Новая притча

– Я плохо стреляю с левой, поэтому за следующий выстрел ручаться не могу.

И знаете что: шарик ведь действительно лопнул, и уже мне кажется, что в тот момент, когда я мысленно выстрелил! Не открылись ли у меня какие паранормальные способности?! Ночью, кстати, тоже могут привезти новенького, снизу из свежих поступлений. Однажды привезли сразу двух. Помнится, один впоследствии громко храпел, а другой был глух: вместе им было хорошо.

Итак, нас в палате трое. По диагонали напротив кровать Петра. Он примерно одного со мною возраста, фамилия его Захватов. Я тут же стал называть его «женераль Захватов» – и Булгакова люблю, и фамилия очень располагает. Например, летом мы никогда не закрывали балкон, и рано утром нас посещал толстый голубь на предмет крошек, которых на полу, конечно, водилось. Сначала было интересно, но однажды голубь опорожнился прямо на пол, и тогда его стали гонять. Услышав знакомое птичье цоканье, я спрашивал в крайнем раздражении:

– Женераль, почему не открываете огонь?

– Есть огонь! – отвечал Пётр и швырял в голубя чем-нибудь лёгким.

Пётр и правда похож на военного: у него взгляд не без лукавства, армейские усы, короткая стрижка, и он удивительно подходит под определение «отец солдатам». Одна из его любимых тем – армия, а ещё охота и места, которые он в этой связи посещал. Пётр с удовольствием поёт негромким голосом песни военных лет. История его болезни самая сложная и запутанная. Он помнит, что сначала много выигрывал на бильярде, а потом его угостили конфетой с мармеладом, и больше он ничего не помнит. Пришёл в себя уже в больнице, с травмой руки. Руки, собственно, не было, и ампутация казалась неизбежной, но по непонятной иронии судьбы Пётр был привезён из области, где его нашли, в наш институт. Врачи сошлись на том, что по его руке проехалась автомашина, и взялись руку спасать – то ли из соображений престижа и профессионального интереса, то ли из человеколюбия. И ведь спасли! Сейчас, после четырёх операций, он носит аппарат Елизарова и надеется, что всё будет хорошо.

Аппарат Елизарова внешне смотрится очень неплохо, есть в нём этакая соразмерность и дизайн. Раньше я думал, что его ставят вместо гипса. Гипс тяжёлый, обременительный, кожа не дышит, а тут лёгкая сверкающая конструкция с симпатичными гаечками. Это я здесь узнал, что она крепится к повреждённой конечности посредством спиц, которые сквозь конечность и проходят, и что цель всего этого поставить на место кости как раз вращением симпатичных гаечек. Каждый поворот означает смещение кости, так что представьте себе, как это порой бывает больно.

Времени 02.30.

Пётр сидит на кровати и качается. Вечером ему опять вертели гайки, потом сделали обезболивающий укол, но сейчас действие укола кончилось, и он качается от боли и безысходности: в такие моменты всегда кажется, что конца этому не будет. Я не сплю, но стараюсь никак этого не обозначить. Если бы я мог ходить, я бы вышел с ним на балкон поговорить в ночной прохладе при луне. Но я не хожу, и Пётр, накинув странный пиджак, похожий на обрезанный по колено халат отставного генерала, выходит курить один.

…он проснулся в овраге, над кромкой которого было небо с отблеском далёкого пожара. Кроме него, здесь находилось ещё много кукол, они мешками висели на перекладинах или на длинных ветках. Было непривычно тихо и ясно, что театр уехал, выбросив старые куклы. Во всём теле звенела острая боль – видимо, его сломали перед тем, как оставить здесь. Он понял, какой страшный конец уготовила ему судьба, и немо завыл, ибо звать на помощь было бессмысленно. Полоска неба сделалась чуть светлей, предметы стали обретать ясность, и до него вдруг дошло, что куклы это тряпочки и целлофановые пакеты, висящие на перекладинах его кровати и кроватей напротив, наваждение рассеялось…

…и я опять встречаю рассвет. Это мои сны, которые нельзя назвать таковыми, нормальные сны мне больше не снятся. И это мой обычный цикл: проснуться два раза ночью, один раз на самом рассвете, ну а после уже как получится.

Времени 05.30.

Времени 07.00.

Я только заснул, и уже будят. Это Людмила Сергеевна, маленькая женщина с волшебными руками. Она часто напускает на себя строгость, но её легко рассмешить.

