Опасное задание. Конец атамана
(Повести)

Залман Танхимович

Александр Сергеев

ОПАСНОЕ ЗАДАНИЕ

КОНЕЦ АТАМАНА

Повести

КОНЕЦ АТАМАНА

По следам действительных событий

Вьюжной ночью

етер гнал поземку и колючие пружинистые шары перекати-поля. Когда взошла луна и повалил мелкий, похожий на крупу снег, спеленавший в одно степь и небо, из глубины ночи донесся топот коней.

Зацокали по мерзлой, прихваченной стужей земле подковы, запахло конским потом, и упрятанный за глиняными дувалами небольшой городишко затрясся от неизвестности и страха. А вскоре в двери его саманных домишек застучали приклады.

Это полковник Сидоров, отброшенный внезапным налетом красных от основных сил атамана Дутова, ворвался со своим потрепанным полком в Джаркент.

Ворвался с гиканьем, стрельбой и принялся рубить всех без разбору, мстя за поражение, пережитые страхи, за неделю панического отступления, за ночевки на снегу, когда каждую минуту казалось, что далекие вспышки вражеской артиллерии, пока прикрыл на миг глаза и только успел подремать немного, уже приблизились вплотную, а путь впереди отрезан.

К полку, во время этого бегства по безлюдной степи, присоединились остатки от нескольких эскадронов, потерявших своих офицеров и представление о происходящем. Еще недавно эти эскадроны входили в несуществующее больше левое крыло армии атамана.

И застонал, забился в судороге степной городок, завыли псы, закричали люди, закудахтали на нашестах куры, запахло варевом.

Изголодались за неделю бегства сидоровцы.

— Давай, мать, жрать. А то!

— Родненькие, последний кабанчик. Не губите! Ничего же окромя нет. А детишек-то. Видите?

— Н-но, не чепляйся, паскуда!

— Стукни ее хорошень, враз отстанет.

— Открывай, тетка, сундук, тебе говорю!

В домах плакали ребятишки. А в стайках упирались, мычали, не шли под обух или под нож коровы. Уже пылали костры, пахло паленой щетиной, жженым рогом.

— Эй, земляк! Ми-итька! Энто ты? Язва!

— Знамо.

— Давай к нам, мы, брат, такого бугая завалили — на всю родню хватит.

— А мы на курятину натакались. Скуснее!

— У вас, в ваших хатах баб случаем повкуснее нету?

— Этого добра не видать.

— Попрятались, поди?

— Найдем, не спрячутся. Я сейчас за большевиками малость поохочусь. Антиресно, страсть люблю за имя охотиться.

— Ну, ну.

Ходили зловещими группками по дворам.

— Эй, где тут коммунисты?

— Сказывайте, которые тут советчики.

И уже косил чей-нибудь вороватый взгляд на соседский домишко, подмигивал заговорщицки, готовно.

— Там вон, господа станичники. Егоров по фамилии, он из этих, из красных. А мы, слава богу, верующие. Православные мы.

Цокали среди вьюги и тьмы копыта, рвали ночь одинокие выстрелы.

— Еще где краснопузые?

— Пойдемте, господин вахмистр. Я, разрешите представиться, Салов буду. Аггей Аггеевич Салов. По первой гильдии торговал до прихода большевичков.

Низкорослый, с кособоким, опущенным плечом, в надвинутой по самые брови шапке и отороченной каракулем черненной бекеше купец побежал вперед.

— Попрошу за мной, господин вахмистр. — Через несколько домов Салов остановился. — Здесь, — и, шагнув во двор, надавил грудью на покосившуюся дверь.

— Открывай!

— Эй!

— Сейчас. Кого вам?

— Открывай, видать будет кого, — присоединил свой голос вахмистр.

— Ребятенки спят. Не разбудите, ради милости.

— Где сам-то?

— Не знаю, родимые. На заработки в Верный уехал.

— Не знаешь? А на чужое зариться знаешь? Забыла, как муку из сусеков у меня выгребала? Забыла?

— Да уж вы, Аггей Аггеевич!

