Страница 2 из 16
В тюремной избе на окне стоял горшок с остро-пахнущим красным цветком. Несколько засохших листьев болталось в застиранной тюлевой занавеске. Плетение ткани истончилось, местами узор дополняли дырки. Наверное, именно их и созерцал человек, лежавший напротив окна на топчане.
Он был небольшого роста, в молодости наверняка казался хрупким, но теперь зрелость наложила свой отпечаток, превратив трогательно-субтильное телосложение в неприятно-угловатое. У заключенного были острые колени, сутулая спина и необычное для этих мест азиатское лицо. Но волосы, в отличие от немногих живших в Крайней деревне китайцев, были не черными, а холодного сероватого цвета. Из-за них выглядел он раньше времени стариком, а может быть, уже давно им стал.
В тюремной избе было тепло и по-домашнему пахло тем особым, добрым печным запахом. Попыхивал чайник с чабрецовым отваром. Мрачноватый, долговязый шериф в ватном жилете зябко тянул руки к чайнику, пытаясь согреть их. Возле порога оттаивали его сапоги с облепленными снегом меховыми отворотами. Арестант на шерифа не смотрел, а тот не смотрел на него. Солнце, словно забывшее, что наступила зима, весело проглядывало через занавеску. Молчание плавало в натопленном уюте избы.
Шериф, отогревшись, повернул голову к заключенному, вздохнул о чем-то и засобирался снова на улицу. На половике еще не успел растаять опавший с сапог снег, а шериф уже стоял на пороге с ключом, собираясь замкнуть избу.
- Тебе если чего надо, - сказал он, сосредоточенно изучая узор половика, - Тут Джерри будет, мой помощник. Его позовешь.
Заключенный даже не пошевелился.
Шериф, ничего другого не ждавший, выскочил в сенцы, а оттуда в пушистый сугроб. Подумал, что еще с утра собирался отрядить Джерри убирать снег, но парнишка куда-то запропастился.
- О-ой, Винс!
Шериф повернул голову туда, откуда донеслось это своеобразное приветствие. На другой стороне улицы орудовал огромным пихлом староста, давний его знакомец. Из-под мехового капюшона ярко сверкал большой красный нос – явное свидетельство старостиной любви к постоялым дворам и трактирам, а так же повод для бешенства всех пятерых незамужних дочек.
- Здорово, Йохан! – отозвался Винсент, который очень не любил, когда его звали Винсом. – Смотрю, полезным делом занимаешься!
Изящно напомнив старосте о том, кто на самом деле заставил его, первого человека в Крайней деревне, выбраться на мороз и поработать лопатой, шериф ощутил определенное колючее удовлетворение. Староста жалостливо хрюкнул и только яростнее упер широченное брюхо в рукоять пихла. Винсенту подумалось о снегоочистителях, последний из которых видел он лет десять назад и то уже никуда не годный, даже если бы удалось раздобыть солярки.
Чтобы не орать через всю улицу, шериф подошел. Староста с явной радостью прислонил пихло к крыльцу. Теперь его дочери если и высмотрят из окна, что папаша расслабляется, будет видна и уважительная причина – похожий на колодезный журавль, сутулый мужик в широкополой, обвисшей шляпе и при револьверах поверх ватных штанов – одним словом, Винсент, шериф Крайней Деревни.
- Ну, как там доктор? – тут же спросил Йохан, утерев шмыгающий нос заскорузлым рукавом дубленки.
- Лежит половичком, - посетовал Винсент. – Ничего не ест. Как бы не помер до приезда святейшеств.
- А если и помрет, - сощурился староста. – Ему ж и лучше. Вот ты бы, Винс, что предпочел – на виселице выплясывать или своей смертью помирать?
- Я бы постарался до такого не доводить, - честно сказал шериф. – В наше время осторожнее надо быть, а этот будто сам напрашивался. Сидел бы тихо, огород копал, никто б его не тронул. Так нет же, шастал по деревням, врачевал и людей, и скотину. И скотов, видимо, тоже. Вот и нарвался. Бывает.
