Новая притча

– А ногу ты куда денешь?

– Положу рядом на пол, – отвечал я, уверенный, что положу рядом на пол.

Врач взял меня за ногу, тогда в открытом гипсе, и вдруг поднял вверх. Не закричал я только из принципа.

– Ну что, положил?

Я активно затряс головой и назавтра же поступил плотником на судно. Ведь самое главное доходчиво объяснить, и тогда человек всё сделает как надо.

Времени 08.45.

Входит Тамара, это она сегодня дежурная сестра. Собственно, про Тамару нельзя говорить «входит», для этого у неё слишком яркий темперамент, слишком сильное тело. Крупноватое, но весьма соблазнительное, смотреть на неё приятно. Итак, дверь распахнулась, и в палату ворвалась Тамара, рыжие кудри вразлёт, вокруг тела вихрятся потоки энергии внешнего мира.

– Так! Быстренько убираем тряпки и пакеты и всё с подоконников!

И убегает.

Сегодня же пятница, профессорский обход! Всю неделю ежедневный простой обход, а в пятницу больных посещает зав. отделением в сопровождении внушительной свиты и лично вникает в каждый случай. У него в меру длинные седые волосы (из-под шапочки видно), безусловное значение во взгляде, умеренная фундаментальность в лице и вполне профессорский возраст. Он подходит к Витиной кровати и начинает вникать в его случай под объяснения Олега Павловича, нашего лечащего врача. Наклоняется, чтобы осмотреть Витину ногу, отклоняется, просвечивая на окно рентгеновские снимки, и почти вся свита в точности повторяет его движения. Следующая кровать моя. Олег Павлович опять показывает профессору снимки, которые за час до этого извлёк из-под моего матраса, и рассказывает про ногу. Профессор внимательнейшим образом её осматривает. Затем Олег Павлович переходит к руке: позавчера с неё сняли гипс, мама часа два отмачивала её и отмывала в воде с бактерицидным мылом, и теперь вид у руки вполне презентабельный. Дело в том, что она срастается криво, и это видно теперь воочию, поэтому Олег Павлович предложил два решения: или мне вытягивают руку и после кладут снова в гипс, но это минимум на полтора месяца, или в руку вставляют пластину, и тогда она становится оперативной в самое короткое время. Пластину! У меня и тени сомнения не мелькнуло, так я устал лежать. Почему лежать? А кто же мне разрешит костыли, если одна рука сломана и не в гипсе? Ах, почему руку не прооперировали вместе с ногой? Потому что кожные покровы после аварии были в неподобающем состоянии. Вот примерно об этом идёт сейчас высокоучёная беседа. Я молчу и благожелательно на всех поглядываю.

– Подними-ка руку, – говорит вдруг профессор.

Я поднимаю.

– А пальцы шевелятся?

Да, и пальцы шевелятся.

– А ну-ка распрями в локте. Что, больно?

Я морщусь и распрямляю, сколько могу.

– Ну, а вот так? – профессор сжимает свою руку в кулак и начинает им вертеть, как если бы дверь открывал.

Это самое болезненное, но я стараюсь повторить вслед за ним.

Профессор переглядывается с ассистентом, который всегда стоит ближе всех. Это самый нелепый персонаж, который, несмотря на близость к профессору, кажется из всей компании наиболее далёким от медицины. У него лицо тайно пьющего монаха, шапочку он носит, как держал бы меч человек, всю жизнь бывший писцом, и в нагрудном кармане его халата сложенный стетоскоп, что только увеличивает комичность образа. Итак, профессор переглянулся с ним и спросил как бы у себя:

– И так срастётся, а?

Ассистент важно кивает.

– Всё, не нужно операции.

Я опешил, а профессор уже перешёл к следующей кровати.

Времени 09.00.

09.00?? Ну, это я хватил! Ещё завтрака не было, а я уже прокрутил профессорский обход. Это обычный бывает до завтрака, как раз от девяти до десяти, а профессорский – никак не раньше одиннадцати.

Проснулся Пётр. Ночью он сходил к Володе и получил ещё один обезболивающий укол, поэтому утром спал в полную силу. Я слышу, как он тихонько запел:

Вернёмся с победой,

К тебе я приеду

На горячем боевом коне.