— Завеличала, вспомнила. Это, господин вахмистр, такая красная, доложу, больше некуда. Председателя чека, Савки Думского, свояченица. Вот кто это, господин вахмистр.

— Выходи. Живо!

— Господи! Дайте хоть юбку наброшу.

— На том свете и так примут. А ну!

Мела поземка, секла по дувалам. Городок сразу пропах конским потом и порохом. Запахи эти, казалось, уже никакому ветру не сдуть. Подходили новые эскадроны и растекались вместе с махорочными дымками по дворам. И снова вразнобой бухали выстрелы. Завтрашнее солнце должно взойти над Джаркентом не для совдепчиков и большевиков. Так еще накануне объявил по всем эскадронам крутой на слова и на расправу бравый полковник Сидоров. Ему нужен был в этом городишке такой порядок, чтоб никто ни пикнуть, ни головы поднять не посмел. Отсюда, возможно, в случае удачи он будет гнать красных вплоть до Белокаменной. Отсюда и за кордон ему подаваться, если удачи не будет больше. Благо, до него рукой подать. Там тогда, за кордоном, придется дожидаться нужной поры.

И утро настало. На площади возле мечети, где тянулись торговые ряды, лежали припущенные снегом трупы. Кто-то уложил их старательно ровными рядками и почему-то всех на правый бок. А в крестовый дом Салова, где остановился полковник, уже потянулись зажиточные горожане, купцы, банковские служащие, почтовые и таможенные чиновники. Их вызвали туда.

И там за большим, уставленным вином и закусками столом Сидоров, отгребая рукой папиросный дымок в сторонку, хмуро оглядывая темными, недобрыми глазами собравшихся, говорил, что очистит за неделю от красных целиком весь уезд и не уйдет отсюда, пока не будут уничтожены Советы на всей русской земле. Что скоро он соединится с Дутовым и Анненковым, после чего они двинут полки на Верный, а затем на Москву. При этом полковник упирался кулаками в стол так, будто пытался раздавить его.

— Это не бахвальство, господа, — наклонялся слегка Сидоров. И было непонятно, очень уж он пьян или, наоборот, совершенно трезв.

Хозяин дома Салов, слушая полковника, незаметно крестился и подливал ему в рюмку искристого первача. Полковник был высок, плечист, смугл лицом, чернобров и черноволос.

— Дай-то, господи, чтоб навечно, — шептал Салов.

Очистить весь уезд от красных полковнику не удалось. Но обосновался он в Джаркенте крепко.

Вокруг города выросли окопы. Летом их подправили, подновили. Осенью наделали новых. Сидоров по-прежнему, как и год назад, цепко держал в своих руках город и часть примыкающего к нему уезда. Покидать захваченное он не собирался. Наоборот, рассчитывал, что как только Дутов окажет ему обещанную помощь, он перейдет в наступление.

И снова пришла зима, опять заходили степями колкие ветры, иногда сочились дожди, ложились изморози, иногда разыгрывались метели, и тогда казалось, что во всем мире от неба до земли только одни снега.

Этим вечером опять мело. Темнело. Вспыхнули окна в добротном доме Салова. Рядом с ним пузатый лабаз, ворота. Над воротами полощется флаг. Часовой у дома спасает от ветра цигарку. Затягиваясь, он тычется в ладони морковным, иссеченным пургой лицом.

Света в окнах добавляется. Сегодня полковник отмечает день своего рождения. Стукнуло сорок пять. Одновременно он справляет и годовщину пребывания в Джаркенте. Сюда полковник привел чуть больше полка, а сейчас у него с мобилизованными почти дивизия.

Сквозь стыки в плотных занавесях пробиваются желтые полоски и острыми лезвиями ложатся на дымящийся снег. Он хрустит под ногами тех, кто приходит на званый вечер к Сидорову. В сенях пришедших встречают денщики, обмахивают щетками сапоги, проходят по ним бархотками. Сразу три денщика, чтобы не задерживать гостей.

— Господин полковник, разрешите поздравить!

— Благодарю.

— Не сочтите за нескромность. Примите сувенирчик от первой сотни.

— О, изумительная вещица! Проходите, господа. Предлагаю перед ужином по малюсенькой, — потирает полковник руки.