Ушли, чтобы остаться

Очередной рабочий день был похож на все прежние: Гвоздилин наскоро позавтракал, отвез весы на аллею, сел на раскладной стульчик, стал подсчитывать, сколько дней до аванса, когда женится старший внук, привычно поругивал свою Машу за скопидомничество. «Старческое это у нее, прежде подобный грех не водился. Видать, на похороны копит, взяла пример с других старух, кто с пенсии откладывает на погребение…» – всмотревшись в жаркое небо, подумал, что в такую, как ныне, духоту у людей на уме одно – поскорее искупаться, а не узнать свой вес.

Клиентов не было, и старик уронил голову на грудь, задышал спокойно, чуть подсвистывая во сне… Проснулся точно от толчка и увидел рядом старушку неопределенных лет, в черных очках. Макар Иванович прогнал сонливость, приосанился, встал возле весов:

– Прошу-с! Становитесь, мигом определим вес с точностью до грамма!

Пожилая женщина пропустила приглашение мимо ушей, вкрадчиво спросила:

– Не признал, Макарушка? Неужели годы так изменили? А я сразу узнала: спал, как в сорок пятом перед Победой на польской станции – забыла ее имя.

– Радзвихил, – напомнил Макар Иванович.

– Точно, – обрадовалась старушка. – Весна уморила, положил голову мне на плечо и уснул, точно дитя, радуясь, что не стреляют, не бомбят.

– Тая? – Макар Иванович всмотрелся в женщину, в ее выцветшие зрачки, усталые от частого крашения волосы, где у корней пробивалась седина.

– Я, кто же еще?

Макар Иванович проглотил подступивший к горлу комок:

– Крышу у той станции взрывом снесло, вокруг деревья обгорели, возле стрелки лежал убитый конь…

– Помнишь, а у меня память шалит, забываю, какую вчера передачу смотрела, чего на обед было. Сколько лет не виделись?

– Много, более полувека, – не стал уточнять Макар Иванович.

– Целую вечность, – согласилась Таисия. – Тебя первым домой отпустили, моя очередь пришла через пару месяцев, – не делая паузы спросила: – Сильно я постарела?

Не раздумывая, весовщик выпалил:

– Нисколечки! Ни капельки!

– Знаю, что давно не похожа на девчушку-санинструктора, какой была…

Некоторое время двое пристально, насколько позволяло зрение, разглядывали друг друга, пытаясь отыскать знакомые черты, которые хранила тускнеющая память. Первой заговорила Таисия:

– Сын с невесткой одарили путевкой, восьмой день плыву, скоро Астрахань. У вас решила вместо экскурсии одной побродить по городу, точно предчувствовала, что ожидает нечто радостное, и верно – улыбнулось счастье…

– А ты совсем не загорела, – отметил старик.

– Мне солнце противопоказано. Молодежь на верхней палубе загорает чуть ли не целые дни, а я в тенечке смотрю на плывущие берега, скучаю по внуку…

– У меня их трое – две девчонки с парнем, еще правнучка.

– Обогнал меня, всегда был шустрым в делах. Тогда ждала, что объяснишься, признаешься, как ко мне относишься, а ты все про мины, фугасы, как ставили понтоны, чинили мост. Удивлялась, когда только отдыхаешь? А ты: «Отдохну после победы». Спросила, ждет ли дома девушка?», но ты ушел от ответа.

– Никто не ждал.

– Везучим был – ни одна мина в руках не взорвалась, все пули мимо пролетели, лишь раз осколок задел весной сорок пятого… Помнится, родом из-под Херсона, как же очутился на Волге?

– Как комиссовали, демобилизовали, сразу поехал в свою Пятихатку. Иду к родному дому, а вместо него пепелище, цела лишь печная труба. мать померла при немцах, брат погиб под Мурманском, ну и подался в Херсон. Работал на судоремонтном, потом завербовался на строительство Волго-Донского, бригадирствовал, тогда и женился…

– Нога не беспокоит?

– Уж и забыл про осколок, – приврал старик. – А как повязку кладу, помню – век благодарить стану, что ногу сохранила, – помолчал, пожевал губами и признался, что старая рана ноет к непогоде.

– Нe я ногу спасла, а хирург.

– До госпиталя ты довезла.

– Лежал в кузове «студебекера», а на лице ни кровинки, шутил, чтоб боль пересилить, слабость не показать.

– Это точно, перед глазами все плыло, еще немного – и взвыл бы белугой.

