Страница 19 из 23
Борису, видимо, захотелось еще выпить водки. Повелительно махнул рукой:
– Ну, хватит вам! Ишь, понравилось голяком, скакать! Бесстыжие твари!
Клара и Галя надели платья. Он опять – к жене:
– Роди мне сына. Чтоб к зиме был… Иначе…
– Роди-роди… А как?
– Аль забыла?
– Ветром, что ль, надует? Ты же не способен…
– Это я не способен? Я донской казак! Где моя шашка? Зарублю!..
Борис схватил нож, замахнулся… И в эту секунду ударил грозовой разряд, расколотое стекло брызнуло по комнате! Лицо Бориса судорожно искривилось, он выронил нож, закачался, посиневшим ртом хватая воздух.
Надкусанное яблоко
Ефимка проходил срочную службу в городе. Было увольнение. И он познакомился с девушкой Ларисой. Она оказалась тоже из сельской местности, а здесь училась в техникуме. Погуляли по набережной. Скушали по мороженому. А расставаясь, договорились в следующее воскресенье вновь встретиться. В назначенный день и час Ефимка пришел к месту свидания. Ждал три часа. Обморозил уши, нос. Пожилая женщина проходила мимо. Остановилась. Пожалела:
– Сынок, все стоишь? Я на рынок съездила. Вернулась. А ты все сгибаешь на стуже! Ох, не стоит она того! Плюнь ты на нее!
Не плюнул. Потому что не мог он этого сделать. В душу Лариса вошла – глубоко, прочно. Снилась по ночам, румяная, налитая как спелое яблоко…
бежит… или катится по дорожке… А он – следом… С горящим взором! Схватить намеревается. И ясно не мог понять, кто же она – яблоко? или девушка? Просыпался с учащенным сердцебиением. И тоже не понимал – от радости это или от огорчения?
А позже в яви сбылось – они стали жить вместе в родной станице Ларисы. Он – сантехник. Она – в торговле. Она – на виду у людей, у начальства. И собой видная. А Ефимка как бы за ее «широкой» спиной, его как бы незаметно. Но поднесут ему стопку как магарыч, заведется с полуоборота, гордо стучит в грудь кулаком:
– Сам мэр станицы мой закадычный друг! Вчера звонил, о моем здоровье справлялся. Ты, говорит, Ефим Спиридонович, боже упаси хворать! Ты, говорит, один такой толковый сантехник на весь околоток! Как же мы без тебя?! Вся канализация моментом захиреет!
При этом он неуклюже переступает с ноги на ногу на сбитых набок каблуках, спиной, как шелудивый хряк, чешется о близкий твердый предмет и с достоинством дымит сигаретой «Прима». Но хмель улетучивается. И Ефимка становится прежним – рассеянно-озлобленным, мнительным, неуверенным в себе. Косолапой походкой ломает, губит обувь.
Потемну он прибился в старенький вагончик грузчиков мясокомбината. Они отдыхали после погрузки в вагон-рефрижератор говяжьих туш. На электроплите в большой сковороде жарилось мясо. Ефимка перепугался, когда открылась дверь и в помещение ввалилось чудовище: из-под брезентового плаща торчали копыта, а сверху – рога! Горбоносый здоровяк-мужик бросил забитого и освежеванного бычка на пол. Вскоре бычок был полностью разрублен, разрезан и продан «нуждающемуся населению». Сковороду с жареным мясом поставили на стол для общего пользования. По кругу пошла литровая кружка с самогоном. Разгорелся галдеж. Горбоносый, довольно причмокнув губами, кобелиному злорадно осклабился:
– Надысь с одной бабой я… Дак она ажник плакала от удовольствия – вот как наголодалась! – Перевел дух и добавил: – Кстати, ее горе-супруг тут находится.
Мужики-женатики нервно задвигались, засопели и всяк из них мысленно ахнул: не он ли? А Ефимка всех громче ахнул!
Когда брел домой, тягостно думал. По его убеждению, Лариса изменяла ему на всю катушку! Он заметил, как только у нее заканчивались месячные, то она тут же умыкивалась в командировку. Еще примета, тайком покопался в ее «походней» сумке и в коробочке с пузырьком валерьянки обнаружил презерватив – запаслась на дорожку!
