Танец марионетки

— Но он говорил, что любит меня!

— Разве он так говорил? Он просто называл тебя «моя любовь».

 — И что мне теперь делать? — растерялась Анжелика. — Он же на глазах у всех… и у меня… флиртует с ней так откровенно…

— А ты не флиртовала у него на глазах? И потом, посмотри, кто сейчас не флиртует в этом зале? Только если юный Сербало, который мечтает о своей невинной даме сердца. А остальные, следуя совету своего метра, рады предаться утехам любви, и вовсе не со своими женами, в основном.

— Мне хотелось, чтобы он вспомнил обо мне, уделил мне внимание. Я его почти не видела последнее время. Я… скучала по нему. Я хотела, чтобы он опять обнял меня… поцеловал, а я бы ощутила вновь аромат фиалок.

— Может и ему хочется, чтобы ты вспомнила о нем и уделила ему внимание. И целовать тебя ему, может быть, хочется. Так чего же ты желаешь? Его любви или просто привязать его к себе цепочкой, чтобы не смел от тебя далеко отходить.

— Я хочу… я хочу его любви. Я хочу, чтобы он любил меня. И я… люблю его… кажется.

— Так скажи ему об этом. Как он узнает, что ты его любишь, если ходишь с гордым, величественным видом королевы и при этом даришь обворожительные улыбки всем, кроме него.

— Но почему он сам не скажет мне, что он хочет моей любви. Я бы… позволила ему любить себя.

— И это ты называешь «я люблю его»? Он не хочет, чтобы ты ему <i>позволяла</i> любить себя! Он хочет, чтобы ты принадлежала ему безраздельно: и душой, и телом. Сама. По своей воле. Чтобы ты сама решила и отдала себя в его власть. Он без ума от тебя, от своей жены. И он глупец, если дал тебе возможность самой прийти в его объятия, а не заставляет тебя это сделать. Ни один мужчина бы так не поступил… А он отдает тебе власть над собой, полную и абсолютную. И тебе сейчас решать — хочешь ли ты такой же его власти над собой. Так что решай, а то потом может быть поздно, смотри, как он воркует с Антуанеттой. Но помни, ты должна это сделать, потому что любишь сама и хочешь его любви, а не потому что ревнуешь.

— Я ревную? Я, действительно, ревную… Я его ревную! Это значит, что я его люблю?

— Это пока ничего не значит. Но это уже кое-что.

Жоффрей де Пейрак подал знак, и слуга, переходя от факела к факелу, гасил их один за другим. Стало совсем темно, но постепенно глаза привыкли к приятному лунному свету, а голоса зазвучали приглушенно, и во внезапно возникшей тишине слышались вздохи обнявшихся пар. Некоторые уже поднялись из-за стола. Они бродили в саду или прогуливались по галерее, открытой ароматному дыханию ночи.

Граф оттолкнул кресло, забросил ноги на край стола, взял гитару и запел. Его лицо обратилось к луне.

Анжелика наслаждалась пением мужа.

— После того поцелуя в галерее, после того, как я почувствовала на себе его обжигающий взгляд, который словно проник через пространство, Жоффрей почти не обращал на меня внимания. Он занимался дамами, их стихами и рассуждал о любви, пропадал в лаборатории или уезжал с визитами. Мне его не хватало…

Анжелика дотронулась сзади до шеи. Поцелуй мужа, казалось, до сих пор обжигал её. Прикоснувшись пальцами к месту, где она почувствовала тогда его губы, ей показалось, что он сейчас снова целует её. И она быстро отдернула руку, настолько волнующе было это ощущение.

Долгий теплый вечер, смягченный тонкими винами, приправленный изысканными пряными блюдами, музыкой и цветами, завершал свою картину, окутывая дворец Веселой Науки магией любви. Нельзя безнаказанно слушать о любви и ее наслаждениях, не поддаваясь сладостному томлению.

Человек в маске продолжал петь, но он тоже был сейчас одинок. Он пел луне, этой царице ночи, но иногда его взор обращался к ней, и тогда она видела в нем пламя того огня, что горел в душе этого человека.

— Чего он ждет? Что я брошусь к его ногам? — Анжелика закрыла глаза. Перед ней пробегали те немногие мгновения ласки её мужа, которые она помнила. Она понимала, что уже сдалась. Но ей не хотелось себе в этом признаваться.

Анжелика вышла из зала на открытую галерею. Слишком пленителен был его голос, слишком опьяняюще звучали песни. Сад Веселой Науки был наполнен томными вздохами. Она заметила Сербало, он блуждал по аллеям и обдумывал слова, способные убедить его слишком целомудренную подругу. Вдалеке, обнявшись, бродили другие пары, стараясь спрятаться в укромные уголки сада.

В зале зазвучала новая песня. И это была не баллада повествующая о былых подвигах, не кансона* или альба**. Это была песня-призыв, песня-признание, песня-плач. Она была еще откровенней той, что он пел для нее в домике на Гаронне.

Скажи мне, чтоб ушёл я навсегда.
Скажи мне: "Всё, что было - было ложью".
Иначе не забыть мне никогда
Объятия, охваченные дрожью.

Скажи, что лгали руки мне твои,
Когда ласкали до изнеможения
И не шептали губы мне: "Люби!",
Пересыхая вмиг от наслаждения.

Скажи мне, что не любишь больше ты.
Иначе никогда я не поверю,
Что лгали мне глаза у той черты,
Где страсть, желанья открывают двери.

Анжелика даже через стены чувствовала его взгляд, обращенный к ней. Она снова зашла в залу и увидела, что была права. Взор его черных глаз был устремлен на неё и следил за ней, пока она подходила к месту, откуда ей было бы лучше видно Жоффрея. Он пел эту песню для нее. Одну её он сейчас видел.

Скажи: "Все ложь. Ты все придумал сам.
Все это сна ночного наваждение".
И я уйду, тебя оставив там,
Где нет ни сна, ни счастья продолжения.

Скажи мне, что не хочешь больше ты
Сгорать в огне, когда груди касаюсь.
И подниматься вновь до высоты,
Где были мы, в блаженстве забываясь.

Но чтоб не говорила ты сейчас,
Тебе не верю! Ведь сказало тело:
"Коснись меня, откликнусь я тотчас.
Возьми меня, чтоб в страсти я сгорело".

Она больше не могла слушать его завораживающий голос, видеть его глаза наполненные таким жгучим желанием, что они прожигали её насквозь. Ей казалось, что она прямо сейчас броситься к его ногам и будет умолять его о любви, как Карменсита, бесстыдно и откровенно. И она подумала: