Страница 4 из 23
Он окинул всех сидящих взглядом:
– Кроме девушки, остальные в летах. Но прежде чем перейти к главной мысли… Дорога… странная это штука. Помолчать бы. Да какая-то сила понуждает говорить. И говорить поумнее. Видимо, в путешествиях извечно рождались философы, поэты, проповедники, ясновидцы. Протяжное монотонное движение, мелькание лиц… монологи… Все располагает. Ну так о старости… Многие люди ее боятся. А напрасно. Она, выражаясь просто, выгодна. К примеру, прихворнул. Что ж, такой возраст! Что-то не получается… Тому и быть! Не все вершины твои…
– И с супругой в постели не лады…
– И это тоже, – покивал он на мою фразу.
Старичок зашелестел пакетами.
– Надо приготовиться к прыжку.
– Премного вам спасибо за приятное общение.
– И вам…
– Все хочу спросить: медали у вас…
– Не на рынке купил. За трудовые заслуги. От зари до зари… без продыха… Страна призывала, приказывала…
На станции старичок вышел из вагона. На перроне его встретила пожилая женщина, обняла, поцеловала. Потом деда обнял высокий молодой мужчина – сын или зять. Втроем они пошли к легковушке. Сейчас сядут в машину и поедут по раскисшей от предзимнего ненастья грунтовке в село, такое же захолустное, обнищавшее, как и те, которые незримо промелькнули на обочине.
Потом сойдет Васька. Заспанный. Помятый. Угрюмый с похмелья. Вряд ли кто будет его встречать. И вряд ли найдется его собака по кличке Гришка (была ли она вообще?). А стальную бочку, скорее всего, кондукторша выбросит (или уже выбросила!)
где-то в нелюдимых полях, в которых по балкам и косогорам да забурьяневшим задворкам подобного добра валяется видимо-невидимо – покалеченные комбайны, культиваторы, дробилки-плющилки, фляги. Как досадное напоминание о безвозвратно ушедшем в прошлое безрассудном, расточительном времени. Потом сойдет девочка: хрупкий, мужественный боец новой, неведомой, пугающе-сумбурной жизни. Человек в рясе на прощанье скажет ей благолепные слова, осенит крестным знамением. И девочка, как предыдущие двое, останется там, в промозглых просторах. Кто ее встретит? Кто обнимет и порадуется ее успеху? И проводит в теплое жилье и покормит? И пропоет молитву на ночь? Молитву надежды и спасения? Ничего никому неведомо… что случится, подеется с каждым из нас через мгновение, через день, через год. Потому что мы, люди расхристанной страны, будто ушибленные… не помним друг о друге… и себя не помним… больны одной болезнью – равнодушием.
А темная степь такая же отчужденная, глухая, горемычная. Кулижки первого снега растаяли – словно некто одухотворенный явился ненадолго и исчез, не попрощавшись, добавив душевной подавленности, отрешенности.
…Мы остались в купе вдвоем с батюшкой, если не считать спящих приблудившихся мать и сына. Дабы не пребывать в долгом молчании (к тому же хотелось услышать «главную мысль» попутчика), я поведал такой случай.
В Чечне погиб молодой солдат. Урну с его прахом передали родителям. Мать не пожелала ее захоронить, сказала мужу: «Пусть стоит на тумбочке. Помру… тогда вместе, в одной могиле…»
Батюшка, как и все люди от Бога и для Бога, собственные мысли как бы оттенял, глубже обозначал библейскими. И не тотчас, а исподволь подступался к поставленному вопросу. Он как бы размышлял сам для себя: почему всяк из нас, смертных, неукротимо борется за продление рода своего? Зов природы? Не только. Иногда интересы, предрасположенность к чему-либо расходятся. Особенно когда человек взбалмошный, самомнительный и дрянной. Сюда он «приложил» фразу о том, что в естестве, опять- таки, всяк из нас, смертных, готовится к смерти с того момента, как прояснилось сознание.
– Вот между борьбой за продление рода своего и полным осознанием исходного земного бытия человек совершает заблуждения, равные по удушающей тяжести трагедии, которая подорвала слабое сердце и применила свою коварную власть. Несчастная женщина должна безотлагательно похоронить праx сына и тем самым отпустить его истерзанную душу на небо. А ей вослед молиться.
Он отвернулся к окну. Но явно не для того, чтобы отвлечься от сказанного им, а напротив, чтобы более сосредоточиться, углубиться. Потом глянул на меня:
– Чую в вас родственную душу. Думаю, что поступлю правильно, коль вам поведаю историю своей жизни. Вы, конечно, читали в произведениях русских классиков о монахах, которые посвятили себя служению Господу после того, как совершили тяжкие прегрешения. Мой путь к Всеобъемлющей вере был иным. Рос я в обыкновенной крестьянской семье. Ничем не отличался от ровесников. За учебу получал разные оценки. Играл в футбол. Скакал на лошадях. Любил парное молоко с черствым хлебом. И лишь в одном… К музыке был неравнодушен. Мог часами слушать по радио. Бегал на концерты. Раздобыл старую балалайку и на ней бренчал. Спрячусь на гумне под стогом и луплю по струнам, аж пальцы кровью обагрятся. И кое-чего уже мог исполнить. Частушки сам сочинял и распевал их на зависть воробьям и сорокам! Это я так сам думал. Оказалось, что еще меня слушала моя мать. Как потом она сказала: слушала да подпевала за мной. Навроде дуэта! Оно спустя некоторое время так и вышло: мы с мамой стали выступать на концертах. Зрители принимали нас с большим желанием и восторгом. И мы продвинулись аж до областных конкурсов. И там нам удача улыбалась. А после десятилетки я поступил в кульпросветучилище. Закончил и вернулся в родную станицу. Был принят на должность художественного руководителя в Дом культуры. Вот здесь я и нашел свою любовь – Василису. Как будто в самом деле явилась из сказки – красота неописуемая, коса ниже пояса, ликом и статью… Кажется, на всем белом свете не найти такой! Я был тоже видный из себя. Нас так и звали: добрый молодец и Василиса! Я ей тоже нравился. Иначе зачем бы ей за меня замуж выходить? После свадьбы жили ладно. Двоих детей родили. Она прекрасно пела. И ее стали приглашать в музкомедию. Решили перебираться в город. Но тут случилась беда. Наша концертная агитбригада возвращалась в райцентр. Была поздняя ночь. И непонятно, каким образом… Словом, столкнулись с грузовиком. Наш водитель погиб. Я очнулся в больнице с проломом в черепе. После удара я потерял сознание в ту же секунду, и произошло то, что происходит с людьми, жизнь которых висит на волоске: моя душа отделилась от тела и стала быстро удаляться от места катастрофы, от дороги с горящим кузовом… от всего-всего земного… Не могу точно сказать, сколько времени моя душа парила в залитом солнцем пространстве. Но мне там явственно почудилось присутствие Бога. Он что-то говорил мне… Смысл можно понимать так: возвращайся на землю, там тебя ждут большие перемены, искушения… и ты должен их победить…
Я выздоравливал медленно. В раздробленное место черепа была вживлена латунная пластинка. Пришлось оставить работу. Занимался дома с детьми, готовил на кухне, копался на огороде. А Василиса продолжала гастролировать. Но раз от раза замечал, что не так как раньше она ко мне стала относиться. Больше молчала. Отворачивалась от меня. Порой совершала странные, болезненные для меня поступки. Например, увидит по телевизору красивого мужчину и вслух со смаком обронит: «Эх, вот бы с ним… Какие мускулы! А ты стал похож на железную дорогу – два рельса да шпалы! Ехать тряско!» И много еще похабного исходило от нее. Как-то разыскал я Василису на кладбище. Пьяная, подол платья заголен… С кем-то на могильном холме совокуплялась. Тут и уснула. А когда она обнаженная вышла на сцену на одном из праздничных концертов… Ее уволили. И с неким поклонником- художником, которому она позировала в различных позах и, разумеется, без одежды, подалась в неизвестном направлении. А я оставил детей на попечение матери-старушки и подался в монастырь. Было жаль заблудшую душу Василисы. Сутками простаивал на коленях перед образами, бессчетно бил поклоны, творил молитвы. И Господь спас ее! Она разыскала меня. Теперь Василиса заправляет церковным хором в моем храме.
Он закрыл глаза, беззвучно шевеля губами.
От резкого толчка дверь продвинулась, и в просвет заглянула собачья морда.