Значит, настроение у него хорошее. Мы приветствуем друг друга поднятием левых рук (у него тоже больная правая) и кратко информируем о ночных занедужиях. Потом он надевает свой странный, но такой уютный пиджак и выходит на балкон курить. Я смотрю ему вслед и только сейчас вижу в полной мере, какое сегодня чудесное утро.

…такое впечатленье, что лето вернулось: воздух прозрачен и звенит предчувствием дня, и кажется, что за крышами море.

Это было окончание одной смс-ки.

Времени 09.45.

Вот и завтрак, его слышно издалека, да и прислушиваться нет надобности – достаточно взглянуть на Витю. Завтрак это всегда каша, четыре вида каши. Не на выбор, конечно, а с чередованием по дням: овсяная, манная, гречневая и (самая вкусная) пшённая. А самая импозантная на сегодняшний день – овсяная. Помните, я говорил, что летом мы не закрывали балкон? Сейчас конец августа, балкон мы по-прежнему не закрываем, однако ночи уже прохладны, причём настолько, что требуют присутствия одеяла на теле. Больничное одеяло тяжёлое и колючее, для моей ноги неподходящее даже через пододеяльник, поэтому я продолжаю спать под одной простынкой. Уже пару раз просыпался от холода, но свежий воздух превыше всего! И вот по утрам я, как истинный джентльмен, круглый год спящий с открытым окном, съедаю тарелку овсяного порриджа. Ещё на завтрак обязательно дают яичко вкрутую, кусок хлеба с маслом или опцией в виде сыра и колбасы, и напиток какао.

На минутку заходит Олег Павлович приготовить к обходу снимки, которые хранятся у каждого под матрасом, и сказать кому надо срочное и важное. Мне он говорит, что моя операция дело почти решённое, и назначена на вторник. Я благодарно улыбаюсь.

Времени 10.15.

Из коридора слышится жизнеутверждающий голос, который не спутать ни с каким другим. Витя вздрагивает, остальные весело переглядываются: Костик! А вот и он сам. Худое тело с округлым животиком, жёсткие чёрные волосы, очки в толстой оправе, всегда как-то на бок, и взгляд хронического оптимиста.

– Так, – кричит он, – спим? Ничего, сейчас мы всех разбудим!

Он некоторое время оглядывается, вспоминая, к кому пришёл, потом взгляд его фокусируется на Вите, и Костик радостно вскидывает брови:

– Так! Хватит спать, работать надо!

Он стаскивает с Вити одеяло, хватает с тумбочки эластичные бинты и начинает бинтовать Витины ноги. Тот хочет поведать доктору о ночных муках, вызванных слишком усердным сгибанием колена, но Костику это не интересно. Он заставляет Витю сесть на кровати и опустить ноги вниз. У Костика своя метода: когда он занимается с пациентом (или пытает – можно и так, и так), то отвлекает его рассказами. Хотя не исключено, что рассказ только один, ибо мы уже в третий раз слушаем весёлую, позволяющую пациенту начисто забыть про боль историю о том, как на последний новый год Костик дежурил, и все напились. И в какой-то момент случилось так, что нужно было отвезти каталку с умершим пациентом в морг. Это поручили Костику, но поскольку все сходились на том, что пациенту теперь спешить некуда, весёлый праздник продолжался. А когда Костик всё же решил исполнить последний долг и вышел в коридор, то увидел сразу две каталки. Это самый загадочный момент в истории. Скорее всего, из какой-то палаты в силу каких-то обстоятельств больные вывезли одного из товарищей и оставили в коридоре. Хотя в этой версии достаточно тёмных мест, но ситуация была такова. Причём вновь прибывший по силе жизненных функций ничем не отличался от соседа, поэтому Костик выбрал ту каталку, которая была ближе. Отвёз, вернулся, и весёлый праздник продолжался. Наутро Костика подняли и сообщили, что отвезённый им пациент разбудил своими криками работников морга. Он жаловался на холод, на неожиданный перевод в другое отделение и – самое главное – на крайнюю некоммуникабельность соседей: никто с ним и разговаривать не стал. Конечно, Костик всё перепутал и отвёз не того, а тот, протрезвев в хорошо кондиционируемом помещении, захотел прояснить ситуацию.

Всё это Костик рассказывает самозабвенно и громким голосом, не забывая при этом гнуть Витино колено. Витя честно старается, но колено порядком заржавело, и в конце концов он кричит: