Страница 27 из 94
— Это он! Это он! Вернулся, призрак! — воскликнул Генрих.
Хеллен указала мне на место рядом с собой и наполнила мою тарелку золотистым бульоном.
Ничто не изменилось.
Мы не стали говорить о женщинах и увлечениях, а вспомнили об акциях Люфтганзы и прекрасной сделке с искусственной шерстью, которую патронировали англичане и в которой у Генриха были весомые интересы.
Перепелка в тесте, от души сдобренная паприкой, в сопровождении многочисленных бокалов «Купферберггольда», весьма приличного немецкого шампанского, достаточно разогрели мою кровь, чтобы пожелать себе короткой ночи и быстрого пробуждения с селедочкой по-бисмаркски, серебрящейся в лучах восходящего солнца, и с видом на халатик с болгарской вышивкой сквозь приоткрытую дверь.
Проснувшись в темноте, я прислушивался к шорохам пробуждения остальных.
Электрические лампы на улице погасли при первых серых проблесках зари на фасадах зданий. Фрида, громко зевая, возилась с посудой. Из кухни доносился аппетитный запах кофе. Широкая ладонь Генриха звучно шлепала по обнаженным рукам служанки. Потом постепенно воцарилась тишина, в которой я угадывал поспешные и привычные ласки, которые завершились уходом удовлетворенного мужчины.
Хеллен! Я ждал Хеллен…
Далекий плеск воды в ванной и неясный весенний аромат ее духов объявлял о скором появлении.
Я напевал американскую песенку, пропитанную ностальгией о саванне и о необозримых далях.
Хеллен! Дверь бесшумно отворилась, поднос опустился с легким звоном фарфоровых чашек.
— Хеллен, — прошептал я, — скажи мне, скажи, как ты? Поверишь, я перестал жить. Как ты смогла выбраться из черной воды?
Она смотрела в светлое окно. Я различал только ее силуэт на фоне яркого света.
— Небо… — начал я.
Ее плечи содрогнулись от молчаливого хохота.
— Ты смеешься, — сказал я недовольно, — а я умирал с каждой прожитой минутой.
Послышался странный смех. Непонятная боль кольнула сердце.
— Хеллен! — обеспокоенно и раздраженно воскликнул я.
Ее силуэт медленно покачнулся, словно она стояла на вращающемся диске, и тот начал ленивое и внушающее страх вращение, как некая тяжелая механическая машина. У меня немедленно возникло ощущение скорой и неминуемой катастрофы. Вспыхнуло одновременное желание убежать и узнать, какое бывает перед дверью, открытой в неведомую отвратительную тайну.
Все произошло внезапно.
Хеллен повернулась ко мне лицом с закрытыми глазами, скрывающими нечто непонятное, потом приблизилась, склонилась надо мной и открыла их.
Боже! Владыка всего сущего на земле! Куда делись серые глаза Хеллен? Ее веки открыли ужасающие зрачки ночи с фосфорными огоньками.
— Маска!.. Глаза мужчины в маске мрака…
Она, не поворачиваясь, отступила к двери — так шло безымянное существо в салоне судна. Ее взгляд проклятого существа обжигал мне лицо.
В прихожей, где царил полумрак, ее силуэт превратился в чудовище, чудовище проклятой ночи.
— Вы не можете больше потерять меня. Договор подписан!
Я услышал сухой треск мнущегося пергамента.
Я не уехал из Берлина.
Я занят смутными поисками чего-то, но не знаю, чего именно.
Несколько раз я возвращался на Мендельсонштрассе, пытаясь убедить себя, что то утреннее пробуждение было частью ночного кошмара.
И каждый раз перед тем, как покинуть тротуар напротив дома, я поднимал глаза на окна квартиры Хеллен, и тут же вверх взмывали двойные шторы и начинал мерцать двойной огонек ужасающего взгляда.
Однажды ночью на Фробельштрассе, нищенской улице, где собрались все беды мира, я шел вдоль длинной очереди бедняков, которые ждали ночного приюта в городских трущобах, и внезапно расхохотался.
— Значит, — громко произнес я, — Генрих Бор спит с… ха-ха-ха!
Боже, что это был за хохот.
