Страница 60 из 86
— Все! Идите, — бросил Стрешнев.
Петька, обморочно бледный, суетливо вскинул к виску руку и повернулся.
— Возьмите с собой кого-нибудь для прикрытия. Ясно? Все!
Выскочив из командирской землянки, Петька долго не мог перевести дух. По-прежнему бледный, с прыгающими губами, он зачем-то снова и снова одергивал свою коротенькую щегольскую гимнастерку, — натягивал ее из последних сил. Наконец справился с волнением и быстро окинул взглядом всех, кто был рядом.
— Зюзин! — позвал он как можно тверже.
Горбун с готовностью вскочил.
— Зюзин! — выходя из себя, крикнул Петька.
— Я слушаю… — прошептал растерянно ездовой. Но Петька уже справился с припадком отчаяния. С полной осмысленностью он выполнил все, что было необходимо перед тем, как уйти в разведку, и коротко кивнул Зюзину:
— Пошли!
Их попробовала остановить Шурочка, пепельно-серая, непричесанная, растерявшая всю свою привлекательность. Она что-то хотела сказать, но Петька, будто не замечая ее, прошел и не оглянулся. Зато Зюзин оглядывался несколько раз, спотыкался, сбивался с шага и, спохватившись, бегом догонял уходившего Петьку…
Они шли той же дорогой, по которой ходили купаться. Зюзин старался идти рядом и в ногу, но Петька шагал так широко, что ему нет-нет да и приходилось подбегать. Едва они вышли из лагеря, Петька принял ряд предосторожностей. Прежде всего, он послал вперед Зюзина, а сам, поставив автомат на боевой взвод, пошел сзади. Зюзин ни о чем не спрашивал, не противился. Тревога его прошла, и он шагал по знакомой дороге так же спокойно, как и прежде… Недалеко от реки Петька заставил его лечь, лег сам, и они поползли. Ползать Зюзин не умел, ему было трудно, и, пока они добрались до берега, он взмок.
На берегу, в прохладных зарослях Зюзин с облегчением вздохнул. Ну вот, ничего страшного, все тихо и спокойно. Залитая солнцем река была и в самом деле безмятежно спокойна. Мирно плескалась у самого берега большая узловатая коряга.
Но вот вверху, над головами, послышался рокот самолетов, и несколько троек штурмовиков прошли низко над лесом. Они направлялись к переправе. Неловко задрав голову, Зюзин долго смотрел в ту сторону, куда скрылись самолеты со зловещими крестами. Взглянув на него, Петька заметил на белой слабой шее небольшое родимое пятно, и почему-то именно сейчас у него мелькнула мысль, что ведь и у Зюзина, надо полагать, была, а может, и теперь еще есть где-то мать…
— Полетели, — прошептал Зюзин, глотнув горлом, и стал смотреть на противоположный берег…
— Ну… давай, — проговорил Петька, избегая смотреть на напарника.
— Чего? — не понял Зюзин.
— Плыви. Чего еще?
— «Плыви»? — удивился Зюзин. Он пытался и никак не мог заглянуть Петьке в глаза. — Петя, я же…
— Да плыви, тебе говорят! — взъярился Петька, более всего злой на себя за то, что позволил себе расчувствоваться в такую неподходящую минуту. — Плыви, ну!. Что тебе приказано? Плыви, бл…га! На фронте знаешь, что за неподчинение!
Зюзин дрожащими пальцами потеребил на горле воротник гимнастерки.
— Лучше лезь, сволочь, не раздумывай! — все более ожесточался Петька. — Еще раздумывать он будет!..
И Зюзин подчинился, как привык всю жизнь подчиняться силе и громкому голосу.
Прижимая к себе автомат, он сполз с обрыва и нерешительно остановился у самой воды, с ужасом глядя на реку. Отсюда река показалась ему шире, быстроводней, — во много раз страшней, чем прежде.
— Корягу возьми, балда, — подсказывал сверху из кустов Петька. — Автомат смотри не намочи… Я тебя, если что, отсюда прикрою. Давай, давай, не раздумывай.
Сняв сапоги, Зюзин подумал и ничего больше снимать не стал. Он пристроил автомат в могучих сучьях коряги и стал заходить в воду. Пока было мелко, он толкал корягу перед собой. Но вот ему стало по пояс, — всплыла, развернувшись венчиком вокруг него, просторная гимнастерка. Он сделал еще несколько шагов и остановился, собираясь с духом… Петька, устав ждать, приподнялся, собираясь заругаться, но Зюзин решительно оттолкнулся и поплыл. Одной рукой он держался за корягу, другой неловко загребал. Его сильно сносило. Петька, наблюдая за ним с берега, ругался шепотом:
— Да не так же!.. У, уродина чертова!
