Игра в «Потрошителя»

У Кэрол не было ни детей, ни родственников, только какие-то подруги, которых Индиана не знала: они-то и сопровождали страдалицу на химиотерапию. Она без конца говорила о своем муже-колумбийце, которого выслали за торговлю наркотиками и которого она всеми средствами старалась вернуть, и о своей раковой опухоли. В данный момент она не ощущала боли: ее убивал яд, струившийся по венам. Лицо у нее было пепельно-серое, сил мало, голос еле слышный, но Индиана надеялась на улучшение: от Кэрол пахло не так, как от других онкологических больных, которые приходили за консультацией. Кроме того, способность Индианы настраиваться на одну волну с болезнью пациента с Кэрол не срабатывала, и это казалось добрым знаком.

Однажды они сидели в кафе «Россини», болтая о том о сем, и Кэрол вдруг призналась, как ей страшно умирать: она надеется, что Индиана укажет ей путь; та вовсе не желала брать на себя такую ответственность.

— В тебе столько духовности, Инди, — твердила Кэрол.

— Послушай, ты меня пугаешь! Если я и знаю каких-то людей, полных духовности, это ханжи, они воруют из библиотек книги по эзотерике, — расхохоталась Индиана.

— Ты веришь в реинкарнацию? — спросила Кэрол.

— Я верю в бессмертие души.

— Если реинкарнация существует, значит я зря прожила эту жизнь и перевоплощусь в таракана.

Индиана дала ей почитать свои настольные книги, эклектическое сочетание суфизма, платонизма, буддизма и современной психологии, но не стала распространяться о том, что сама учится уже девять лет, но только-только делает первые шаги по нескончаемой дороге самосовершенствования: нужны эоны, чтобы постичь полноту бытия и освободить душу от борьбы и страдания. Она надеялась, что инстинкт целительницы не подводит ее — что Кэрол излечится от рака и в этом мире ей хватит времени, чтобы достичь желаемого просветления.

В ту январскую среду Кэрол и Индиана договорились встретиться в кафе «Россини» в пять часов вечера, воспользовавшись тем, что один из клиентов отменил сеанс рэйки и ароматерапии. Встречу предложила Кэрол, которая сообщила подруге по телефону, что, отдохнув пару недель от химиотерапии, она теперь начнет ходить на радиотерапию. Она пришла первая, в своем обычном этническом наряде, едва скрывавшем исхудалое, утратившее координацию тело: хлопковые брюки и туника якобы в марокканском стиле, теннисные туфли, африканские бусы и браслеты из семян. Дэнни Д’Анджело, официант, который не раз ее обслуживал, изобразил преувеличенную любезность, грозную для клиентов, имевших определенный опыт в общении с ним. Этот парень гордился тем, что половина Норт-Бич — его друзья, в особенности завсегдатаи кафе «Россини», где он служил так давно, что никто и представить себе не мог, как заведение без него обходилось.

— Послушай, милочка, этот тюрбан, который ты сегодня надела, тебе идет гораздо больше, чем парик, — поприветствовал он Кэрол Андеруотер. — В последний раз, когда ты приходила, я сказал себе: «Дэнни, ты должен посоветовать дамочке, чтобы она сняла с головы эту дохлую лисицу», но, по правде говоря, я так и не осмелился.

— Я больна раком, — обиделась Кэрол.

— Конечно, красавица, это всякому видно. Только лучше совсем без волос. Сейчас так ходят. Что тебе принести?

— Ромашковый чай и печенье; но я подожду Индиану.

— Индиана у нас — ни дать ни взять гребаная мать Тереза, разве не так? Я ей обязан жизнью, — сказал Дэнни и готов был уже сесть за столик и рассказывать разные истории о своей любимице Индиане Джексон, но в кафе набилась уйма народу, и хозяин уже делал знаки, чтобы Дэнни поторапливался и шел обслуживать других клиентов.

Через окно Дэнни разглядел, как Индиана переходит через Коламбус-авеню и направляется к кафе, и тут же бросился готовить ей двойной капучино со взбитыми сливками, как ей нравилось, чтобы встретить ее на пороге уже с чашкой в руке. «Чествуйте королеву, плебеи!» — заорал он во всю глотку, по обыкновению, и клиенты, привыкшие к ритуалу, подчинились. Индиана чмокнула его в щеку и, взяв капучино, прошла к столику, за которым сидела Кэрол.

— Меня, Инди, снова тошнит, и ни на что сил не хватает. Просто не знаю, как быть, разве что кинуться с моста, — вздохнула Кэрол.

— С какого именно? — осведомился Дэнни Д’Анджело, проходя мимо с подносом.

— Это так, к слову, Дэнни, — произнесла Индиана с укором.

— Спрашиваю я, дорогуша, потому, что с Золотых Ворот прыгать не рекомендую. На мосту поставили решетку и развесили видеокамеры, чтобы самоубийцам неповадно было. У кого раздвоение личности, у кого депресняк — все норовят кинуться с гребаного моста, это входит в туристскую программу. И все скачут в одну сторону — в залив. В океан не бросаются — боятся акул.

— Дэнни! — воскликнула Индиана, передавая Кэрол бумажную салфетку.

Та громко высморкалась.

Официант проследовал с подносом к другому столику, но через пару минут уже снова отирался поблизости, прислушиваясь к словам Индианы, которая старалась утешить злополучную подругу. Она вручила Кэрол глиняный медальон, повесить на шею, и три склянки темного стекла с маслом ниаули, лаванды и мяты, объяснив, что масла и эссенции — природные средства, они впитываются через кожу за считаные минуты, идеальный вариант для тех, кто не в силах проглотить лекарство. Нужно нанести две капли ниаули на медальон и носить его каждый день: это снимет тошноту; несколько капель лаванды — на подушку, и ступни натереть мятой — это поднимет тонус. Знает ли она, что старым быкам растирают яички мятой, чтобы…

— Инди! — возмутилась Кэрол. — Я и думать об этом не хочу! Бедные быки!

В эту минуту дверь — деревянная, со вставкой из ограненного стекла, старая и хлипкая, как практически всё в кафе «Россини», — распахнулась, пропуская Лулу Гарднер, которая начинала свой обычный обход квартала. Все, кроме Кэрол Андеруотер, знали эту маленькую старушку, беззубую, сморщенную, как высохшее яблоко, с кончиком носа, упирающимся в подбородок, в плаще и берете — просто Красная Шапочка! она жила здесь с давно забытых времен битников, делала фотографии и считала себя официальным хронистом всего, что происходит в Норт-Бич. Живописная бабуля утверждала, будто ей удалось запечатлеть людей, которые жили здесь в начале двадцатого века, когда после землетрясения 1906 года в квартал хлынули итальянские иммигранты; и конечно, знаменитостей, таких как Джек Керуак, который, как она уверяла, бойко печатал на машинке; или Аллен Гинзберг, любимый ею поэт и общественный деятель; или Джо Ди Маджо, легендарный игрок в бейсбол, который жил здесь в пятидесятые годы со своей женой, Мэрилин Монро; снимала она и стриптизерш из «Кондор-клуба», которые в шестидесятые годы образовали кооператив; одним словом, она фотографировала всех, и праведных и грешных, находящихся под покровительством святого Франциска Ассизского, который призревал свой город из часовни на улице Вальехо. Лулу опиралась на палку, доходящую ей до макушки, таскала с собой допотопный поляроид, а под мышкой держала массивный альбом.

О Лулу ходило множество слухов, которых она никогда не опровергала: говорили, будто она похожа на нищенку, но прячет где-то несметные миллионы; будто она выжила в концентрационном лагере, а муж ее погиб в Пёрл-Харборе. Одно все знали наверняка: Лулу была практикующей иудейкой, но справляла Рождество. Год назад Лулу таинственным образом исчезла: три недели не видя ее на улицах квартала, соседи решили, что она умерла, и собрались почтить ее память. В парке Вашингтона на видном месте поставили увеличенную фотографию столетней Лулу Гарднер, и люди клали рядом цветы, плюшевых зверюшек, репродукции сделанных ею снимков, прочувствованные стихи и послания. В воскресенье вечером, когда несколько десятков человек стихийно собрались со свечами в руках, чтобы сказать ей последнее прости, Лулу Гарднер объявилась в парке, спрашивая, кто умер, и готовясь фотографировать скорбящих. Некоторые соседи, чувствуя себя обманутыми, так и не простили ей того, что она осталась жива.