Страница 2 из 23
Владимир Подгайный, член Союза журналистов России
Рассказы
Очерки
А где твоя остановка?
Проходят долгие часы, а за окнами тот же однообразный ландшафт: балки, холмы, пашни, деревушки, пестро припорошенные снежком непогожего, ненастного предзимья. И порой начинает казаться, что поезд заблудился и кружит по одной и той же местности.
– Русь захолустная, – невольно подумалось мне вслух.
– Хуже, – словно этого и ждал, с сердитой поспешностью встрепенулся рядом сидевший со мной старичок с двумя медалями. – Поглядите, поглядите! – острым локтем, как копьем, посунул он меня и привскочил с места. – Неубранный подсолнух! А полчаса назад была кукуруза… Тоже на корню! А сколько брошенной тыквы, арбузов! В старину за три оброненных колоска три года тюрьмы давали!
– Однако жили еще беднее, – включился в разговор человек в рясе, с полуседой бородой и понимающими ласковыми глазами; на груди у него бирюзово поблескивал крест. – Нет, строгостью, кнутом, запугиванием добра не сотворишь.
– Куда это годится, – скорее всего не вникнув в смысл слов, сказанных батюшкой, продолжил старичок и еще раз больно двинул меня в бок. – Разве сложно виновных разыскать? Сталина бы поднять на годок-другой, он бы навел порядок! Полстраны поставил бы к стенке! Только так и можно навести порядок!
Батюшка, не делая лишних движений, но и без скованности охотно настроился на вдумчивую, неспешную беседу, к тому располагала длинная дорога и серые, безликие дали.
– Я хорошо понимаю ваше беспокойство по поводу погибшего урожая. Судя по всему, вы сельский трудяга.
– Бывший. Щас между городом и деревней. В одной стороне – внуки, в другой – изба да старуха. Нагостился. Теперь еду пригрубок топить дровами да окуньков ловить в Медведице. Чего нам, старикам… Заслужили!
Скособочив голову, он, как гусак, многозначительно покосился на свои медали.
– Да. Но все же… Вот вы говорите, найти виновных… Все мы нынче равные виновники во всех бедах и грехах. Кто дозволил молодым людям спиваться, употреблять наркотики, не работать, не служить в армии? Ничего нового я не открываю. Сие ведомо всему поднебесному миру.
– Ведомо. Но от этого не легче, – пытаясь перехватить миролюбивую интонацию голоса человека в рясе, промолвил я.
– Свят-свят, не скоро на путь праведный встанет народ! Ведь сколько его дурачили, мытарили, трепали, душили! И стал он, как круженная овца, у которой в мозге завелись черви. Потому-то счастье для нас, россиян, как в промозглой ночи ярко вспыхнувшее пламя костра – просторно осветит, теплом повеет и вдруг осядет, поутихнет и останется пепельный налет.
– Да, именно, – в свою очередь и я вдарился в философию за «пострадавший народ». – В России все для нас, ее жителей, все родное до печенок… потому что ничегошеньки не имеем. А высшая привилегия – сколько вздумается глядеться в небеса. И еще – в любой момент ни за что и ни про что оказаться за решеткой или быть убитым уличным подонком или психом-ментом. А когда умрем, непременно окажемся в раю. Как мученики.
– Лепно рассуждаете. Хотя в какой-то мере книжно.
– А вот послушайте экспромт:
Рядом с батюшкой сидела девочка лет четырнадцати. Она хотела спать, то и дело щекой прикладывалась к сумке, которая лежала у нее на коленях. После того как я прочитал стих, она оживилась, спина ее разогнулась.
– Выдумка? – взгляд ее иронично-снисходительный.
– Быль.
– С тобой случилось?
– С моим лирическим героем.
– Ты поэт?
– У стопы памятника Пушкина постоял…
– Не поняла…
В эту минуту с грохотом откатилась дверь. В купе ввалился крепко поддатый парень.
– Ты пятый лишний! Вали отсюда!
