Южно-Африканская деспотия

На триерах засвистели флейты, весла вспенили воду и все пять боевых единиц, каждая метров на пять длиннее Вовановых баркентин, рванулись вперед. Вован помнил, что триерам для того, чтобы набрать полный ход, достаточно полминуты. А полный ходу них по бумагам был около девяти узлов, а по слухам все двенадцать. Правда, «двигатель» триеры не позволял ей держать такой ход длительное время, но на короткий бой его вполне хватало.

Вованова машина стабильно выдавала десять узлов. Да и ветер благоприятствовал. Поэтому вполне можно было уйти, оставив с носом всех триерархов с их адмиралом (должен же у них быть какой-нито адмирал). Но ведь обидятся (Вован на их месте так бы и сделал) и обязательно подловят где-нибудь еще раз. И не факт, что удача в следующий раз будет сопутствовать Вовану. Так что Вован решил принять бой и показать противнику, что их лучше не трогать.

Для начала он перестроил корабли из кильватерного в строй фронта, чтобы защитить хотя бы один борт от тарана. Но македонцы повели себя странно. Вместо того, чтобы взять курс для таранного удара, они догнали Вовановы корабли, пользуясь предоставленным им (хе-хе) преимуществом в скорости, идя параллельным курсом и охватывая каждый корабль с бортов двумя триерами.

— Ё-моё, — дошло до Вована. — Да они меня на абордаж что ли собрались брать.

Он не стал ждать, когда триеры, разогнавшись, втянут весла внутрь корпуса, забросят на фальшборт его кораблей абордажные крючья, а гребцы присоединятся к палубной команде, сделав численное преимущество подавляющим.

— Пали! — крикнул он своим канонирам, которые до этого стреляли только по щитам в море, да по сугубо неподвижному берегу.

Македонцы такой подлянки явно не ожидали. Они ожидали стрел, копий, камней, шеренг закованных в броню воинов в блестящих шлемах. И вдруг огонь, дым, грохот и летящие щепки. Триеры по толщине обшивки очень сильно проигрывали более поздним линкорам и даже Вовановы три дюйма легко пробивали их через оба борта. Тем более, на таком расстоянии. Второй выстрел по ошарашенному противнику Вовановы канониры произвели картечью, успев перезарядиться в рекордное для себя время.

Промахнуться с расстояния в два десятка метров было невозможно как теоретически, так и практически. Правда, чугунная картечь на таком расстоянии не успела разлететься широким веером смерти. Но все равно, дел наделала много. Стоявшие на корме рядом с кормчими триерархи уцелели чего нельзя было сказать о скопившихся у бортов гоплитах. Палубы залило кровью, раздались вопли раненых. Флейты смолкли, гребцы потеряли ритм, весла стали сталкиваться и триеры остановились.

А баркентины, как ни в чем не бывало, шли вперед, не меняя скорости, и кроме матросов, работающих с парусами, на палубах никого не было. Как не было и ликования по случаю победы. Только канониры, зло усмехаясь, прочищали банниками стволы своих страшных орудий.

Больше в море к Вовану никто не приставал.

Тогда Антипатр стал давить его экономически руками портовых чиновников. Были подняты портовые сборы, таможенная мзда выросла не на проценты, а в разы. И поднялась в цене пресная вода. Вован сказал: «Ах так! Ну ладно», и корабли, идущие из Африки, стали разгружаться в Сиракузах и Кноссе.

Местные купцы, обалдевшие сначала от такого невиданного изобилия, быстренько пришли в себя и стали возить Вованов товар в Афины, впаривая его тамошним покупателям по совершенно небожеским ценам.

Пока Вован воевал с Антипатром, Бобров исполнял задуманное. Заинтригованная до предела Дригиса появилась через четыре месяца. Пока она добиралась из южной Африки, Бобровские посланцы, чтобы не отвлекать воюющего с Антипатром Вована, на маленьком кораблике (исключительно в целях маскировки) проникли в Афины. Лисипп был уже слишком стар для задуманного, и к тому же его не заинтересовала тема, потому что он занимался в основном мужской скульптурой. А вот его братец Лисистрат оказался более покладистым. Его быстренько коррумпировали, соблазнив талантом серебра, и увезли в Херсонес.

