Страница 57 из 86
Возбужденный собственным рассказом, Зюзин совсем забыл о присутствии насмешника Петьки. Однако — странное дело! — Петька промолчал: словно и не слыхал. «И зачем он только пришел? — все же с досадой подумал Зюзин, переживая наступившее долгое молчание. — Как бы хорошо посидели! Мосев стал бы что-нибудь спрашивать, я б… Он ничего, оказывается, мужик, Мосев-то…»
Тихо, настолько тихо было вокруг, словно войны не было и в помине. И в этой чуткой тишине вдруг легким ласковым вздохом отозвалась тальянка. Не растягивая мехов, Петька еле слышно играл что-то, будто мурлыкал себе под нос. Петька играл долго и грустно. Солдаты словно догадывались, что сегодня ему нужно пересидеть всех, они поднимались и неслышно расходились. Последним встал и ушел Мосев.
Зюзин растерялся. Он сообразил, что сейчас здесь лишний и он, что лучше всего ему встать и тоже уйти, как ушли догадливые солдаты, как ушел более всех догадливый Мосев. Но какая же обида за свой рассказ поднялась в душе Зюзина! Ведь он так берег его, так на него рассчитывал!
Знакомый тусклый голос Худолеева несколько раз позвал Зюзина. Он поднялся и пошел, как ограбленный.
Никто не сказал ему ни слова.
Когда он вышел из худолеевской землянки, то увидел, что подходить ему больше не имеет смысла: Петька и Шурочка о чем-то разговаривали. Петька, время от времени трогая клавиши тальянки, что-то рассказывал. Шурочка прилично смеялась, не выказывая пока особенной заинтересованности. Так они говорили и посмеивались довольно долго. Зюзин извелся, наблюдая. Но вот Петька, о чем-то весело болтая, поднялся и подождал, пока встанет Шурочка. Не переставая рассказывать, Петька направился к реке, и Шурочка, будто сомневаясь, медленно пошла за ним. Зюзин весь вытянулся и закостенел. «Не ходи!» — хотелось закричать ему вслед беспечной Шурочке, но тут он увидел, как девушка, от души рассмеявшись, хлестнула за что-то Петьку по спине прутиком. Петька, играясь, отбежал, подождал, — и они скрылись в березничке.
— Повел, — густо сказал сзади Мосев, и Зюзин, не оборачиваясь, увял, сник.
Вскоре из березничка на берегу реки донеслись звуки тальянки. Мосев попросил у Зюзина прикурить и в знак особого к нему расположения сказал:
— Оформляет… Ловко он их, зараза. Грамотно, по книжке работает. Нет, видно, правду рассказывал, как из-за него одна травилась. Этот мо-ожет.
Зюзин не отозвался. Мосев зевнул раз, другой, потом раззевался тягуче, взахлеб.
— Ну, пошли, что ли, на боковую, — позвал он. — Наше с тобой дело такое: лучше переспать, чем недожрать.
И неизвестно почему, — скорее всего оттого, что узнал Петькину остроту, а затем и представил себе всего Петьку, уверенного, нахального, способного на все, — Зюзин задрожал, задрожал и едва сдержался, чтобы не заплакать.
— Вот девки, вот заразы!.. — не то ругался, не то восхищался Петькиной удалью Мосев, слушая его обстоятельный рассказ о вчерашнем.
Зюзин, которого они, собираясь купаться, позвали с собой, нарочно приотстал. Ему было стыдно слушать, как хвалится перед Мосевым Петька, стыдно за доверчивую Шурочку и за самого себя: почему Петька не стесняется рассказывать при нем? Охотнее всего он сейчас повернул бы обратно, разыскал бы Шурочку и поговорил с ней, убедил ее, а если надо, и утешил бы. Не надо, ах не надо было связываться ей с этим Петькой, послушала бы она, что он плетет!.. Ему подумалось, что Шурочка сидит сейчас одна-одинешенька, вся в слезах и со стыдом переживает вчерашнее. «А может быть, ничего еще и не случилось? Может, все это врет Петька?..» От внезапно пришедшего на ум сомнения Зюзину стало так легко, что он совсем собрался вернуться, но в это время Мосев и Петька оглянулись и удивились, как далеко он отстал.