– Эт кто мяукнул? – грозно насупился парень.
– Ва-а-али я сказа-а-ала! – в растяжку сердито повторила девочка. – Тебе че, повторять надо?!
– Повтори, котеночек! Сделай одолжение!
– Сам напросился…
Девочка отбросила на пол сумку, вскочила, как кенгуру, высоко подпрыгнула и ступнями обеих ног ударила непрошеного гостя в грудь. Тот, мотнув головой, спиной грохнулся в коридоре на пол.
С трудом поднялся:
– Извините. Я Гришку ищу. У вас его нет? Вижу, что нет. Удосто… удостоверивался.
Потом его голос слышался от соседнего купе:
– Друга потерял. Гришкой зовут.
– Какой он из себя? Белобрысый? Носатый?
– Че вы, в самом деле… носатый… У него носик с мизинчик.
– Во што одет?
– Да че вы… Какая к хренам одежда. У него мех.
– Обезьяна, что ль?
– Ты сам обезьяна! Кобелек потерялся! Гришкой зовут! А меня Васькой!
– Вот убедились! Я же говорил! – саданул меня локтем старичок. – Хамы на каждом шагу! Залил зенки и ходит нарыпается. А скажи ему: на полях картошка пропадает, нужны рабочие руки – начнет юлить, брехать! Зачем ему горбатиться над бороздой!
– Дак мы только что узрели, на что он способен… А вы, девушка, молодчина! Не след терпеть оскорбления и унижения. И Господь наш… В Святом Писании сказано, что Он «погубит губивших землю». – Человек в рясе, видимо, понял, что внедрился в сложные материи, пояснил: – То бишь люди сами друг друга изведут. А чтобы этого не случилось, надо всем миром исповедаться пред Всевышним, молиться неустанно.
По коридору прошла толстая, неряшливая, с багровым опухшим лицом баба, на кого-то ругаясь:
– Скупердяи! Ненавижу! Знал бы мой Игнат, за кого молодую жизнь положил!..
Поезд остановился. Вместо перрона – насыпь из щебня. Ни вокзала. Ни жилых домов. Лишь обочь приземистая невзрачная постройка, похожая на согбенную старуху, которая подошла к линии и замерла в ожидании.
Но вот появились люди, открыли дверь постройки, стали выносить фанерные ящики и рысью таскать их в следующий вагон. Под окном мелькнула спина Васьки. Вскоре опять он объявился с металлической бочкой на горбу. У входа его остановила кондукторша:
– У нас не пункт по приему металлолома!
– Томка, не строй из себя…
– Подобрал в кустах. Туда и выбрось!
Бочка загремела по насыпи в одну сторону, а Васька – в другую, под колеса.
– Сволочь! Пьяница! Тебя же щас разрежет пополам, как сосиску!
Она за шиворот вытащила с рельсов парня. И пока платочком брезгливо утирала руки, он так- таки проскользнул с трофейной ношей в вагон.
И устроился в соседнем с нами купе. Там его спросили:
– Зачем тебе эта бочка? Огурцы солить?
– Для огурцов у меня в погребе дубовая. А эта…
фляжек из нее понаделаю. Нержавейка! Деньжат огребу!
Когда поезд тронулся, Васька спохватился:
– Мать, а где мой ботинок с левой ноги? А-а, на шпалах обронил! Теперь поздно… Кто-нибудь подберет!
– Какой толк из одного?
– Дак одноногому…
Тот же женский голос спросил:
– Как же без ботинка-то? На станции сойдешь…
засмеют… В городе живешь?
– Ага. В Стокгольме. Вот такой город, как проехали щас: три избушки, два плетня!
– Жена не поругает?
– Она у меня понятливая! Не зря Путинкой зовут!
– Путинкой?
– Да. Меняла паспорт и пожелала в честь президента… Была Марья, стала Путинка. Любит она его. Вот, говорит, настоящий мужик: не пьет, не курит, каратэ занимается, умеет самолетом управлять.