– Кого из однополчан встречал?

– Ты первая за столько лет.

Таисия поправила:

– Не ты, а я повстречала.

– Продолжаешь петь?

– Какое уж пение! – Таисия махнула рукой.

– Так пела же, мы, бывало, заслушивались, рты открывали, песнями за душу брала, все прочили быть актрисой, выступать в театре… – Макар не спускал повлажневшего взгляда с бывшей медсестры, видел ее в выгоревшей гимнастерке с фронтовыми зелеными погонами младшего сержанта, гвардейским знаком у кармашка, в сапогах. Перед Гвоздилиным стояла не располневшая женщина преклонных лет, а златокудрая Taя-певунья, на которую заглядывались все – от рядового до полковника и даже генерала.

И Таисия представила, что перед ней не лысоватый, с опавшими щеками, острыми скулами, с сеткой глубоких морщин сутулящийся старик, а молодцеватый лейтенант саперного батальона с тремя медалями и Красной Звездой, в лихо сдвинутой набок пилотке, невесть где раздобытых офицерских брюках с кантом, трофейных ботинках…

Двое у весов не замечали, что из ближайшего летнего кафе доносится музыка, мимо проходят горожане и экскурсанты, что солнце уселось в поднебесье и жарит в полную силу – Таисия и Макар Иванович видели, слышали лишь друг друга.

Макар Иванович со страхом ждал, что Таисия упрекнет за невыполнение данного при расставании обещания встретиться на родине, чтоб уже навсегда быть вместе, но Таисия жаловалась на не дающую уснуть в каюте слишком громкую музыку на палубе парохода, хвалилась, что удалось увидеть во время плавания:

– Каждый вечер кино показывают, но молодежь лишь на танцы ходит, по-ихнему, дискотеку, я больше на палубе сижу, закаты встречаю. Как купили путевку, вначале хотела отказаться – куда в мои-то годы в путешествие? Но сын, невестка и внук настояли; вернусь, поблагодарю, иначе бы тебя не встретила…

Макар Иванович согласно кивал, во всем соглашаясь, то и дело проводил ладонью по лицу, точно смахивал невидимую паутину, мешающую вспоминать былое или проверял, выросла ли щетина. Не выдержав, стал оправдываться:

– Искал я тебя, вот те крест, больше года. Первое письмо осталось без ответа, второе вернулось за отсутствием адресата. Решил, что напутал с адресом, вновь написал уже в адресный стол, не замедлили прислать на бланке письмо, что данная гражданка не проживает…

Таисия спросила, куда писал, оказалось, что письма, запрос уходили не в Читу, а в Челябинск. Таисия не сразу призналась, что, устав ждать письмо, написала сама в Пятихатку, пришел ответ из сельсовета, где говорилось, что указанный на конверте дом сгорел в войну.

– Верно отписали, – подтвердил Макар Иванович. – Меня на родине уже не было, уехал в новые края.

– На Яикову писал? – спросила Таисия, и Макар Иванович кивнул.

Старушка грустно улыбнулась:

– К тому времени отчаялась ждать встречи, дала согласие доброму человеку, фамилию сменила. Муж тоже воевал четыре года.

– Коль не потеряли бы друг друга, вышла за меня?

Таисия покачала головой:

– Поздно было заново строить жизнь, дите народилось, за подол держало.

Макар Иванович слушал и продолжал вспоминать, как Тая склонялась над ним в «студебекере», помогала не терять сознание, когда в госпитале вынесли приговор оставить раненого без ноги, иначе случится гангрена, заспорила с врачами, не позволила резать, убедила, что кость цела; и верно – спустя пару месяцев Макар с палочкой, но на своих двоих, делал первые шаги…

– Напугал меня, – точно подслушав мысли однополчанина, говорила Таисия. – Как узнал про ампутацию, потребовал дать револьвер: не хотел оставаться калекой. Еле успокоила, убедила что все образуется, а то, что рана болит, так на то оно и ранение – от греха подальше отдала револьвер главврачу…

Они простились ближе к вечеру, когда подошло время Таисии возвращаться на пароход. Макар Иванович переживал, что не может проводить – не на кого оставить казенное имущество, нельзя досрочно покидать рабочее место. Наотрез отказался от предложения шахматистов распить кружку пива и засеменил домой. Стоило переступить порог квартиры, как Мария Петровна насторожилась: муж был не похож на себя, таким грустным, задумчивым она видела его впервые. Старушка принюхалась, но от мужа не пахло пивом.