Warrior

— Погоди, но… о какой злости ты говоришь?

Ларсон в удивлении поднимает брови, уставившись на потерянную девушку.

— Чем крепче мы любим, тем больший вред причиняем. Не имеет значения — нарочно или нет. Суть одна. Неужели ты об этом не знаешь?

Забираются под кожу, под кору головного мозга, под грудную клетку, его эти неслыханные слова. Эмма хмурится, температура у неё поднимается, а кровь приливает к щекам. Злость в любви. Ну, конечно! Откуда ей знать хоть что-то о любви?

— Я не любила, — честно отвечает она. — Мне невдомёк всё это.

— Не любила? — в неверии детектив склоняется над столом, заглядывая в её огромные голубые глаза. — Тогда что это было у участка? Очевидно, кто-то разбил тебе сердце, кто-то, от кого-то ты так упорно бежала.

«Моё сердце… там нечего разбивать. Там ничего не осталось. И даже осколки давно превратились в пыль», — с грустной усмешкой думает Эмма. То, что сказал Джефф, было бы ожидаемо, думай она головой, а не чувствами, что взяли над ней верх в тот самый момент, когда он к ней прикоснулся. Но капитан прав. Ей нечего делать в участке, ей не стоит попадаться ему на глаза и не стоит больше оправдываться перед Джиной. Всё, что она должна сделать — похоронить эти шаткие нездоровые чувства на самом дне её израненной души и больше никогда к этому не возвращаться. Ей будет больно и странно ещё некоторое время, её будет ломать с непривычки, а затем она проснётся прежней Эммой, выпьет гранатовый сок и поедет сплетничать с Карен и Маргарет. Всё будет хорошо.

Она будет в порядке.

— Мы просто повздорили с Джиной. Но тебе не стоит с ней об этом говорить, к вечеру мы уже помиримся, иначе выйдет нелепо.

У Эммы много талантов. Один из них — искусно пускать в глаза пыль. Но к её несчастью, Дейв, как детектив со стажем, отлично владел психологией и мог распознать ложь за километр. В противном случае не был бы он любимчиком капитана Джеффа, который, вообще-то, всех и каждого ненавидит.

— Думаю, ты не говоришь мне правду не потому, что не хочешь, а потому, что сама ещё до конца в себе не разобралась. В любом случае, знай: я всегда могу тебя выслушать.

— Ты не похож на человека, который добровольно хочет стать чьей-то жилеткой.

— А ты не похожа на человека, который будет кому-то плакаться.

— Тем не менее, мы сидим здесь на этих крохотных стульях и едим самый отвратительно-сладкий йогурт в мире.

Дейв смеётся, заставляя и на лице Эммы заиграть мимолетную улыбку. Он не может оторвать взгляд от неё, такой одновременно подавленной и улыбающейся, такой цветущей, в то же время, на грани гибели. Её хочется поливать, хочется дарить ей свет, ведь он сам не замечает, как улыбается, глядя на неё.

— Что? — заметив его улыбку, говорит девушка.

— Ничего. Ешь свой йогурт, колибри.

— Почему колибри?

— Не знаю. Ты напоминаешь мне эту птичку.

Она отводит взгляд и ничего не отвечает. Говорить сейчас вовсе не хочется. Придавать этому моменту неуместной романтичности — тем более.

Эмма возвращается к своему йогурту.

***

Прохладный ночной воздух мысли нисколько не освежает. Джефф, заметно надравшийся в баре неподалёку, опирается рукой о кирпичную стену своего дома и прикрывает глаза, стараясь удержать равновесие. На часах почти одиннадцать, в голове бардак, хочется больше виски.

Всё это становится просто невыносимым.

Невыносимым настолько, что взвыть хочется от немыслимой абсурдности всей этой ситуации. Но этого вообще не должно было произойти! Он не должен был напиваться. А она… она не должна была врываться в его жизнь и всё там переворачивать, не должна была так красиво смотреть в его душу и на его губы, не должна была очаровательно и по-детски морщить нос, а затем превращаться в настоящую фурию, заставляющую бояться, действительно бояться за свою жизнь и жизни миллионов людей, ведь кто знает, на что эта ведьма способна, когда… нет, нет, стой, Джефф, не думай, прекрати, не подпускай к себе и мысли о ней! Не будь одним из тех пузатых придурков в баре, что провожают голодным взглядом официантку в мини-юбке, лапают её за зад, а затем возвращаются домой к жене, что уже видит свой десятый сон, отвернувшись к стенке и невозбуждающе сопя. Или будь, живи в стабильности и покое, будь сытым и со здоровыми нервами, и никогда, никогда больше не позволяй себе возвращаться даже мельком к мыслям о ней.

