Страница 3 из 23
– Аль тобой недовольна?
– Ну не так чтобы. Был в Волгограде. Хозяин в командировку послал – запчастей для легковушек прикупить.
– Где же они?
– У меня их украли на вокзале.
– А ежели положа руку на сердце?
– В баре погулял…
– Как же теперь?
– Фляжек наделаю. Нержавейка. Огребу… Расплачусь.
– Да. Супруге приятная новость.
– Она у меня ничего… Каждый день дает на автобус до райцентра, где я работаю в ремонтной мастерской. Да я всю неделю пешком хожу. А в выходной на сэкономленные – бутылочку… Хорошо! – Чего ж тут хорошего? Пристрастишься к спиртному…
– Ага… и на десять лет меньше проживу. Это я слышал от Елены по телевизору в передаче «Здоровье». А на хрена мне эти десять лет? Мать, скучно очень… нет смысла… все мы погибаем… – Он захлюпал носом. Покашлял. Успокоился. – Расскажу тебе… Надысь вечером в станичном парке подсел я на скамейку к женщине и соловьем залился: «Ах, какие в небе чудные звезды! Каждую бы погладил рукой! И у вас такое желание?» Она: «Было когда- то… Да испарилось с годами». – «Ничего, – продолжаю петь, – я помогу, чтобы оно вернулось к вам!» Она: «А я вас об этом не прошу. Поищите кого помоложе». Я не отстаю: «Не надо скромничать! Такая луна на небе!» А луны-то никакой и не было. Но, знаете, когда под градусом… Словом, я хотел ее обнять. Она увернулась. Вскочила. И быстро засеменила по аллее. «А звезды… а луна…» – бормотал я. Потом схватил ее за руку и с асфальтовой дорожки потянул в гущину деревьев. Споткнулись о валежину и завалились в рытвину.
Я оказался на ней. Стал целовать. Она хлестала меня по щекам. И чем больнее, тем азартнее мое желание обладать ею. «Подонок! Мерзавец!» – кричала она…
Девочка задвинула дверь. И голос Василия стал неслышным.
– Вот убедились! Я же говорил! – заученно произнес старичок. Заранее предусмотрев его последующее действие, я корпусом подался назад настолько, что его локоть дернулся вхолостую.
– Пойду Ваське еще врежу! – воинственно настроилась девочка.
Батюшка придержал ее за руку:
– Сейчас он изливает душу, раскаивается… снова будет плакать… Слезы, как проточная вода, уносят муть, плесень. Так-то оно… Человеческая жизнь на грешной земле измеряется и порочными поступками. Человек такое существо, которому помимо хлеба, вина и книг необходимо еще кое-чего много. Это божьей твари достаточно утолить голод, поспать… – Он прервал свои размышления. Буднично полюбопытствовал:
– А ты что же… аль спортсменка?
– Я кандидат в мастера по каратэ. Еду с областного соревнования. Там присвоили звание.
– Лепно, лепно! А почему же выбрала именно каратэ? Хотелось, как Путин? А Ельцин был бы у власти… теннисом занималась?
– Меня часто пацаны забижали. Теперь мне их бояться нечего.
– Знамо дело. Недавно ты блестяще доказала свою сноровку. Ну, Бог тебе в помощь, касатка! Человек, коль чего захочет… Силой воли может сердце остановить.
– А стать сумасшедшим?
– Сумасшедшим? Гм… Как тут ответить? Сие по воле Божьей.
Поезд замедлил ход. И, словно проверяя на прочность свои железные суставы и мышцы, оглушительно громыхнул, проскрежетал и замер. И сразу по коридору зазвучали голоса:
– Какая станция?
– Опять пустырь с одной уборной!
– Мама родная!..
– Че ж никто не объявляет? Где кондукторша?
– Небось к кумушкам в другой вагон умелась!
Или с каким мужиком в купе затворилась!
– Какая дикость!
– Погоди! Еще не то будет!
– Поезд поломается?
Наш старичок вскочил, возбужденно высунулся в дверь, ехидно пропищал:
– Хуже! Хуже!
– Ой, не пужайте, гражданин! Террористы нападут?
– Хуже, говорю!
– Да куда еще хуже?
– Убедитесь потом!
А глазастая девочка, прильнув к окну, весело указала:
– Гляньте, Васька! Во гад бессовестный!
Верно, он, Васька… с голой задницей сидел на корточках в мелком полыне откоса.
– Покаялся… исповедался… – ликуя, ехидно выпалил старичок. Две медали его словно целовались и тоже ликовали.