– Только уснул, – бормочу я, доставая из-под одеяла левую руку.

Людмила Сергеевна тут же вскипает:

– Так! Это не мои проблемы!

Она перетягивает мне руку жгутом, обязывает поработать кулаком и начинает готовить шприц. Я опять засыпаю и просыпаюсь оттого, что Людмила Сергеевна снимает жгут и уходит.

– А кровь? – бормочу я.

Она показывает мне полную пробирку и делает на прощанье ручкой. Вы понимаете? Она проткнула мне вену, взяла кровь, а я и не проснулся. Кроме неё, во всём отделении есть ещё только Сашенька, хирургическая сестра, чьё прикосновение столь же легко, причём сразу видно, что ей это ровно ничего не стоит, она только так умеет. Когда она делает перевязку или снимает швы, человек может расслабиться и даже унестись мыслями.

Ну, всё – день начался. С соседней кровати слышится тяжкий вздох, затем ещё один и ещё. Это Витя. Адепт, апологет и паладин съестного. Не как тот скупердяй с шариком, который по принципу «лучше в нас, чем в унитаз». Там имела место вульгарная жадность, здесь же призвание, посвящение и самый смысл экзистенции. Вот мы: мы иногда делимся друг с другом конфетами, всякой выпечкой, а Витя среди нас единственный, кто никогда ничего никому не предложит. И это, повторюсь, не жадность, просто еда для него священна, и поделиться ею всё равно, что, скажем, для доброго христианина дать поносить кому-то свой нательный крест. Он и вздыхает сейчас в надежде, что кто-нибудь из ходячих проснётся и встанет. В принципе, рановато, но сегодня ему повезло: встаёт Володя из вновь прибывших. У него тоже несолидный перелом рёбер, и долго он здесь не залежится.

– Что, Вить, нужно чего? – спрашивает он с участием.

Вить вздыхает ещё жалобнее и начинает длинно рассказывать, как вчера физиотерапевт намучил ему ногу, и он всю ночь не спал. Володю это не слишком интересует, и он собрался идти дальше, но Витя начеку:

– Ладно, дай мне печёночки. В такой маленькой коробочке с пластмассовой крышкой.

Володя лезет в холодильник и некоторое время там роется.

– Не могу найти, нет тут никакой коробочки.

– Как нет? – встревожился Витя, – а на второй полке!

– С красной крышкой?

– Ну да!

– И это, по-твоему, маленькая?

Витя примиряюще трясёт головой. В коробочке печёночка, тушёная в сметане, и салат из помидор со сметаной же. Холодильник у нас работает исправно, поэтому мясо наверняка жестковато и сметана комочками, но это несущественно: Витя начинает есть. По внутренней силе этот момент сравним, например, с фразой «тонкие нервные пальцы коснулись клавиш, и полилась волшебная музыка». Я всё более прихожу к мысли, что Витя рождён, чтобы есть. Хотя он иногда читает и вступает в общий разговор. Он глуховат, сказались годы, проведённые в железных цехах родины, поэтому слышит он весьма избирательно и реагирует так же, но всегда бескомпромиссно, отрезая себе малейший путь к отступлению. Да, забыл: Витя худой, как щепка, ему под 60, и он здесь потому, что на остановке опрометчиво сошёл с тротуара и был сбит подоспевшей автомашиной. Недавно ему прооперировали ногу, и поскольку другие конечности в норме, решили его активизировать, приставив физиотерапевта Костю, но о нём сейчас не будем – дадим поесть человеку.

Ну вот, поел, теперь и время до завтрака веселей. Запил соком из пакета, берёт книгу и предаётся чтению. Вообще, читает он подолгу, и при этом у него такое лицо, что передать совершенно невозможно – ни пером, ни кистью, ни даже через Вестерн Юнион. Ну, разве придёт на ум чичиковский Петрушка.

Времени 07.45.

Ко мне уже прилетала утка на рассвете, и теперь я пытаюсь поступить плотником на судно. Это, естественно, иносказание, понимать его никто не обязан, поэтому я немного поясню. Слово «судно» уже прозвучало выше, а плотник это человек, умеющий работать с деревом. В частности, делать из него разные предметы, например, стул. Сейчас с этим полный порядок, а вот раньше, в самом начале, были проблемы морального толка. Помню, я долго просил врачей, чтобы дали мне костыли, я дойду до туалета, не могу я на судно! Они, конечно, игнорировали мои просьбы, но однажды, когда я вновь заострил вопрос, один из них спросил: