристани.
Я уже собиралась вставить туда фотографию, которую распечатала в «Уолгринсе», когда в сумочке зазвонил телефон.