Староста внимательно выслушал шерифову речь, наблюдая за тем, как клубится пар вокруг обмотанного бурым шарфом подбородка того, потом вздохнул и зачем-то взялся снова за пихло.
- Ты б его и не арестовал, - мрачно, но все же с иронией заметил Йохан. – Сочувствуешь всякой твари, даже ученым проклятым. Я-то все понимаю, но смотри, не разглагольствуй так, когда святейшества пожалуют. А еще лучше скажи, что сам лично его изловил, а не проводники твои привезли.
- Я как раз их пошел искать, - вспомнил Винсент.
- Иди, иди, - поддержал староста. – И за языком своим последи, если не хочешь, чтобы твои недоброжелатели тебя же святейшествам и сдали. Кстати, их прибыло. Вот зачем вчера было в трактире Оскари плеткой вытягивать по заднице? Он мне на тебя жалобу подал.
- Сказал бы спасибо, что не прикладом его проучил, - беззлобно зарычал Винсент. – Все эффективнее, и мебели бы меньше перепортить успел.
Староста что-то булькнул и махнул рукой – дескать, иди уже, и так все ясно.
Шериф смешно взмахнул руками и зашагал, пропахивая в сугробе широкую, с неровными краями колею, в сторону постоялого двора.
То была большая двухэтажная изба. Перед ее крыльцом торчала из снега длинная коновязь, сработанная из обломка железного столба и пары трухлявых бревнышек. Все равно каждый год ее ломали, так что возводить более изящную конструкцию Яков, хозяин постоялого двора, даже и не думал. Вместо этого потратился на странное сооружение, похожее не то на флагшток, не то просто на столб, с коего в безветренные дни свисала посеревшая простыня со словами «Кров и пища». Очевидно, задумывалось это как видная издалека вывеска, но большую часть времени она служила наблюдательным постом для ворон или убежищем для деревенских кошек.
В самом трактире было душно и пахло если и лучше, чем в хлеву, то ненамного. Очевидно, уборку Яков еще не начинал, поэтому все, что вчера было недоедено и недопито, валялось на полу или кисло на столах, размазанное по деревянным чашкам. Капустная вонь мешалась с кислятиной разлитого самогона. Винсент криво улыбнулся, вспоминая вчерашние попытки призвать общественность к порядку.
- Утречко доброе, Винсент, - поздоровался Яков. – Спасибо тебе еще раз.
Шериф обернулся на звук скрипучего голоса и плеск воды в тазу. Трактирщик выступил на бой с объедками. Руки у того тряслись, таз в них прыгал, вода разливалась, а еще Яков недвусмысленно таращился ему за спину, словно кого-то высматривая. Джерри. Шериф подумал, куда подевался Джерри, и даже немного забеспокоился. Ночевал сорванец дома, долго вертелся на полатях, пару раз якобы бесшумно спрыгивал попить – это все страдавший бессонницей шериф помнил превосходно. Потом, ближе к утру, когда тяжелый, не приносящий облегчения сон накрыл Винсента, Джерри, наверное, проснулся и сбежал куда-нибудь.
- Ну да, два стола я все-таки спас, - Винсент красноречиво указал на остатки еще трех, переломанных вчера развеселым Оскари и его друзьями. - А где мои проводники?
- Джо с Янушем что ли? - уточнил трактирщик. - Уехали оба, вы с ними вчера разминулись. Ты как ушел, так они минут через десять явились. Еды в дорогу заказали да и сгинули. Наверное, работы подвалило.
- Вероятно, - вздохнул шериф. – А жаль, поговорить с ними надо было.
- Бывает, - хмыкнул Яков. – Сегодня в обед клецки будут, заходи.
Винсент покивал, хотя честно собирался пообедать совсем немного подгорелой жареной картошкой, дожидавшейся своего часа в сенцах. Пошел к выходу, слишком уж тяжело дышалось в дубленке среди влажного, тошного тепла трактира. И все-таки остановился, уже взявшись за налакированную руками дверную ручку.
- А к тебе Джерри не заходил?
- Нет, не видел, - Яков плеснул водой, выуживая мерзкого вида тряпку. – А жалко, я его хотел угостить, печенье осталось.
Шериф угукнул и вывалился на приятный холодок. Снег размягчился, липнул к сапогам, но земля сквозь него не проглянет уже до самой весны. Пока Винсент возвращался в тюремную избу, мимо прогарцевал на толстом коротконогом жеребчике деревенский парнишка, протащил за собой волоком вязанку растрепанного хвороста. Винсент вяло ответил на приветствие и потер переносицу.
Солнце резало глаза, грело затылок через шапку. Ощущение было неприятное, словно пил долго и с остервенением, но правда заключалась в том, что Винсент вообще не брал в рот спиртного уже целых семнадцать лет и впредь не собирался. Примерно столько же он не мог нормально спать, в те короткие часы, когда измученное тело объявляло перерыв, приходили наизусть выученные кошмары, и просыпался шериф, чувствуя себя еще хуже, чем вечером. Потом, после пары кружек густого травяного отвара и прогулки становилось легче, и до ночи Винсент вроде бы жил.
Сегодня мерзкое чувство не проходило, наверное, потому, что к привычным поводам для бессонницы добавились и новые. Этот врач, которого притащили два дня назад Януш и Джо. Ну, чего ему стоило просто поесть, хоть слово шерифу сказать, воспользоваться этим неловким, наверное, совсем не нужным гостеприимством перед тем, как явятся священники и показательно его вздернут? Шериф и сам сделался пленником, опасаясь надолго отойти от тюремной избы, ожидая, когда заключенный сдастся и попросит чего-нибудь.
Теперь еще и Джерри куда-то запропастился. Конечно, мальчишка мог идти, куда хотел, Винсент никогда его не ограничивал. Когда тому исполнилось двенадцать, шериф даже раздобыл в меру дурного, с веселым характером серого мерина. С тех пор Джерри сделался почти неуловимым, мог часами носиться вокруг деревни, пугать кур и фермерш, заставляя коня прыгать через изгороди. Правда, один раз, когда сорванец в пылу скачки проторил изрядную борозду в чужом картофельном поле, шериф счел нужным применить воспитательные меры. И только. К тому же, когда Винсент поручал помощнику какую-нибудь работу, тот никогда не пытался увильнуть, выполнял все с жутковатой старательной отрешенностью. В такие моменты шериф чувствовал себя не погонщиком рабов, а скорее отцом, усыновившим ребенка с плохой наследственностью, и теперь ждущим напряженно, когда же она проявится. Так оно и было.
За Джерри переживать все-таки не стоило. Скорее всего, радовался погоде, нарезая вокруг деревни круги. И за объявившего голодовку доктора – тем более. Ждать-то осталось дней пять, не больше, потом подоспеют священники. Главное, чтобы казнь в деревне не устраивали, потому что смотреть на нее шериф не хотел. Он вообще никогда не любил казней, а с некоторых пор и вовсе при виде готовящейся к празднику виселицы мысленно примеривал петлю на собственную шею.
Мысли о виселице, которую он обошел за улицу, Винсент привычно отогнал. В Крайней деревне давно никого не казнили, этим она ему и нравилась. Редко кто совался на самую границу Пустоши. Преступников небольшая, вдали от торговых путей деревенька почти на самом Юго-западе не интересовала, а ученые, те, что еще каким-то чудом выжили, предпочитали селиться на Северо-востоке. Говорят, там даже была база оппозиции. Впрочем, будь там правда такая база, ее бы уже не было…
Дразня тяжелую головную боль и беспокойный разум, шериф добрался до конюшни, где стояли их с Джерри лошади. Тюремная изба чернела старым брусом чуть дальше, на фоне свежего снега похожая на прошлогодний гнилой гриб. Такой бы раздавить сапогом, вмять посеревшую, полную червей шляпку в мокрый дерн…Откуда брались подобные мысли, шериф предпочитал не думать, по крайней мере, днем.