– По естественной нужде. Вестимо, грязные руки… несвежая пища… некачественное вино… Приспичит… и не то…
– Ага, всю Расею приспичило! Ловко!
– Можно и так сказать, образно. А вы, простите, чем так обеспокоены? Поди, небедное подворье имеете. Пенсия. Какая у вас пенсия?
– Почти восемнадцать тысяч. И у бабки стоко.
– Лепно, лепно при нынешних-то временах! Поди, при вашем разлюбезном социализме подобных доходов не имели? Абсурд получается!
– Это я засранец? Ответите за оскорбление! Пожалуюсь… В какой церкви работаете?
– Я вам ничего обидного не сказал. Вижу, что вы всю дорогу как на иголках. А служу я в N-ском храме. Сподобится бывать в наших краях, милости прошу. Вместе помолимся.
– Нет-нет… Я верный ленинец. Слыхал, в вашем городе памятник козе поставили. Козу бы я глянул! Любопытно! А насчет моего недовольства…
Старичок подергал локтем, невразумительно буркнул:
– У каждого своя позиция. Ты эвон с крестом. Девушка с кулаками. А этот, – старичок подбородком указал на меня, – с авторучкой.
– Дедушка, а у вас было так: встретишься с иным и как-то станет сразу на душе паршиво от одного его вида.
Старичок подозрительно покосился на девочку:
– Для меня все люда одинаковые.
– Одинаково плохие?
Поезд уже набрал скорость. Перестук колес все учащался, становился приглушеннее и привычнее. С другой стороны коридора из соседнего купе доносилось явно из мужской подвыпившей компании:
– …Супруга, опьянев от ласки в постели, шепчет мужу: «Ты мой любовник…» Ну тот, должным образом не вникнув в суть ее слов, ревниво всполошился, выпрыгнул из кровати и давай орать: «А-а, попалась, потаскуха! Кто он? Отвечай! Набью харю!»
– Анекдот, что ли?
– Лично сам испытал.
– Побил бабу?
– А как же!
– Ну и дурак!
Третий голос:
– Мужики, летел я на самолете. Вся страна в лесопосадках. Зачем их стоко много?
– Для повышения деторождаемости!
В наше купе вошла женщина в ветхой одежде, за руку она держала рослого парня, тоже одетого скудно. Был он болен, как сейчас принято говорить, болезнью Дауна. Бессмысленными навыкате глазами глядел на нас и улыбался.
– Родимые, помогите несчастным…
Человек в рясе подал ей полусотку. Ласково сказал:
– Присядьте.
Они присели. Юноша рассмеялся и, комкая слова, промолвил:
– Она моя жена.
Женщина положила в карман деньги, обратилась к батюшке:
– Мучаюсь, батюшка, а не живу.
– Муки твои, сестра, Господу нашему понятны. Тебе зачтется. Твой мирской подвиг.
– Нет, родимый, не зачтется.
– Да отчего же? Крест тяжкий несешь.
– Смлада к водочке я пристрастилась. Вот и уродился несчастный.
– Сходи в храм, исповедуйся.
– Мой порок страшен.
– Она моя жена… – снова рассмеялся больной юноша.
– Слышите, че гутарит? Нет, не абы чего плетет. Ить я сплю с нем как с мужчиной. Жалко его… Бог разума лишил, а ведь все остальное как у всех у нас. А кому он нужен? Никакая женщина не согласится… И-и, да че толковать! Как-нибудь уж…
Она хотела встать, но батюшка сделал рукой жест… как бы умыл ее…
– Погоди. Тебе где сходить?
– У нас нет пристанища, двора. Блукаем.
– Поедете со мной. Найдется тебе дело. И он сгодится. Церковь ни от кого не отворачивается. Для нее все равны, желанны. А парнишку уложи спать. Мы ему поможем залезть.
Юноша весело усмехнулся и пружинисто, как гимнаст, взлетел на вторую полку.
– И, ты, сестра, коль притомилась, ложись на другую полку.
Вскоре мать и сын погрузились в сон.
Старичок испуганно озирался, нервно сучил локтем. Силился что-то сказать. Но мысли в слова никак не оформлялись, не превращались в речевое понятное звучание.
Человек в рясе по-прежнему был неизменно покоен, раздумчив, глаза его излучали благодушие.
– Есть такое понятие: не откровенничай о своей беде – не всяк тебе сердечно посочувствует. Да и те, кто посочувствуют, через час запамятуют взволнованные излияния твоей души. Наверно, каждый из вас замечал: беседуешь с красивым человеком и себя тоже чувствуешь красивым, а с неприглядным беседуешь, соответственные возникают ощущения.