Мосев купаться не стал. Он разулся, расстелил на песке портянки и, стянув гимнастерку, почесывал гладкие бока, похлопывал себя по груди, — нежился Зато Петька, разбежавшись, бросился в воду и вынырнул на самой середине реки. Он долго плавал, хлопал руками по воде и громко гоготал. Переплыв на другой берег, Петька наломал тальнику и сплел венок. С венком на голове, весь тугой, налитый здоровьем и силой, он, не стыдясь, бегал по берегу и задирал блаженствующего Мосева. Тот лениво отмахивался и гнал Петьку от портянок, — чтобы не замочил.
Пока Петька плавал, Зюзин торопливо разделся и, стыдясь своей немощной наготы, неловко полез в воду, Дремучий взгляд Мосева равнодушно скользнул по его острому, туго обтянутому кожей горбу, по тонким, безжизненным белым рукам… Плавал Зюзин плохо, — наберет воздуху и, вытаращив глаза, сделает десять — пятнадцать судорожных взмахов. Глубины он боялся и держался возле берега, Когда Петька приставал к Мосеву, Зюзин стоял в воде, поливал свои бледные слабые плечи и смотрел, смотрел, какой Петька бесстыдный, ловкий и здоровый.
Шурочка увидела мужчин неожиданно. Она шла купаться и еще издали услыхала, как кто-то, неистово колотя по воде, кричит на реке ликующим голосом здорового животного. Осторожно пробравшись сквозь заросли к берегу, Шурочка глянула вниз и залилась краской: Петька, голый, неуемно-задорный, с венком на голове похожий на сатира, гонялся по песку за Зюзиным. Горбун, нелепо взмахивая длинными руками, убегал от него, как диковинная неуклюжая птица. Петька догнал его, ловко свалил на песок и, придавив коленом, стал что-то кричать Мосеву, ловя отбивающегося Зюзина за руки и отчаянно хохоча. Шурочке не было слышно, что кричал Петька, но она, по-прежнему краснея, ругая себя и все же не находя сил отвернуться и уйти, продолжала смотреть и улыбаться, пока хохотал, забавляясь с Зюзиным, голый Петька…
Встретила она возвращавшихся с купания мужчин на таком отдалении от берега, что нельзя было заподозрить, подсматривала ли она за ними. Петька с мокрым венком на голове шел без гимнастерки, на его сытом теле еще сверкали капельки воды. Зюзин, невысокий, издали похожий на подростка с сильно поднятыми плечами, не застегнул просторного воротника и с удовольствием подставлял солнцу худые ключицы. Волосы из-под его пилотки свешивались мокрыми прямыми прядями. Было жарко, пересыхала и сильно пахла высокая густая трава. Шурочка, сбивая прутиком белые головки кашки, стояла в тени шелестевшей березки и глядела на сильное тело подходившего Петьки.
— Купаться? — спросил он, и глаза его неуловимо быстро обежали ее всю, остановились на нежном клинышке шеи в вороте гимнастерки. Зардевшаяся, не зная, как он встретит ее после вчерашнего, Шурочка робко кивнула. Глаза ее лучились, и по одному этому ее взгляду ревниво следивший Зюзин понял все. «Зря я, зря…» — неизвестно за что стал ругать он себя. А тут еще Петька, неожиданно расхохотавшись, принялся рассказывать, как он вырыл в песке ямку и пытался уложить горбом в нее Зюзина… Словно жаром окатило Зюзина! Он мучительно поднял нестерпимо огромные, молящие глаза на Шурочку, но она совсем не замечала его, она смотрела на Петьку и смеялась над его хвастливым рассказом.
И только солидный Мосев остановил жадного до дешевых развлечений Петьку:
— Ладно, ладно тебе. Заладила сорока про Якова. Мало ли, что меж мужиками бывает…
Петька умолк, беспечно отвернулся и, крепко обняв Шурочку, уверенно повел ее впереди всех назад, к землянкам. Она схватила его руку, чтобы отвести, но так и не отвела и сначала как бы через силу, а потом охотно пошла с ним рядом. Зюзин шагал за ними, стараясь не смотреть, как Петька обнимает Шурочку, а она все еще держит его руку, но ненавистная гладкая спина, на которой билась зеленая мокрая веточка из надетого набекрень венка, все время была перед его глазами…
— Что-то застряли наши впереди, — попытался завести с ним серьезный разговор Мосев. — Поговаривают, как бы чего не приключилось.
И хотя Зюзин ничего не ответил, но участие Мосева согрело его, он продохнул глубже, как бы отрешаясь от чего-то, а в лагере постарался ничего не видеть и не слышать и, едва представилась возможность, забился от всех и пробыл в одиночестве до самого вечера.