В конюшне остро пахло аммиаком - никто не убирал денники. Вороная кобыла, уже десять лет носившая на себе Винсента, зафыркала и принялась демонстративно рыть грязную солому. Шериф даже застыдился, признавая, что оставлять верную скотину топтаться в таком стойле не следовало, но вообще-то убрать конюшню должен был Джерри. Еще утром.
Серого мерина в стойле не было. Уздечка и седло тоже отсутствовали. Винсент нахмурился и твердо решил заняться воспитанием, когда мальчишка объявится. Потом сам почистил кобылу, подбил денник и перерыл сваленную в углу упряжь, отобрав ту, что следовало починить. Потрепал кобылу по подставленному носу, выбрался во двор. Там понял, что с удовольствием сгребет снег сам, пусть и беспокоит спина.
Если это позволит объяснить себе нежелание возвращаться в тюремную избу к молчащему, странному человеку, шериф согласен потерпеть и колкую боль в пояснице, которая непременно появится вечером.
После пары проходов пихлом решимости поубавилось. Спина должна была разболеться к ночи, а вот растревоженная головная боль немедленно стиснула виски, ввернулась в усталый мозг тысячами раскаленных болтов. Шериф привалил пихло к крыльцу, смахнул с перил снег, обтер лоб мокрой и холодной от снега рукавицей. Взгляд случайно упал на окно, и Винсент сначала не поверил в то, что видел. Замер, боясь спугнуть, так, будто что-то значило это маленькое проявление жизни. Арестант забрался на подоконник, сдвинув герань, и смотрел на улицу сквозь занавеску.
Винсент запоздало осознал, что все еще держится за голову так, словно она тяжелее всего его тела, и стоит отпустить – непременно укатится в снег, под крыльцо. Стало неприятно, шериф рванул дверь, ворвался в избу. Неуместный, глупый гнев булькнул в горле и успокоился так же быстро, как и возник.
Доктор сидел уже на топчане, подобрав под себя ноги. Руки лежали на коленях, тонкопалые, бледные, с черной кровью под отросшими бесцветными ногтями. Шерифа уже и эта перемена позы порадовала, но спросить, будет ли заключенный кушать, не решился. Напротив, сделал вид, что ничего необычного не замечает, громко отодвинул стул и рухнул на него, так и не скинув сапоги. В ногах стало мокро, головная боль от духоты только усилилась.
Доктор молчал.
Винсент тоже молчал, гипнотизируя тяжелый чайник с травяным отваром, словно бы тот, послушавшись мысленного приказа, перелетит с полки на печку и подогреется. Наконец, убедившись, что силой мысли предметы передвигать у него не получается, Винсент встал, проделал желаемое, а заодно избавился от сапог и дубленки.
- Какое сегодня число?
Голос был мягкий и слишком старый для своего владельца. Винсент медленно повернул голову в сторону отгороженной в избе камеры. Врач не двигался. Как будто и не он только что впервые за два дня подал голос. Нет, на вид лет тридцать-тридцать пять, хоть и седой. Шериф припомнил, что монголоиды выглядят младше своего возраста, но не настолько же. Голос заключенного выдавал в нем винсентова ровесника, мужчину, которого вот-вот начнут называть дедушкой.
- Пятое ноября, - ответил шериф. – Тебя привезли третьего с утра.
- Знаю, - согласился доктор.
Шериф подошел к самой загородке, привалился к доске лбом.
- Может быть, тебе нужно чего?
Винсент ожидал услышать тишину, но вместо этого заключенный попросил чего-нибудь съестного и горячего отвара. Шериф удивился, внезапно же тот ожил, но просьбы принялся исполнять, тихонько радуясь. Мысли о том, куда все-таки подевался Джерри, отошли временно на второй план.