Страница 6 из 76
— На колени! Кому говорю, падаль! — не выдержал полковник.
Пленный резко двинул лопатками, напрягся, однако порвать веревку, стянувшую кисти рук, не смог. Тогда он шагнул к Сидорову и плюнул ему в лицо.
Сидоров отшатнулся, выхватил платок, вытерся, поднял пистолет и, целясь пленному в лоб, нажал на гашетку. Чакнул курок. Выстрела не было.
— Э, ч-черт.
— Обойма вся. Возьмите, господин полковник, — протянул свой кольт Гоберидзе.
Но Сидоров отвел его руку.
— На такого пулю тратить? Повесить его вон там, — решил он вдруг и махнул в сторону ворот. — Поручаю вам, поручик.
Один из казаков потянул пленного к воротам.
— Эй, Митрий, найди какую ни на есть слегу — перекладину сварганить. А то на чем? — крикнул он стоявшему в стороне бородачу и показал на ворота нагайкой. Они состояли из двух столбов и притвора. Перекладины на них не было.
Полковник пошел к лабазу. На середине двора его нагнал тяжелый гул. Вначале трудно было разобрать, откуда он накатывался. Затем слева, где их не должно было быть (раз Бельский отогнал красных), застрочил пулемет. А на площади встал крутящийся столб дыма и подскочил огромный желто-красный шар, взрывная волна ударила по лабазу. Он заскрипел. Из него выбежал Звягинцев.
— Господин полковник, — подскочил адъютант к Сидорову. — На проводе Бельский.
Сидоров кинулся к пролому. Вскоре он уже кричал в телефон:
— Слушаю. Я Сидоров, что происходит? Докладывайте!
На другом конце провода, будто его душили, хрипел Бельский. Сквозь шумы и трески с трудом пробивался его голос. Бельский требовал резервов. Немедленно. Сейчас же, иначе он ни за что не ручался.
Полковник выругался и бросил трубку.
«Идиот. Еще один идиот свалился с неба». Никаких резервов больше Сидоров не имел. Абсолютно никаких.
А через полчаса в лабаз прискакал Ларичев. Готовый уже к любым сообщениям Сидоров, схватив его за плечи, потребовал коротко:
— Ну?
— Полк Бельского в ловушке. Скоро от него и помину не останется. Отступление было подстроено. — Штабс-капитан закрыл лицо руками и хрюкнул горлом. — Все, все погибло, — плечи у него затряслись. — Киргизский полк подошел на подмогу к красным и ударил с тыла.
«Чалышев, князь Чалышев, — простонал полковник. — Надо было пристрелить его час тому назад».
Через площадь уже бежали пехотинцы, скакали казаки. Некоторые из них сворачивали во дворы, прикладами, а то и просто пинками высаживали двери и врывались внутрь саманных домов. Тогда, перемежаясь с глухими выстрелами, оттуда неслись вопли, визг детей.
Выбегали казаки из домов с узлами, запихивали награбленное в сумы, вскакивали в седла и неслись дальше.
— Мерзавцы, трусы, — сжимал кулаки полковник. — Я за них кровь свою, жизнь свою… а они, в бога, Христа… шкурники.
Он выскочил на площадь и, размахивая пистолетом, врезался в ряды бегущих.
— Назад! Приказываю, назад!
Пехотинец, которого ему удалось схватить за полушубок, завизжал от страха, крутнулся, боднул его головой, похоже не разобрав даже, кто это перед ним, и кинулся к дувалу. Там и настигла его сидоровская пуля. Солдат будто переломился надвое и ткнулся лицом в бугорок снега, пригнанный сюда поземкой.
А на площади уже новая группа казаков. Настегивая коней наотмашь, она неслась беспорядочной лавой. Сидоров отскочил, втянул голову в плечи и кинулся бежать вдоль улицы, отыскивая глазами дом с шестом на крыше. Бежал и думал со страхом, что не успеет найти его, а конники захлестнут сзади. И так ощутимо дохнуло ему в спину смертью, так ясно представил он себя мертвым, что сразу ослабел. Противно заныли ноги. «Где же эта чертова крыша?.. Где шест?»
А у ворот лабаза бородатый казак и Гоберидзе торопливо пристраивали на перекладину петлю.
Площадь пустела.
— Скорее поворачивайся.
— Сейчас, ваше благородие. Упирается, падла! Может, стрельнуть — и баста?
— Скорее, успеем.
А сам боялся не успеть и никак не мог поэтому закинуть на ворота петлю. Было что-то жуткое и нелепое в этом стремлении двух человек во что бы то ни стало повесить третьего.
Наконец веревка, жикнув, обвила слегу. Но от мечети к лабазу уже летели конники. Впереди горбоносый, рябой казах с диковатыми глазами.
— Стой, белая сволочь, стой!
Он с ходу рубанул кинувшегося ему навстречу кавказца. Удар пришелся по затылку. Тот остановился и принялся махать руками, не сводя завороженного взгляда с окровавленного клинка казаха, а сам потихоньку отступал в глубь двора.
Уже свалился не успевший схватить винтовку, закинутую за седельную луку, бородач, а поручик все махал и махал вяло руками, будто отгонял смерть. И все закидывал голову, как если бы очень хотел увидеть свой затылок. Когда упал, все еще взмахивал руками, как крыльями.
Рябой спрыгнул с коня, подскочил к пленному и полоснул клинком по аркану.
— Сто лет будешь жить теперь. От какой петли ушел! — и зачмокал языком. — Ой-бой! Что получилось бы, опоздай я немного.
Пленный стоял, полузакрыв глаза, пошатывался и не мог проглотить застрявший в горле комок. Не мог прийти в себя, поверить, что остался живым.
— Ты думаешь, на том свете уже находишься? — похлопал его по спине рябой, шаря глазами по лабазу.
— Спасибо тебе, друг, — схватил его за кисти рук пленный. — Ты мой брат теперь. Брат. Меня Махмутом зовут. Я здешний. Ходжамьяров я, тут мой отец живет. Ты кто будешь?
— Тоже здешний. Алдажар Чалышев буду.
Махмут из-под бровей посмотрел на Алдажара. Эта фамилия ему была знакома с детства еще.
Чалышевы — крупные скотопромышленники Семиречья. Им принадлежало несколько кожевенных и сыроваренных заводов.
— Нет. Ты не Чалышев.
Рябой усмехнулся.
— Не по карману, по душе суди о человеке. Не все овцы в отаре ходят. Есть которые и отбиваются.
Махмут продолжал недоверчиво разглядывать своего спасителя.
Об овцах, которые отбиваются от отары, он знал. А вот что делать с сердцем, если оно наглухо закрыто для таких, как Чалышевы? Махмут Ходжамьяров был твердо убежден до сегодняшнего дня, что никому из богачей не по пути с большевиками. Это положение он принял как непреложный закон, ясный, прямолинейный закон, который называют классовой борьбой. И на одной стороне этой борьбы всегда Ленин, большевики, все бедные казахи, все пастухи, а на другой — такие, как Чалышевы. И вдруг…
А Чалышев улыбчиво заглядывал в глаза и дружески подталкивал в спину:
— Ну и счастлив твой бог, Махмут! Сто лет жить будешь теперь! Из петли выскочил. Ой-бой!
На площадь влетела новая группа конников. Среди них ловкий, худощавый, с запавшими землистого цвета щеками Никита Корнев. Он увидел Махмута и обрадованно закричал:
— Эге, Ходжамьяров. Ты живой?
— Живой, Никита Савельич. Вот Алдажар спас, зарубил белых собак, хотели меня в петлю затолкать. Вон они, а вон петля.
— А Сидоров где?
— Нету. Убежал.
— Смотри ты! Как бегать наловчился, паразит. Ну ничего, поймаем авось! — А сам уже искал глазами Павла Овдиенко. — «Ну, кто был прав? Расколошматили-таки белых».
— Сидоров нашего Гаврилу убил, Прохора убил. Сам в них стрелял.
Эти слова не сразу дошли до сознания Корнева. У него еще не схлынуло беспокойство за исход боя, хотя он уже знал, что белых разбили наголову, а сами потерь понесли вдвое меньше, чем предполагали вначале.
— Застрелил, — Махмут повторил только одно это короткое слово, а Корнев услышал и те, сказанные чуть раньше.
— Да ты что? — спрыгнул он с седла и увидел убитых. Он опустился на одно колено, поцеловал поочередно расстрелянных, поднялся на ноги и какое-то время стоял с непокрытой головой. Ветер рассыпал его жидковатые и тонкие, пшеничного цвета волосы.
— А ты кто? — повернулся он к Чалышеву.
Тот назвал себя.
— Это ты привел полк и ударил в тыл белым? — коротким оценивающим взглядом Корнев, как в клещи, взял Алдажара.
— Да.
— Мы на Хоргос. Сидоров, видать, туда подался.