Эти люди, ожидавшие, словно ночного праздника, нескольких часов пребывания в зловонной клоаке пристанища, эти люди, слышавшие вопль моих страданий, хрип ужасной агонии, безумный смех, все эти люди повернули в мою сторону ошарашенные взгляды. Мой хохот, наверное, был столь чудовищным, что женщины в истерике закричали, а один мужчина, выскочив из очереди, с силой ударил меня по лицу.
Я ищу.
Я вернулся в Париж.
Спинелли…
Хеллен…
Душа взломала сходство.
Вблизи Восточного вокзала мое такси, остановившееся перед «Эльдорадо» и кафе «Намюр», блокировала автомобильная пробка.
Я выскочил на тротуар. Я нашел другое такси, обойдя преграду гудящих машин.
Скорый Берлин-Варшава…
— Вы не забронировали место…
— Я буду стоять в коридоре или даже на тендере паровоза.
Самые тяжкие часы под дымом, который валит из трубы, тяжкие часы без жизни.
Наконец, я слышу немецкую речь…
Берлин.
— Ну и что?..
Я ищу, повторяю я себе.
На пустынной площади, где волна холода застигла меня в день несравненного счастья, я смотрю на высокие трубы, которые выплевывают в ночное небо клубы дыма, похожие на призрачных существ.
Мария Лавренская, ставшая моей спутницей жизни по цене одного часа тепла, утоленного голода и братского сострадания, говорит мне, что все это кошмар, и доказывает с помощью книг, что я жертва ужасных туманных видений, которые скоро пройдут.
Позволь мне найти отблески мудрости в твоих глазах, забросивших интегралы и уравнения. Пусть древние знания освежат меня и прогонят лихорадочные образы, которые подтачивают мою душу страхом.
Когда рядом Мария Лавренская перед своей тетрадью с эпюрами, призраки и демоны убегают прочь с большей скоростью, чем от заклинаний самых ярых из монахов и святых из отдаленных монастырей.
Дух мрака, говоришь ты…
Твой голос, который я не слышал в тот ледяной вечер, но который теперь звучит в моей жизни вечной музыкой.
— … Дух мрака и легенды проклятия, это не знание.
— Но, — возражаю я, — я видел глаза… взгляд Самой Великой Ночи Другого.
— Ты видел, — говорит Мария Лавренская, — звезды, неведомые миры в миллионах миль от той мрачной орбиты, где якобы видел их. Ты видел — достаточно человеческого разума и трактата по относительной математике, чтобы подорвать основу знания, полученного тридцатью веками эмпирических рассуждений, открытий и опытов и поколебать эвклидов гранит.
Я поднимаю глаза к небесам твоего взгляда, к единственным небесам, на которые мне остается уповать все те годы, что отделяют меня от бездны.
НАХОДКИ ПОСЛЕДНИХ ЛЕТ
(Les dernières trouvailles)
Жан Рэй/Джон Фландерс
Андре Вербрюгген
Жан Рэй, Троя, Тутанхамон — одна и та же битва!
(Jean Ray. Troya, Toutanhamon, le meme bataille)
К дьяволу скромность! Гейнрих (Шлиман) и Говард (Картер), дорогие коллеги и друзья в колдовском и восхитительном мире открытий, Содружество Жана Рэя ощущает близость с вами и другими именитыми собратьями!
Вы копаете и просеиваете землю, перемещаете тонны песка, пробиваете скалы и осушаете болота. Мы обшариваем библиотеки и архивы, роемся на чердаках и в пыльных подвалах, ворошим массы бумаг, чтобы прочесть и исследовать содержимое, потом расшифровать, прочесть, скопировать, зарегистрировать, каталогизировать находки, прокомментировать их и издать.
Вы открываете античные сокровища и воссоздаете этапы и фазы прошлого. Мы вырываем из забвения и окончательной потери тексты и документы, чтобы понять генезис творчества Рэймонда де Кремера в надежде наткнуться на недостающее звено.
Археология и «литературная археология»: одна и та же битва, дьявол побери! Одна и та же бесконечная битва! И столь же увлекательная, ибо 45 лет назад Рэй покинул наш крохотный трехмерный мир, но «ОН» продолжает нас удивлять, когда мы публикуем забытые вещи, манускрипты и неизвестные перепечатки, открывающие нам глаза на анекдоты, связи, дружеские отношения и неведомые любови…