Капитан выдыхает продрогший воздух через нос и чувствует, как сжимается его черствая душа. Не возвращайся к мыслям о ней. Легко сказать! Тем, кто не видел этот разочарованный взгляд небесно-голубых глаз, выжигающих на груди клеймо.

Её имя.

Прошло несколько дней, а он до сих пор помнит всё, как наяву.

— Чёрт, хватит.

Самоконтроль у кровожадного копа, пусть даже у надравшегося копа, на уровне, а потому он резко останавливает свой бешеный поток мыслей и рывком тянет металлическую дверь на себя. Джефф не замечает, как заходит внутрь, как яркий свет слепит глаза, но вдруг он резко спотыкается, не упав лишь благодаря почтовым ящикам, о которые опирается его сильная рука. Несколько газет, реклам и журналов с грохотом валятся на пол, и капитан с недовольным рычанием опускается на корточки, принимаясь собирать всю эту макулатуру.

Целая стопка бесплатных газет оказывается в его руках, и он тянется к пестреющему вдали журналу, выделяющемуся на фоне серых листовок. Что-то в нем привлекает, обложка слишком кричащая, слишком много светлых кудрей, а буквы слишком красные. Поднявшись на ноги и оперевшись о те же многострадальные почтовые ящики, Джефф подносит журнал максимально близко к лицу, стараясь сфоткусировать зрение и придать ярким буквам чёткость. Спустя пару попыток ему всё же удаётся прочесть.

Кто он? Известная голливудская актриса Эмма Холл была замечена в компании таинственного незнакомца! Читайте подробности на пятнадцатой странице.

Джефф в недоумении хмурится, уставшись на фотографию в самом углу над новостью. Пьяный, сонный и в дерьмовом душевном состоянии он мгновенно узнает её. Эмма улыбается, её зеленое платье по своему обыкновению развевается на ветру, а рядом с ней, придерживая её за талию, идёт мужская фигура, до боли знакомая. Капитан сопит, краснеет, в глазах мутнеет, а сердце пропускает мощнейший удар, когда в этом таинственном незнакомце он узнает своего детектива — Дейва Ларсона.

Журнал со звонким шлепком падает на пол. Туда, где уже давно валяются его самообладание, гордость и равновесие.

***

— Белла, пер фаворе, оставь его себе! Это мой подарок для тебя!

— Ну же, Эмма, не тушуйся, это дорогого стоит!

— Ручная работа, чистый шёлк, кружева… я в восторге. Джино, ты беспощаден! Эмма, кончай препираться.

— Ми аморе, посмотри, сколько людей уговаривают тебя взять этот подарок! Ты обидишь меня? Ты разобьешь мне сердце? Снова?

Струящийся сиреневый шёлк пеньюара, сотканного по эскизам самого Джино Габардини, кажется, уже устал от навязчивых касаний тонких пальцев Эммы к своей нежной ткани. Однако она ничего не может с собой поделать. Это настоящие произведение искусства, это сосредоточение всей нежности на земле, это сексуально и невинно одновременно. Она смотрелась бы в нём идеально, она не чувствовала бы этой лёгкой ткани на себе и ей было бы в нём уютно… если бы его было, для кого надеть.

Девушка резко одергивает руку, как если бы она обожглась, и отворачивается. Джино издаёт стон разочарования, Карен закатывает глаза, а Маргарет сочувственно поджимает губы.

Ведь это так важно — быть для кого-то. Покупать для кого-то, быть сексуальной для кого-то, быть для кого-то милой, просто быть, быть с кем-то и быть для кого-то. Но Эмма одна, она совершенно одна, и никто, кроме холодного отражения в зеркале, не оценит её наряд.

— Прости, Джино, — актриса кладёт ладонь на его плечо и старается выдавить из себя улыбку. — Я не могу его принять.

Заручившись поддержкой двух своих незаменимых подруг, Габардини не принимает возражений. Показ закончился, афтерпати ещё не началась, и это отличный момент для того, чтобы, сославшись на плохое самочувствие, благополучно сбежать.