Страница 12 из 14
Рассердился царь, ажно взбесился. Приказал Ваню накрепко связать и бросить в глубокий ров.
– Пусть, – говорит, – он, вор, там и помирает. Стряпал, стряпал да и настряпал!
Взяли Ванюшку, связали, повезли в дремучий лес, ко глубокому рву… Те – за руки, эти – за ноги, раскачали да и бросили в пропасть…
И без крыльев, мол, долетишь!
Бросили и ушли. А собака с кошкой разнюхали следы да и прибежали в лес. Сидят над провалищем, смотрят вниз: не видать ли хозяина? Да где там! Уж больно глубокая яма-то…
Они себе смотрят, а Ваня летит… Летел, летел, летел-летел… Сколько дней, сколько ночей. А как упал, так и память потерял…
Лежит, бедняга, ни живой ни мертвый – не думает, не дышит и снов не видит… А сверху на помощь ему дружки ползут… Зверь – он не человек, в беде не покинет!
Очувствовался Ваня, поглядел кругом и видит: сидит в яме кошка на задних лапках и войсками своими командует. А кроты и мыши навытяжку перед ей стоят.
Говорит кошка:
– Все ли собрались? Кого на перекличке нет?
А кроты и мыши отвечают ей:
– Нет, матушка-государыня, не все, не все! Нету еще хромого писаря.
– Да где ж он?
– А вон, матушка, идет-ковыляет, за другими не поспевает.
Тут подходит хромой писарь – серая шкурка, длинный хвост. Мала мыша, да повадка хороша.
Бегает не скоро, смекает споро.
– Ты что, хромой черт? Где пропадал?
– Матушка-государыня, не гневайся! Как ходил я на белый свет, да как ударила меня та старуха проклятая поленом по ноге, так и стал я хромцом-тихоходом. Не угнаться мне за братьями-сестрицами.
– А помнишь ли ты дорогу на белый свет?
– Помню, матушка-государыня, помню. Как не помнить!
– Ну, так поди вперед, показывай путь. А мы все за тобой.
Махнула кошка лапкой, и пошло в поход войско мышиное, полки кротовые. Иду-идут, дорогу Ване расчищают. Сперва стоймя шли, потом пошли на коленках, потом – четвероного, потом – ползком поползли.
Землю кусали, пылью дышали – еле на белый свет выбились, Ваню вытащили.
А как вышли на белый свет, хромой писарь и говорит:
– Эта старуха, Ваня, что у тебя зеркало отняла, она и меня сильно обидела – ногу мне перебила. Пойдемте-ка да украдем у ней зеркало. Ты оставайся, Ваня, здесь, жди-поджидай, грибы собирай, а мы и без тебя управимся. Эй вы, кошка-собака, за мной.
Ждет Ваня – поджидает, грибы собирает, а те трое под дверью у старухи сидят, совет держат.
Мышонок и говорит:
– Ты, кошка, у ей в головах сядь. Ты, собака, под изголовьем стань, а я к ней на грудь заберусь и стану под носом хвостом водить. Она чихнет да и отдерет голову от подушки. Тут уж ты, кошка, не зевай! Я знаю – зеркало у ней под подушкой лежит. Ты его хватай да собаке подавай. А собака пущай из дому утащит.
Сказано – и сделано.
Пробрались они в дом – мышка в щелку пролезла, кошка – в окошко. Пролезли и отворили дверь – собаку впустили. Собака у кровати стала, кошка в изголовье села, мышка на одеяло всползла. А знахарка-то спит – ничего не знает.
Подобрался мышонок к ей поближе, сел на грудь, давай под носом у старухи хвостишком водить – туды-сюды, туды-сюды!.. И не захочешь, да чихнешь!
Чихнула старуха и отодрала голову от подушки… Не успела затылок отпустить, а уж кошка схватила зеркало и собаке подала. А собака со всех ног – скок на порог, да из комнаты, да с крыльца, да по двору, да по дороге – и принесла зеркало Ване.
Взял его Ваня в руки, погляделся в него и говорит:
– Ах, зеркало, зеркало! Как же ты меня оставило?
А зеркало ему отвечает:
– Такая уж у меня, Ваня, судьба. Не в твоих руках было, не тебе и служило. Смотри же, крепче меня держи. С глаз не спускай, из рук не выпускай!
– Нет, уже теперь не выпущу, – Ваня говорит. – А ты, зеркало мое, зеркало, перенеси меня опять на край моря, где камень лежит, где море шумит. И товарищей моих верных прихвати – кошку-подружку, собаку-дружка.
Не успели оглянуться, а уж зеркало их перенесло… Ходит Ваня по берегу, не наглядится, не надышится. Вот хорошо-то: домой воротился!
– Зеркало, зеркало! Построй мне дворец всем дворцам на образец!
И встал на берегу дворец. И нигде на свете такого дворца нет, да, может, и не было.
Погулял Ваня по комнатам, полюбовался.
– Зеркало, зеркало, принеси ко мне японского царя дочку!
А она будто здесь и была.
– Ну, – говорит ей Ваня, – больше не бывать тебе в царстве японском. Так ты и знай.
А царевна отвечает:
– Да я и сама туда больше не хочу. Насиделась в башне-то. Я и батюшке так напишу: «Остаюсь при своем Иване».
Получил царь японский письмецо, пишет ответ:
«Коли уж поженились – делать нечего: не разженишь. Приезжайте в таком разе в нашей столице жить».
А Ваня и сам не поехал, и жену не пустил.
«Коли хотите, – отвечает, – милости просим сюда, до нашего порога, к нашему пирогу. А нам и дома хорошо».
Обиделся японский царь и открыл Рассее войну.
Чудо-чудное
Жили старик со старухой. Вот старуха и говорит:
– Старик! Пустил бы ты морду в реку – не попадет ли какая рыбинка.
– Отчего не пустить? Можно.
Наутро, чуть только колокол к заутрене, побежал старик к морде. Смотрит, попала щука большая-пребольшая. Старик и обрадел.
– Нам со старухой завтра на обед да на ужин хороша еда будет.
Взял щуку, очистил и говорит:
– Вот, старуха, голову – на латку, а хвост – на другую, а середку – в рыбник.
Она все сделала, как хозяин велел.
Воротился старик от обедни и говорит:
– Ну, старуха, давай обедать. Неси латку с головой.
Старуха принесла. Старик побрел ложкой, раз глотнул, другой зачерпнул – одна уха, а рыбы нет. Что за притча?
– Старуха, слышь, старуха? А рыба-то где ж?
– А не знаю, – говорит старуха, – я не выбирала.
– Ну, тащи другую латку, с хвостом. Неужели ж и хвост пропал?
Старуха и другую латку притащила. Смотрят: и хвоста нет.
– Ну, старуха, неси уж и рыбник. Поглядим, чего осталось.
Она скорей рыбник на стол. Разломала корку – середки нет. Ушла щука.
Делать нечего. Старик корки пожевал, ушицы похлебал, а рыбы-то и не видел – какова была.
Обтер он усы-бороду, Богу помолился и говорит:
– Пойду-ка я, старуха, на люди – рассказывать, какó чудо у нас случилось. Это слыханное ли дело, чтобы вареная щука из латки ушла? А уж из рабника, из-под аржаной корки, – такого дива и на веках не бывало!
Старуха говорит:
– Ступай, батюшка, ступай! Расскажи!
Вот пришел он то ли в Беричиво, то ли в Маркомусы, – глядит, – тоже старик со старухой сидят, обедают.
– Хлеб да соль, люди добрые!
– И тебе хлеба кушать, добрый человек. Заходи с дороги.
Сидят за столом, обедают – тут хозяева, тут гость, старик и рассказал про щуку-то.
– Вот, – говорит, – чудо какое: не у другого, не у третьего, в своем дому!
А хозяин ему отвечает:
– Это что! Вот со мной было – почудней твоей щуки. Погоди, я тебе расскажу, а ты послушай. Было это годов полста назад. Я еще молодой был. И вот оженили меня родители. Взяли женку из богатого дома. Хорошая родня попалась – тесть степенный, теща ласковая, а свояк разбитной.
Одна беда, – женка хоть красивая, да гулливая. Года со мной не прожила – завела полюбовника. Мне-то самому невдомек, да люди сказали.
Вот один раз собрался я в лес за дровами, запрег лошадь, выехал за околицу. С полчала времени постоял, а потом и воротился потихоньку да и спрятался на дворе.
Как стемнело, слышу я, что моя хозяйка со своим дружком в избе гуляет.
Я скорей в избу. Только шагнул, женка ко мне навстречу.
– А, – говорит, – воротился? Подглядывать за мной вздумал?
Да как хлестнет меня плеткой:
– Был молодец, стань жеребец.
И стал я жеребцом.
Выпустили меня в поле. Я день хожу, и другой хожу… И раздумался: что же мне теперь делать-то? Дай-кось к себе на двор понаведаюсь, не помилует ли жена?