Ритуал

Усмехнулся и выдохнул: «Да».

Это — «да» — имело привкус мятного табака и утреннего кофе. И кружилось в воздухе, оседая вниз. Алтарь вспыхнул под моими руками, сила взметнулась вверх теплым ветром, пошевелив завитки волос.

Мы стояли почти нос к носу, глаза в глаза, разделенные только алтарной плитой.

— Давай, — дядя широко раскинул руки, и отшагнул назад, открываясь, — давай, Вайю! — Алтарь снова вспыхнул прерывисто под моими ладонями, но контроль я удержала. Полночи медитаций не прошли даром. Голова была пустой и звенящей, мысли текли четко, ложились ровными линиями, объединяясь в систему. — Ты же хочешь, сделай… — искушал он, улыбаясь очень криво. И я, наконец, поняла, что было в его глазах — напряженное, скрученное в тугую пружину… ожидание неизбежного.

— Хочу, — выдохнула я тихо, — поблагодарить. За то, что не соврал.

— Успокоительный эликсир?

— Нет. Не пила, но всплеска не будет. Считаем это за первый вопрос.

Дядя нахмурился, внимательно, по-новому, изучая тщательно уложенные волосы, форму, ленту в петлице.

— Второй вопрос, — я похлопала кончиками пальцев по гранитной плите. — Приказ выполнили? Сакрорума убили наши люди?

— Нет, — снова улыбнулся, насмешливо и криво. — Не-ус-пе-ли. Горца сняли раньше, — продолжил он деловито. — Это истинный талант — умудриться нажить столько врагов за такую краткую жизнь.

— Кто?

— Тц, — дядя покачал пальцем из стороны в сторону. — Моя очередь спрашивать, — улыбка стерлась, глаза похолодели, когда он опять наклонился близко-близко. — Я хочу знать, кто такой этот Сакрокрум, чтобы ты допрашивала Главу собственного Клана? Кто такой этот вшивый горец, которого ты знаешь несколько декад, и с которым встречалась всего четыре раза? Кто он такой, Вайю? — громыхнул дядя так, что, казалось, завибрировал воздух вокруг. Алтарь вспыхнул неярким светом. — Видишь? Видишь до чего мы дошли? — мы так и стояли друг напротив друга, как два бойца, разделенные гранитной плитой. — Я ждал, что ты используешь силу, Вайю, — закончил он устало. — И я хочу знать, из-за кого мы дошли до такого.

Я молчала.

— Я требую ответа на свой вопрос, Вайю, — закончил дядя жестко, и Алтарь опять тускло вспыхнул под нашими ладонями.

— Из-за меня, — не смотря на весь псаков обретенный контроль глаза запекло. — Из-за меня, — выдохнула тихо, и мне стало легче. Алтарь вспыхнул умиротворяюще, подтверждая правдивость моих слов. Всё из-за меня.

Я бы много дала, чтобы вернуться в дом Браев и отпустить связанного Нике на все четыре стороны, просто выпнуть его из дома под зад, и найти другого темного, который держал бы чары. Но я хотела Нике. Хотела иметь его рядом сейчас, а не через десять зим. Это я — соскучилась, и это моё эгоистичное решение привело к таким результатам. Я могла отпустить его после, но связала контрактом по рукам и ногам, думала — время ещё есть, хотела показать ему столько… но ни разу не спросила, чего хочет сам Нике. Хотела — я. И этого было достаточно.

— Блау имеют право, — выдохнула я горько. — Блау всегда получают то, что хотят. Так ты учил меня. Любая игрушка. Любые вещи. Любые люди.

— Вайю…

— Я хотела горца себе, — выдохнула я после очень долгой паузы. — Нике был бы гениальным целителем. Не вылечил бы Акса, но помог бы.

— Целителей много, мальчишка закончил один курс, и его возможная гениальность в будущем…

— Это был мой горец, дядя. Мой. Не трогай никого из моих людей, дядя. Я бы и слова не сказала, вырежи ты хоть всю общину где-то там, на заснеженных вершинах Лирнейских, но это был мой горец, и я сказала тебе об этом. МОЙ.

— А ты — МОЯ. Моя. И когда твой отец доверил тебя мне, я обещал, что сделаю всё, чтобы защитить его дочь.

— Дядя, — дышать стало сложно, как будто мне на грудь упала алтарная плита, и кончился весь воздух. Не виноват был никто. Ни Нике, ни дядя, никто, кроме меня. Я не смогла объяснить вовремя, как важен для меня Сакрорум, чтобы дядя понял. Нике взяли в оборот только по одной причине — близко к Блау. Если бы я держалась подальше, никого бы не интересовал горец из вшивой высокогорной деревушки. Если бы я только держалась подальше…

Я тихо застонала сквозь зубы. Всё потому что я была жадной. И нетерпеливой. Хотела получить всё и сразу, вернуть себе всё, что я потеряла, если бы я подождала, Нике был бы жив.

И я могла понять Нике, почему он сдал меня дознавателям. С его презрением к авторитетам, с его страстью к очередной Булке, с его порывистостью… он всегда был таким. Дураком. И могла понять дядю. Простить можно было всех, кроме себя, потому что уже ничего не исправить. Ни-че-го.

Теперь я буду держаться подальше от каждого, кто был дорог. Подальше от Блау — самое безопасное место, так говорила Фей. И с Фей тоже — уже поздно.

— Я разрушаю всё, до чего дотрагиваюсь, правда, дядя? — выдохнула я горько.

— Нет, — он заметно удивился. — Разрушить можно только что-то хрупкое и ненадежное, поэтому хочу, чтобы в твоем окружении были только надежные и сильные люди. Те, на которых можно опереться, а не те, которые опираются на тебя. Слабость убивает, — он присел на алтарную плиту, приглашающе похлопав рукой рядом. — И не только тебя, но и тех, кто вокруг. Их слабости станут твоими, Вайю, если допустить их слишком близко.

— Их сила тоже…

Дядя отрицательно качнул головой и снова похлопал ладонью рядом.

Сидеть на алтаре — святотатство! Я подтянулась и забралась со своей стороны. Теперь мы сидели рядом, я оперлась спиной на дядино плечо, было высоко — ноги не доставали до пола. Попе сразу стало тепло — алтарь грел, как хорошая печка, если в зимнюю стужу в поместье откажут все артефакты тепла, я знаю, куда можно прийти погреться.

— Ты всегда была такой, — продолжил дядя. — С Акселем было проще. Запретишь, побуянит и остынет через пару дней, увлечется чем-то новым. Ты — не забывала, — он тяжело вздохнул. — Упертая, упрямая, ты изводила всех дома, пока не добивалась того, чего хотела. Правда обычно ты хотела простых вещей, — дядя усмехнулся, — тряпки, балы… Я стал бояться, когда ты начала взрослеть, влюбишься… и всё свое упрямство употребишь, чтобы добиться какого-нибудь молодого сира, — он сочувственно хмыкнул. — Ему бы пришлось не легко. Когда ты увлеклась, я даже готов был рассматривать Квинтов, но горцы… Вайю, горцы — это слишком.

Я повернула голову к дяде, чтобы не пропустить ни слова.

— Горцы продадут кого угодно, — наконец выдавил он, и столько застарелого презрения было в голосе дяди, что причина не любить горцев должна быть очень серьезной. — Отбросы, — выплюнул он. — Даже аларийцы, и те, сохранили подобие чести и свои дремучие принципы.

Первый раз я задумалась, что же связывает дядю и аллари. При его очевидной неприязни к ним, они продолжают служить у нас, хотя их легко могли бы заменить на клановцев. Какие договоренности есть между дядей и аллари?

— И я бы отдал этот приказ снова, Вайю, если бы горец остался жив, — жестко и холодно постановил дядя. Я — вздрогнула. — Эта новая игрушка опасна для тебя. Отброс предаст всегда — это в крови…

Мы молча сидели плечом к плечу. Молчание было тяжелым и грустным, алтарная плита негромко гудела и вибрировала.

— И мне жаль, — выдохнул дядя тихо, — что кто-то успел раньше. — Жаль, потому что я хотел бы точно знать, ударит ли меня собственная племянница в спину, поднимет ли на меня плетения, ради какого-то отброса…

— Обычно я бью в лицо, — отозвалась я хрипло.

— О, да, — короткий смешок, — но всё-таки, — он развернулся ко мне, и я чувствовала тяжелый взгляд, который обжигал щеку и шею. — Ударила бы меня… из-за горца… из-за этого отброса, если бы я успел первым? Что бы ты сделала, Вайю?

Молчала я долго. Мгновения текли за мгновением, дядя ждал ответа.

— Не знаю, — выдохнула я честно, и алтарная плита отозвалась неяркой вспышкой. — Не знаю, — и это разрушило всё хрупкое и невесомое равновесие — дядино плечо напряглось, окаменело, и он начал вставать. — Не нужно проверять нас, — я торопливо схватила его за рукав кафтана. — Не нужно постоянно проверять меня и Акса на прочность, не нужно проверять границы, как будто мы непременно должны ударить в спину, дядя. Ставить опыты и ловушки каждый раз, чтобы узнать — пройдем мы тест или нет. Ты не доверяешь никому, я знаю…