Страница 18 из 45
Но мы, не слушая ее, торопливо взбирались по ступенькам, топая, как моряки во время аврала. Бежать Будке было некуда, да он и не собирался бежать. Он только слез с перил и стоял, прислонившись к ним спиной и сложив на груди руки. Он был приблизительно одного возраста с нами, но крепче и шире в плечах. Но мы у себя на выгоне привыкли и не к таким противникам.
- Звонишь, значит! Тикаешь, значит! - шипел Ява, подступая к Будке.
Будка даже позы не изменил, так и стоял со скрещенными на груди руками. Только процедил сквозь зубы:
- Не тяни щупальца, а то копыта протянешь! Я занимаюсь самбо и знаю такие приемчики, что вы у меня тут же послетаете вниз, как груши.
- П-посмотрим! - прошипел Ява и неожиданно схватил Будку за ухо, да не двумя пальцами, а всей пятерней.
Будка дернулся и хотел ударить Яву в живот. Но тот свободной рукой схватил его за руку, я - за вторую... И одновременно мы наступили ему на ноги: Ява на левую, а я - на правую, чтоб не мог отбиваться ногами. Такое "самбо" мы знали с малолетства. Будка выкручивался, рвался, но мы зажали его, как в тисках. Ява мял ему ухо и приговаривал:
- Скажи спасибо, что мы тебя по пищалке не бьем. Мы просто... передаем то, что тебе причитается. Нас один человек просил передать.
Сперва Будка все цедил сквозь зубы:
- Кончай! Кончай!
Потом вырывался молча и только сопел. Потом на глазах у него появились слезы, и он стал просить:
- Пустите! Ну! Пустите! Ну! Пус...
- А будешь еще звонить? Будешь?
- Н-не буду... - глотая слезы, проблеял Будка.
Мы подвели его к лесенке и пустили. Я не удержался и поддал ему коленом. И он загремел своими "клепаными" штанами до самого низа.
Вскочил, отбежал, обернулся и, размазывая по широкой мордяке слезы, прокричал:
- Ну погодите, погодите! Вы еще мне попадетесь!..
Погрозил кулаком и исчез.
Валька и братишка Микола встречали нас внизу, как героев-космонавтов. Словно мы не с сарая спускались, а сходили по трапу из самолета "ТУ-104" на Внуковском аэродроме. Не было только цветов и духового оркестра.
Братишка Микола так и прыгал от восторга:
- Вот здорово! Вот здорово! У нас Будку все ребята боятся, а вы... Вот здорово! Всем расскажу...
Мы сделали вид, что это для нас пустяк, ничего особенного.
- А почему его Будкой зовут? Разве имя такое? - спросил я.
- Да это его прозвали... Видели, какая у него морда? Настоящая будка. А так его Толиком звать. Противный он, вредный... - Микола сказал это с обидой: должно быть, ему частенько перепадало от Будки.
Вдруг Валька воскликнула:
- О, Максим Валерьянович!..
Из ворот, опираясь на палку, медленно шел высокий человек.
Глава VII. МАКСИМ ВАЛЕРЬЯНОВИЧ.
Если бы не эта тяжелая поступь, пожалуй, трудно было бы сказать, старый он или молодой - такие веселые бесенята прыгали в его искрящихся, цвета чистой лазури глазах. На лысину и намека не было - пепельные от легкой седины волосы густым молодецким чубом закрывали лоб почти до половины. Лицо, как яблоко, румяно лоснилось.
Все это придавало ему какой-то "недедовский" вид. И снова, как на пляже, я подумал: сколько же в Киеве таких вот молодцеватых дедов!
- Здравствуйте, Максим Валерьянович, а мы как раз к вам ходили! - кинулась ему навстречу Валька.
- Привет, привет! Что случилось? - белозубо, во все вставленные челюсти улыбнулся нам Максим Валерьянович.
- Ой, такое дело серьезное, такое дело... - затараторила Валька. - Вы нам должны помочь.
- Даже так? Ну что ж, я к вашим услугам, милые друзья! Все, что смогут сделать для вас мои семьдесят шесть лет, они сделают, будьте уверены, - сказал старый артист.
Валька уже раскрыла рот, чтоб рассказать, но, останавливая ее, Максим Валерьянович вдруг поднял руку:
- О нет, дочь моя! Умоляю! Сомкни уста свои! Ни слова! Раз дело серьезное, его нельзя решать вот так, на ходу... Идемте в мой чертог! И там найдем в беседе наслажденье.
Этот шутливо-возвышенный тон как-то сразу вызвал симпатию к старому артисту. Лица наши сами собой расплылись в веселых улыбках. И так стало легко и хорошо с ним, как будто мы давно-давно знакомы.
- Наверно, удивляетесь, что я живу в такой халупе? - усмехнулся он, когда мы подошли к его хате. - Меня уже столько раз пробовали переселять, да я все отбрыкиваюсь. Не могу я без этих цветов, без всего этого. Прошу!..
В хатке было две маленькие комнатушки и совсем маленькая кухня. Потолок низкий - хозяин мог легко достать его рукой. Из-за этого, а также из-за того, что окна закрывали со двора кусты и деревья, в доме, несмотря на солнечный день, были зеленые сумерки. Да и как-то трудно было представить эти маленькие комнаты светлыми и солнечными. Им больше шли как раз сумерки. Обе комнаты и кухня были заставлены цветочными горшками и горшочками. Горшки стояли на подоконниках, на табуретках, на специальных полках и прямо на полу. В горшках были всевозможные комнатные цветы: лилии, фикусы, примулы. Но больше всего кактусов. Я никогда раньше не думал, что бывает столько разных кактусов: и маленькие, круглые - будто зеленые ежики, и большие, разлапистые, похожие на каких-то доисторических ящеров, и покрытые густыми колючками, и почти совсем без колючек. Разнообразной формы и разных цветов. Тут были и взрослые, солидные кактусы, и совсем еще маленькие, пушистые кактусята. Прямо какое-то сказочное царство кактусов.
Кроме кактусов, в доме господствовали еще фотографии. Стены комнат были сплошь увешаны фотографиями в рамочках. И на большинстве фотографий сам Максим Валерьянович. Бесчисленное множество Максимов Валерьяновичей смотрело на нас отовсюду. И все разные.
Максим Валерьянович в цилиндре. Максим Валерьянович в смушковой шапке. Максим Валерьянович в тюбетейке. Максим Валерьянович с усами и без усов. Максим Валерьянович моряк. Максим Валерьянович казак. Максим Валерьянович босяк (в лохмотьях). Максим Валерьянович в шубе. Максим Валерьянович в халате. Максим Валерьянович... голый. Ну, правда, не совсем голый, а в набедренной повязке. Наверно, в роли какого-нибудь дикаря, потому что и кольцо в носу.
Аж голова кругом идет, если смотреть на всех Максимов Валерьяновичей!
А в углу, где у богомольных людей иконы, висит что-то. Сперва я так и думал, что икона: и рушники вышитые по бокам, и рама золотом поблескивает. Присмотрелся хорошенько, а там какой-то дяденька улыбающийся в пенсне и с папироской. Нет, не икона. Ведь господь бог, как бабушки сказывают, не курил и очков не носил. Да и не улыбался никогда. Во всяком случае, не видел я ни одной иконы, где был бы нарисован бог с папироской, в очках или просто с улыбкой. Всегда серьезный и недовольный. И как в него только верят, в такого невеселого!