Зюзин прибился к берегу далеко внизу. Петьке из своего укрытия было видно, как он, мокрый, в прилипшей к телу одежде, полез по пологому, заросшему тальником откосу наверх. Выбравшись, Зюзин постоял, огляделся.
— Ну же, ну!.. — подгонял его Петька, и Зюзин, словно повинуясь на расстоянии, медленно двинулся от реки. Он уходил все дальше, и скоро Петьке стала видна одна лишь его голова. Петька подождал еще немного, потом с облегчением полез за кисетом. «Ничего, видно, нет, — подумал он. — Сейчас вернется и… к черту». Он свернул цигарку, не спеша спрятал кисет. Спички долго не загорались, он сломал несколько штук. Ругаясь, взял сразу щепоть спичек и чиркнул коротко и зло. Брызнуло пламя, — и тотчас за рекой прокатилась гулкая трескучая очередь. Петька выронил огонь.
Первое, что увидел он, — это суматошно бегущего по кустам Зюзина. Бежал он, как подумал краем сознания Петька, дурашливо, неумело, — весь на виду. Не пригибаясь, Зюзин ломился сквозь кустарник и, помогая, взмахивал руками. За его спиной виднелись двое в чужой зловещей форме, какую Петька встречал до сих пор только на пленных. Но если и раньше эта форма внушала Петьке опасения, то теперь, увидев ее на молчаливо бегущих в погоню солдатах, он закостенел, сжался, как будто чужие солдаты могли разглядеть его через реку.
Время от времени Зюзин оборачивался и, не целясь, пускал очередь в преследователей. Солдаты бросались на землю, Зюзин оставался один и снова продолжал продираться сквозь кусты. Но тогда поднимались солдаты… Зюзин был уже у края откоса, когда один из солдат вскинул к плечу короткий автомат. Петька оцепенел, когда увидел, что Зюзин вдруг нелепо вскинул руки, споткнулся и мешком покатился к воде.
— Ай-яй-яй-яй-й!.. — машинально запричитал Петька, проворно выбираясь на локтях из прибрежных зарослей. Он не видел, как Зюзин, срубленный очередью из автомата, извивался на песке, скреб и скреб слабеющей рукой, будто пытаясь плыть, пытаясь дотянуться до спасительной коряги… Петька был уже далеко от берега, когда позади, там, где была река и где он оставил Зюзина, снова заговорили железные голоса автоматов. Тогда он еще плотнее припал к земле, еще проворнее заработал локтями и коленями, а когда уже невмоготу стало от жары и удушливой пыли, когда боль в локтях и коленях пересилила страх, он поднялся и, измятый, грязный, шальной, побежал.
…Зюзин умирал. Его подобрала наша разведка, двигавшаяся по берегу от разбитой внизу переправы. Раненый лежал у самой воды, крепко вцепившись в спасительную, как ему казалось, корягу.
Шурочка накрыла Зюзина плащ-палаткой, он взял ее за руку горячими тонкими пальцами, и ей пришлось сесть, остаться у его изголовья. Она вглядывалась в его обескровленное лицо и время от времени морщилась, будто рокот и скрежет валивших лес танков и бесконечных колонн артиллерии, крики команды и разрывы на реке, где над наведенной переправой кружилась карусель штурмовиков, — будто весь этот хаотический и в то же время литой гул боя, спешки и неразберихи мешал ей смотреть в пышущее жаром, беспамятное лицо умирающего.
Лежал он неловко, и Шурочка осторожно подсунула ему под голову чей-то забытый вещмешок В широко раскинутом вороте мокрой, очень потемневшей гимнастерки видна была вздымающаяся и надолго опадавшая грудь. Западали и сохли виски, жар пепелил губы и синими тенями обкладывал глазницы, но горячая рука раненого была по-прежнему цепка. Иногда сознание возвращалось к Зюзину, тогда он пытался разлепить веки, но не мог и только спрашивал:
— Вы… здесь?
— Лежите, лежите, — шептала Шурочка и, сильно смежив ресницы, движением головы стряхивала слезы.
Мимо них, прямо через лагерь, валил и валил поток торопливо выходящих из окружения войск. Все спешили к переправе, и никто не обращал внимания на разбитые повозки, развороченные блиндажи, на растерзанную, перевернутую землю. И только в землянке Худолеева, знала Шурочка, мечется у наспех поставленных телефонов вконец сорвавший голос майор Стрешнев, пытаясь внести в происходящее хоть какой-то порядок и стройность.