Ученик мага

Раньше он работал учителем в школе, а потом вышел на пенсию и стал организовывать дешевые поездки в Калькутту для любителей бенгальского кино. А на вырученные деньги приезжал сюда и сам. Удивительно, но недостатка в клиентах не было. Хорас много лет изучал историю Калькутты, но сейчас его куда больше интересовало настоящее. Бывший учитель из Шотландии побывал здесь уже раз двадцать и научился очень тонко чувствовать этот город, который производит на многих иностранцев отталкивающее впечатление.

– Калькутту невозможно описать словами! – заговорил он, откашлявшись. – И вовсе не потому, что город так уж отвратителен. Наоборот! Здесь можно наблюдать жизнь во всех ее проявлениях. Западные туристы видят одну лишь грязь, и закрывают глаза на остальное. А посмотреть тут есть на что. Если обращать внимание только на калек, попрошаек и ветхие дома, так и не увидишь, скажем, до чего находчивы местные жители.

– Находчивы?

– Чтобы понять Калькутту, нужно настроиться на восточный образ мысли, – сказал Хорас, смотря на меня поверх черной оправы сползших на нос очков. – Соберите полную комнату бенгальцев и попросите их отрешиться от городских будней – и у них получится, им по силам постичь самую суть.

– А иностранцы? – спросил я.

– Калькутта оказывает на них странное воздействие, – ответил учитель, нервно оглядывая группу шумных шотландцев. – По большей части, выбивает их из колеи.

– Чем именно?

– Всем… но чаще – домами. Иностранцам становится не по себе при виде развалин на месте некогда великолепных памятников архитектуры. Вам еще не случалось видеть, как прямо посреди улицы туристы с досады рвут на себе волосы?

Я покачал головой. Но Хорас не обратил внимания. Ему не терпелось продолжить.

– Калькутта ушла дальше, – рассуждал он. – Пусть фасады обваливаются, улицы все в колдобинах, а чтобы проехать в безумной толчее автобусов и машин, нужно быть самоубийцей. Здесь в три дня может внезапно стать темно, как ночью. Но это и есть Калькутта, настоящая, без прикрас.

Я смотрел на вход в пансион, не веря своим ушам. Тут учитель-шотландец хлопнул в ладоши, привлекая мое внимание.

– Мы, британцы, души не чаем в городе, которого, по сути, никогда не было, – сказал он. – Мы воздвигли памятники своим героям, побелили все, что только можно, нам прислуживали ливрейные лакеи, мы радовались, живя в просторных домах на берегах Хугли. Мы научили всех говорить по-английски, заставили признать власть наших монархов – и все это в отчаянной попытке построить Кенсингтонский дворец в Западной Бенгалии. Но стоило нам оставить ставшую независимой Индию, и настоящая Калькутта начала прорастать сквозь искусственно наведенный лоск.

Хорас глубоко вздохнул. Я чувствовал, что он приближается к кульминации своего рассказа.

– Полвека спустя, – важно произнес он, – истинная суть все еще просачивается наружу. С каждым днем Калькутта становится все более уютной, обжитой, любимой. Стоит пожить тут какое-то время, и то, что поначалу казалось абсолютным хаосом, приобретает вполне упорядоченный вид. Калькутта развивается особым образом. Здесь находится место и для проявлений гуманизма: слабые и обездоленные не остаются без помощи. Освободите ум, раздвиньте границы восприятия. Оглянитесь – так оно и есть, повсюду.

Проходя мимо кафе «Флури’c» – пик его популярности приходился на 1922 год, – я задумался над наблюдениями учителя-шотландца. И как это он ухитрился разглядеть стройный порядок там, где я видел лишь разношерстную толпу? Надеюсь, однажды я тоже проникну в тайны города. Пока же как я ни пытался усмотреть хоть какую-то упорядоченность на Парк-стрит, улица виделась мне сплошным водоворотом из машин и нищих.

Впрочем, вскоре я заметил, как напротив «Флури’c» приличный с виду господин остановился и заговорил с попрошайкой. По всей видимости, они хорошо друг друга знали. Делать мне все равно было нечего, так что я подошел и встрял в разговор. Калькутта – единственный из известных мне городов мира, где можно запросто остановить первого встречного и перекинуться с ним парой слов.

