Ученик мага

– На Западе, – сказал я, – все наоборот: родители приплачивают за то, чтобы с детьми посидели.

Нондан покачал головой, словно осуждая примитивную систему.

– Но ведь женщине надо кормить малыша, так?

– Вот еще! Конечно, нет, – Нондан начал терять терпение от моей несообразительности. – Ребенок должен плакать, иначе милостыню не подадут. А лучший способ заставить ребенка плакать – не кормить его.

Следовало признать: несмотря на изрядную бесчеловечность, придумано было ловко.

Нондан прекрасно ориентировался в тайнах калькуттских улиц. Он очень интересно рассказывал, но одна загадка никак не давала мне покоя.

– Можно один последний вопрос?

– Что такое? – спросил Нондан, здороваясь с уличными мальчишками.

– Где нищие берут детей напрокат?

Нондан посмотрел на меня как на слабоумного.

– У беби-дилеров, разумеется! – для него самого это было ясно как день.

Ночью мне все ноги искусали блохи. Такое чувство, будто это и не блохи вовсе, а гиены, пришедшие поживиться падалью. Не в силах дольше оставаться в пансионе, я встал ни свет ни заря и отправился бродить по спящему городу.

Для начала я исследовал лабиринты нового рынка. Солнце еще только-только показалось из-за горизонта, а здесь уже было не продохнуть от запахов еды, которую готовили тут же в ларьках. Пучхаваллы, торговцы съестным, уже вовсю хлопотали над жаровнями. Им будет что предложить покупателям, которые вот-вот появятся.

Всегда оживленная Чауринги-роуд, которая огибает район Майдана с востока, в этот час была почти пустой. Такую выразительную картину можно увидеть разве что на гравюрах XVIII века: рядом с немногочисленными местными жителями великолепные постройки времен британского колониализма выглядели особенно величественными.

И правда, с тех времен будто бы ничего не изменилось. Босоногий бихарец-рикша тянет за собой повозку. Ухоженный золотистый лабрадор натянул поводок – вот-вот вырвется из рук лакея. Бхиштивалла – так здесь называют водоносов – остановился у колонки и наполняет водой бурдюк из козьей шкуры. Но стоит приглядеться, как понимаешь: англичан здесь давно уже нет.

Фасад павильона в классическом стиле весь оклеен рекламой отбеливающего крема для лица. Коринфские колонны местами раскрошились, после кислотных дождей стены пестреют пятнами глины и оборванными плакатами с изображениями Маркса и Ленина, безголовые гранитные львы по обеим сторонам от входа представляют собой довольно плачевное зрелище. У меня защемило в груди при виде запустения, в которое пришли эти величественные здания. Но, как сказал Хорас, Калькутта живет своей жизнью. И все в городе подчинено одной цели – выживанию. Что за польза простому офисному служащему или рикше от павильона размером с Букингемский дворец? Роскошные дворцы и особняки эпохи британского владычества теперь напоминают сброшенную змеиную кожу. Пустая оболочка служит лишь напоминанием об уползшей змее.

В половине двенадцатого я сел в повозку к рикше. Калькутта – один из немногих городов мира, где сохранились традиционные рикши, которые тянут тележки вручную. Этот вид транспорта появился здесь в начале двадцатого века, с приходом китайцев. В те времена повозка рикши считалась куда более гуманным видом транспорта, нежели паланкин – закрытые носилки, которые переносили на шестах носильщики. Впрочем, власти Калькутты считают, что рикши создают городу дурную славу, так что стараются всячески их выжить. Конечно, они руководствуются идеями гуманизма, вот только забывают о том, что свыше тридцати тысяч человек останутся без работы.

– С Рождеством вас, сахиб, – сказал рикша.

Я взглянул на часы с календарем. А ведь и правда, сегодня Рождество. Я возблагодарил Бога за то, что оказался среди индуистов – терпеть не могу Рождество.

Я прочитал написанный Ферузом адрес.

– А-а-а, джадувалла, – улыбнулся рикша, – хотите в дом к волшебник?

Я несколько удивился, что рикша слышал о Ферузе и вообще говорит по-английски.

– Откуда вы его знаете?

– О, джадуваллу все знать!

– Господина Феруза?

– Да, господина волшебника!

Позже я узнал: хотя Хакима Феруза мало кто знал по имени, многим рикшам он был известен как джадувалла – волшебник.

