Страница 136 из 143
— Да. Я расслабилась и погрузилась в чтение. Сегодня я обедала с девочками. Никакого «Дома Голубки». Ничего важного. Мне нечего сообщить. Я немного устала и, наверное, скоро отправлюсь в кровать, но мне очень нравится эта книга, так что я продолжу чтение.
Он сделал паузу, словно пытаясь переварить сказанное, оценивая правдивость моих слов (а правдивости не было абсолютно никакой), прежде чем сказал:
— Тогда я отпущу тебя к твоей книге. Но я должен попросить тебя кое о чем серьезном: оставь детей завтра у бывшего. Как только мы вернемся домой и дети улягутся, я приду к тебе. Нам надо поговорить.
Итак он не теряет времени даром.
— Напиши мне, когда будешь выходить, — сказала я ему.
— Напишу. А теперь я тебя отпущу.
— Ладно. Наслаждайся своими последними часами среди кактусов в лучах солнца.
— Солнце уже зашло, детка.
В его голосе слышалось веселье. Я не слышала этого уже больше недели.
Это причиняло мне боль.
— Тогда наслаждайся последними часами среди кактусов и в тепле.
— Я так и сделаю. До скорого, Эми.
— До свидания, Микки.
Я не отключилась.
Он тоже.
— Детка? — позвал он.
— Да.
— И это все?
А что еще он хотел?
— Извини, в руке был бокал с вином, поэтому не нажала на кнопку, — соврала я. — В любом случае, еще раз до свидания, Микки. Увидимся завтра.
Затем я отключилась и положила телефон.
Я уставилась на него во все глаза. Я делала это очень долго.
Но телефон не звонил.
Вот оно. И тут я поняла.
Микки не перезвонил мне.
Он должен был, потому что я отключилась, не сказав ему, что люблю его.
Но ему было все равно, потому что между ним и мной все было кончено.
Почему, я понятия не имела.
Кроме того, что я — это я, и я поняла, когда такое дерьмо случается, на самом деле не должно быть никакой причины.
*****
Следующим вечером после восьми телефон издал сигнал.
Я посмотрела на него и увидела, что это Микки.
«Я иду».
Я быстро схватила его и ответила: «Дверь открыта».
Я была на кухне и готовила чай.
Поскольку он жил прямо через дорогу, моя пытка в ожидании его длилась недолго.
Дверь открылась.
Джинсы. Свитер. Ботинки. Он выглядел усталым из-за всех этих перелетов, но все равно выглядел как Микки.
Груз, что давил на меня, стал еще тяжелее.
— Привет, — сказала я, разрывая упаковку с чайным пакетиком.
— Привет, — ответил он, закрывая дверь и направляясь ко мне.
— Хочешь чаю? — спросила я у кружки, в которую отправляла пакетик.
— Детка, ты же знаешь, я не пью чай.
Я взглянула на него.
— Пиво?
Он остановился в конце стойки.
Боже, даже не входил в мое пространство.
Я отвернулась, комкая упаковку от чайного пакетика и отчаянно пытаясь придумать, чем бы занять руки.
Я могу это сделать. Я могу потерять его. Я смогу прожить свою жизнь без того, чтобы моя голова не парила в небесах, испытывая яркие вспышки счастья, которые он постоянно мне дарил.
Я могу это сделать.
Возможно, я даже найду удовлетворение (однажды, лет так через двадцать).
Но для этого потребуются все силы.
Так что я больше никогда этого не сделаю.
Микки был создан именно для меня. Он завладел моим сердцем так, что мне не хотелось его возвращать, даже если оно ему больше не было нужно.
Я бы ходила одна в кино. Ложилась одна спать. Смотрела, как дети растут и уезжают (одна).
Я найду способ прожить жизнь в одиночестве.
Но я никогда больше этого не сделаю. Никогда не отдам свое сердце никому другому.
Потому что мне нечего было бы отдавать.
Оно останется у Микки.
— Серьезно?
Я снова посмотрела на него.
— Прошу прощения?
— Меня не было целую неделю, Эми.
— Поскольку ты только что вернулся, я это прекрасно помню, Микки.
Его глаза сузились, а голос понизился.
— С тобой что-то стряслось.
Я уставилась на него, ошеломленная тем, что он выглядел рассерженным.
— Как я уже говорила вчера вечером, со мной все в порядке, — ответила я.
— Тогда какого хрена?
— Какого хрена что? — переспросила я в ответ.
— Вчера вечером ты отвечала по телефону так, будто я какой-то парень, которого ты наняла покрасить кухню. Ты вешаешь трубку, не сказав, что любишь меня. А теперь я прихожу к тебе спустя неделю после отъезда, и ты не подходишь ко мне, не целуешь и даже не смотришь на меня?
Он что, сошел с ума?
— А зачем мне тебя целовать?
Выражение его лица мгновенно сменилось с раздраженного неверия на мрачное.
— Зачем тебе меня целовать? — зловеще прошептал он.
— Знаешь, Микки, — я протянула руку, — просто сделай это. Не надо тянуть. Это не поможет, когда с этим тянешь. Отрежь быстро. Как хирург скальпелем. Так и сделаем.
— Отрезать быстро. Как хирург, — он все еще говорил шепотом.
Чайник засвистел, и я подошла к нему, снимая с огня.
— Да. Пожалуйста, — попросила я, не глядя на него и возвращаясь к своей кружке.
— Ладно, Эми. Я сделал это, — заявил он.
Я налила воды.
— Что сделал?
— Забрал свое наследство.
Я с грохотом поставила чайник на цементную столешницу и посмотрела на него.
— Что? — теперь уже я говорила шепотом.
Он ничего не ответил.
Он повернулся и пошел прочь, исчезая в коридоре, который вел в мою спальню.
Я стояла как вкопанная там, где он меня оставил, и смотрела туда, где видела его в последний раз. Это, должно быть, продолжалось некоторое время, потому что к тому времени, когда я отвела взгляд и собиралась пойти в коридор, увидела, что он возвращается. Он шел так, что я быстро отступила назад.
Я остановилась на кухне.
Он остановился у края стола и бросил на него то, что держал в руках.
Я посмотрела и увидела, что это письмо от Эддисона Хиллингема, которое я засунула в ящик туалетного столика в ванной, чтобы дети его не увидели.
Я совсем забыла о нем.
— Забыла мне кое-что рассказать? — спросил он.
И снова мой взгляд метнулся к нему.
— Микки…
— Ты не будешь жить иначе, чем привыкла. Они отнимают у тебя деньги, их я не могу тебе дать. Поэтому я решил сделать так, чтобы смог. Позвонил отцу. Мы поболтали. Он все равно хотел этого, так что быстро согласился. Поговорил с Шоном, Фрэнком и Диланом, и все они согласились. Затем отправился к своим бухгалтерам, чтобы те занялись этим делом и налоговая не отхватила себе огромный гребаный кусок из того, что отец хотел, чтобы я имел. Они пошли на хитрость, все уладили, Дилан вошел в долю, так что отец дал нам по пятнадцать миллионов долларов. Мы отказались от любых претензий на компанию, она досталась Шону и Фрэнку. Я не могу прикоснуться к деньгам, если только не возникнет чрезвычайная ситуация, но буду получать проценты. Когда я умру, наследство получат мои дети. Доля просто охрененная. И пусть не такая, что была у тебя, но ты не из тех женщин, которым это нужно. Это все равно будет лучше, чем то, что я мог бы дать тебе. Так что я сделал то, что должен был, чтобы ты не чувствовала боли, которую родители хотели тебе причинить из-за того дерьма, что вбили себе в голову и нанесли удар, заставив свою дочь истекать кровью.
А я по-прежнему стояла совершенно неподвижно, уставившись на него, лишившись дара речи.
Он продолжал говорить.
— Когда мы поженимся, я продам свой дом, верну отцу его инвестиции, компания станет лишь нашей, выгорит дело или мы облажаемся, как уж получится.
Когда мы поженимся.
Все это гремело у меня в мозгу, и не удивительно, что из-за всего происходящего, я по-прежнему не могла говорить.
— Я возвращаюсь домой после того, как провел кучу времени в отпуске, разговаривая по телефону с отцом, мамой, братьями, отправляя по экспресс-почте всякое дерьмо, просматривая бумаги и электронные письма, прихожу к своей женщине, а она даже не удостаивает меня чертовым поцелуем? — спросил он и, прежде чем я успела ответить (не то чтобы я была в состоянии это сделать), потребовал: — Ну так скажи еще раз, что у тебя все в порядке.