До прибытия Дригисы известный ваятель вел рассеянный образ жизни, близко сойдясь с Андреем. И еще, ему очень понравилась кухня поместья, особенно консервированные помидоры в собственном соку. Под коньяк они шли божественно. А вот лимоны, посыпанные сахаром, он в качестве закуски не воспринимал.

На следующий же день после своего приезда он пожелал ознакомиться с моделями и, увидев Златку и Апи, сначала стоял столбом, а потом, опомнившись, рассыпался в комплиментах. Когда же он узнал от Боброва, что планируемая скульптура предполагает обнаженные модели, у него чуть слюни не потекли. Лисистрат немедленно потребовал, чтобы Златка вместе с Апи предстали перед ним в том виде, в котором их необходимо будет ваять. Златка просто отказалась, а вот Апи подвела под свой отказ целую философскую базу, вспомнив к месту аттическую культуру и про отношение к женщинам вообще и в семье в частности, а также сравнила ее со спартанской и тессалийской. В общем, запутала ваятеля окончательно, и он только понял, что раздеваться она отказывается и очень расстроился.

Однако, Бобров его успокоил, сказав, что никуда модели из колеи не денутся и что ждут они только Дригису, чтобы предстать сразу втроем. Бобров-то знал, что ни Златка, ни Апи из хитона культа не делают и упрямятся исключительно для самоутверждения.

Дригиса появилась через пару дней, сгорающая от любопытства. Капитан доложил Боброву, что пассажирка почти ничего не ела от самого Крита. Дригиса и правда была худущая, почерневшая и какая-то дерганая. Она, конечно, первым делом бросилась к подругам, чтобы выяснить, для чего ее в срочном порядке выдернули из самой южной Африки, а выяснив, посмотрела на себя в большом зеркале и горько расплакалась.

Дригису успокоили и стали усиленно откармливать, а она каждый час бегала смотреться в зеркало. Продвинутая Златка потребовала у Боброва весы для инструментального контроля откорма Дригисы. Весов для взвешивания теток у Боброва не было. Обратиться к Юрке он не мог по причине того, что двумя месяцами ранее прибыла Меланья и Смелков, увидев ее, воспылал и увлек за собой. С тех пор парочку никто не видел. Кухонные же весы были ограничены десятью килограммами. Впрочем, кухне хватало.

Бобров, конечно, вышел из положения, употребив две своих гантели по пять килограммов, доску и подвижную опору. Уравновесив Дригису и гантели, и измерив получившиеся плечи, он посчитал простую пропорцию и показал это дело Апи. И Апи вместе со Златкой начали взвешивать Дригису по три раза на день. Через четыре дня сгорающий от нетерпения ваятель смог, наконец, воочию увидеть трех обнаженных граций. Он немедленно схватился за работу. Ему выделили отдельное теплое помещение, потому что снаружи было холодно, а вид покрытых гусиной кожей граций ваятеля вдохновлял плохо.

В один из отвратительных зимних вечеров, когда дул порывистый восточный ветер, на море гремел шторм, вода в бухте даже на вид была густой и холодной, а солнце так и проследовало на запад, не показываясь из-за туч, дозорный на башне доложил, что к поместью приближаются три всадника. Доложил он, понятное дело по команде, и до Боброва известие дошло, когда всадники уже поднимались по зигзагообразной дороге к усадьбе. Известие принес сам Евстафий. Он ввалился в таблинум, принеся с собой холод и ветер, и, разматывая длинный шерстяной шарф, хрипло сказал:

— Скифы.

— Опа! — ответствовал Бобров, отрываясь от увлекательной книги по деревянному судостроению. — Чего это их принесло в такую погоду, да еще на ночь глядя?

Однако, он вызвал горничную, велев по-быстрому сервировать стол в табл и ну ме.

— Для скифов, — сказал он многозначительно. — На кухне должны знать. И распорядись там по дороге, чтобы позвали сюда Андрея и Прошку.

Скифы были низкорослы и колоритны. От них за версту несло лошадиным потом, дымом костров, мокрым мехом и выделанной кожей. Бобров от такого сочетания чуть не задохнулся, а вот Евстафий на него вообще не отреагировал. Следом за скифами вошли двое воинов, вопросительно посмотрели на Евстафия и исчезли после его жеста.