От узкого в кости, поджарого рикши несло самогонкой чхуллу. Ноги у него были тонкие как стебли подсолнуха, руки мускулистые, спина блестела на солнце как только что вышедший из-под прокатного стана лист меди. Несмотря на некоторое подпитие, он прокладывал дорогу с молчаливой сосредоточенностью, так что расстояние почти в три мили мы проехали меньше, чем за полчаса. Он остановился возле большого дома традиционной калькуттской архитектуры в районе Алипор – к югу от зоосада.

Пока он не укатил, я спросил его, где он так выучил английский.

– Работать курьер на почте в Пурулии, сахиб, – сказал он, засовывая десять рупий за отворот набедренной повязки, – Западная Бенгалия.

Поначалу я не понял, при чем тут почта. Потом сообразил. Отголосок колониального прошлого: Западная Бенгалия – единственный штат в Индии, где до сих пор на почту нанимают курьеров, чтобы те пешком доставляли мешки с почтой в отдаленные малонаселенные районы. При этом на левом плече они обычно несут топор с закругленным лезвием – отбиваться от грабителей и диких животных, на правом – сумку с письмами. Профессия курьера, что традиционно для Индии, как правило, переходит от отца к сыну. Но последнее время молодежь стремится из лесов в Калькутту. И в городе становится больше рикш.

Перед тем, как нажать на кнопку звонка, я взглянул на часы: ровно полдень.

Пожилой слуга шаркающей походкой подошел к парадным воротам. Он извинился, сказав, что господин Феруз еще не вернулся с утренней прогулки, и пригласил меня в дом.

Слуга повел меня кратчайшим путем: через увитую виноградом пристройку – кухню, через огород и центральный двор к веранде. Главный дом представлял собой нечто среднее между средиземноморской виллой и особняком эпохи Регентства – двухэтажное квадратное строение с плоской крышей и покрытыми лишайником стенами. Пол на веранде был вымощен камнем, крышей ей служил черепичный навес. На верхнем этаже над верандой виднелись украшенные лепниной перила просторного балкона, во двор выходили четыре окна во всю стену – по два слева и справа от балкона. Сейчас их закрывали деревянные жалюзи. Стекла в окнах под ними все в пятнах и потеках – действительность они искажали не хуже кривых зеркал в комнате смеха. Дому было не меньше ста лет – в калькуттском климате трудно скрыть возраст постройки: штукатурка местами облупилась, обнажая ярко-красную кирпичную кладку, лепнина под окнами обвалилась, от гранитного медальона над дверью откололся уголок.

Мы вошли в дом. Слуга провел меня через холл, а потом – через длинный коридор с книжными полками вдоль стен. В конце коридора пришлось преодолеть завал рухляди. Тут были и мужские костюмы, и теннисные ракетки, и велосипед, и три плетеных ивовых кресла, и даже складной стол. Камердинер попросил прощения за беспорядок – весь хлам предназначался для продажи на благотворительной ярмарке.

Феруз явно был человеком всесторонне развитым. Обстановка в гостиной подобрана с большим вкусом. Вдоль стен – лакированные книжные полки, наборный аренбергский паркет наполовину скрывал роскошный белуджийский ковер, в углу высился вращающийся стеллаж для томов большого формата. В дальнем конце стояло стейнвеевское пианино с раскрытой партитурой Шопена – хоть сейчас садись и играй. Посреди гостиной – три вольтеровских кресла с белой кожаной обивкой и кружевными салфетками на спинках.

Однако камердинер не остановился – он продолжал шаркать своими стоптанными шлепанцами. Он был стар и страдал одышкой, его сгорбленная фигура чем-то напоминала садовый секатор, а лицо с возрастом утратило всякую выразительность.

Мы пришли в кабинет Феруза. Верный слуга усадил меня на стул с гнутыми ножками и удалился, сильно хлопнув дверью. Деревянные жалюзи на окнах почти не пропускали света. По спине пробежал неприятный холодок – меня будто кто-то разглядывал. Стул стоял рядом с письменным столом орехового дерева. На столе лежали письма, разложенные по трем аккуратным стопкам. Одну из них придавливала продолговатая медная коробочка с серебряным тиснением., выполненным арабской вязью. Раньше коробочка явно была частью оружейного лафета. Надпись в нижней части гласила: «Берндорф, 1917 г.»