Из-под синего пиджака господина виднелись кожаные подтяжки, из нагрудного кармана торчал уголок шелкового носового платка. Лицо у него было смуглое, уши крупные, а волосы так блестели, что наводили на мысль о театральном гриме. Я задал ему вопрос о калькуттских тайнах, и он – точно так же, как Хорас – с радостью поделился со мной своими знаниями.

Здесь его знали как Нондана – в Бенгалии клички есть у всех, – он зарабатывал себе на жизнь тем, что помогал нищим в центре Калькутты.

– Улица – это окно, через которое можно заглянуть в миллионы жизней, – речь его отличалась цветистостью. – Нищие – это ведь часть нашего общества. Их не нужно избегать, наоборот, им надо всемерно помогать. Кто знает, что ждет нас самих через неделю, через месяц? Может статься, и вам придется просить подаяние.

Мы вместе с Нонданом шли по Парк-стрит. Нищие были повсюду: сидели возле роскошных магазинов и дорогих ресторанов, пробегали перед решетками радиаторов черно-желтых такси марки «Ambassador», копались в глубоких сточных канавах.

– Вы не задумывались, почему другие нищие не приходят сюда побираться? – спросил Нондан, останавливаясь возле «Мулен-Руж» – калькуттской версии знаменитого парижского кабаре. – Любой нищий почтет за счастье оказаться на Парк-стрит. Но обратите внимание: бездомные тут соблюдают определенный порядок.

– Да ладно! Они просто бродят туда-сюда.

– А вот и нет, – уверенно возразил Нондан. – Обратите внимание, скажем, вон на ту женщину… – он указал на старуху, что накинула на голову полу сиреневого сари. – Она, как и все остальные, не выходит за пределы территории, которую арендует.

– То есть как это арендует?

– А вот так – отдает половину выручки Дадасам.

– Кто такие Дадасы?

– Большие Братья – они тут все держат.

– Мафия?

– Ну, – замялся Нондан, – можно и так сказать. Они со всех нищих в округе берут мзду. А кто не платит, тех бьют.

– Навряд ли Дадасы этим много зарабатывают, – сказал я. – Неужели они не могли себе найти занятия поприбыльней?

Нондан закатил глаза.

– Навряд ли много этим зарабатывают?! – возмутился он. – Да вы с ума сошли! Калькуттские нищие – это же многомиллионный бизнес.

– Глупости какие…

– Посудите сами, – стал убеждать меня Нондан, – в Калькутте не менее восьмидесяти тысяч нищих, которые целыми днями без перерывов на обед и выходных просят милостыню. Скажем, один нищий зарабатывает в среднем по двенадцать рупий в день… – Нондан считал на пальцах, – получается… около трехсот пятидесяти миллионов рупий… то есть, – он на мгновение задумался, – порядка десяти миллионов американских долларов в год на всех. И это только в Калькутте – а ведь нищих много во всей стране.

Я попытался проверить его подсчеты в уме, но тут Нондан выдал предупреждение:

– Имейте в виду, в Калькутте никогда не стоит недооценивать то, что на первый взгляд кажется простым.

– То есть?

– Ну, хорошо, – сказал Нондан, оглядывая Парк-стрит, – посмотрите вон на ту женщину. Видите?

– Женщина как женщина, ребенок у нее на руках кричит.

– Сколько, по-вашему, ей лет?

– Около пятидесяти. Это, наверное, ее внук…

– А вот и нет! – воскликнул Нондан.

– Ну, тогда это ребенок ее подруги.

– Опять не угадали! Помните, в Калькутте все не так просто. Я знаю эту женщину. Ребенка она берет напрокат.

– Не может быть!

Нондан смерил меня суровым взглядом и резким тоном сказал:

– Друг мой, очнитесь, это же Калькутта! Здесь все далеко не так просто. Собственные дети у этой женщины давно выросли. Она уже много лет кормится в этой части города. И знает: люди охотнее подают, если ты хромаешь или у тебя на руках маленький ребенок. Вот она и берет ребенка напрокат. Всего за три рупии в день. Причем, сам ребенок нисколько не страдает.

Такая сделка, по всей видимости, была выгодна обеим сторонам.