– Презерватив… от сердца! – ворчал он. И еще дремучее, заполошнее становилось у него на душе. И в ней, будто в кромешной ночи гнойно-кровавого цвета сполохи, что вызывало вспышки недоброй, пьяной ревности. Он каблуками гремел по асфальту, из-под которых, как от точильного камня, пучками сыпались искры.
На колодке сидел пожилой, но крепкий в плечах Дубинин. Курил на сон грядущий. Ефимка же понял на свой лад: «Поджидает мою Лариску… Попал впросак! Щас я его…» Остановился. Недовольно произнес:
– Ты вот чего, Дубина… Ты к моей бабе не приставай, а то я тебе…
Дубинин не осерчал:
– Дурак ты, Ефимка. Кулаком грозишься… Да я одним щелбаном по лбу… Сядь. И послухай.
– Ну сел.
– Знаю, что ты Ларису к каждому мужику ревнуешь. И ко мне, старику, прилепил. А тут, милок, все просто… Тут кулаком не поможешь. Нет. Запомни это.
– А чем же?
– А вот тем, что у тебя в портках… Понял? Ступай отоспись. А утром пораскинь умом… ежели им тебя бог не обделил. И вот что… Брось пьянку!
Ефимка не через калитку, а через изгородь полез. Затрещали планки штакетника, разорвалась одежда. Спиной привалился к завалинке. Засыпая, вздохнул:
– Уши из-за нее обморозил… Яблоко… надкусанное было яблоко… Че ж так хреново устроено на белом свете… нес-пра-вед-ливо…
Дочь
Мы ждали дочь из Волгограда. Весь день стряпали, убирали квартиру. Все делали с особым желанием, старанием. Жена нетерпеливо поглядывала на часы:
– Аль батарейки сели? Стрелки медленно движутся.
– А ты не думай…
– Да как же… Вон и ветер начался. Пойди коврик выбей на снегу. И глянь, что там за погода.
Я вышел во двор. В лицо мне полыхнуло морозом. Вершина соседнего тополя мельтешила ветками, сдавленно шумела, как поток воды с крыши. Неведомо с какой стороны дуло, откуда сыпалась снежная пыль.
– Метель начинается.
– Метель? – испуганно переспросила жена и бросилась к окну.
– Может, затихнет, – попытался я успокоить.
– Какой там! Потемнело вон… Господи, господи…
– Не волнуйся.
– Че ж не волноваться? Надо что-то предпринимать. Не стой столбом!
– А что делать?
– Чего-нибудь… – голос ее дрожал, глаза бессмысленно бегали, от нервного тика подрагивал подбородок. Несколько лет назад в такую же непогодь на той же московской трассе в автокатастрофе погиб наш сын. Эта незаживающая рана постоянно саднила. И сейчас боль удесятерилась, была нестерпимой.
– Не могу… Нет сил… Делай же что-нибудь!
Она заикала в припадке психоза, мешком рухнула на диван. Я дал ей попить пустырника. По моим прикидкам, на данный момент автобус должен пройти треть пути. Конечно, если ему ничто не помешало. А что могло помешать? В степном раздолье, поди, пурга набрала силу и злость. На шоссе накапливался снег, намерзал гололед. Плюс ко всему – плохая видимость. При подобных неблагоприятных обстоятельствах возможна поломка, а то и аварийное столкновение.
– Делай что-нибудь! – стонала жена, прикладывая ладонь к затылку. Я каменно застыл у окна. Стекло потрескивало от летящих сухих снежинок, невидимая яростная сила пыталась подмять калину, разломить, разодрать. «Ждать… надо терпеливо ждать и надеяться на благополучный исход…» Будто соглашаясь с моими мыслями, Лида взяла молитвослов и как бы наперекор завывающей, погромыхивающей на воле стихии ровно, вдумчиво, умоляюще зазвучал ее голос: «…с упованием крепким молимся, милостиво услышите ныне глас наш молебный и потщитеся на помощь нашу… явите благодатным действом…». Я следом за ней повторял: «…ниспошлите и нам великую и богату милость Господню…» Покой наполнил душу. Покой наполнил жилье.
В тихом согласии созерцали с икон Иисус, Божья Мать… Счастливо улыбалось с цветной фотографии юное лицо дочери.
Жена полулежала с закрытыми глазами. Спала? Я бесшумно прикрыл за собою дверь.
Автовокзал. Длинный, низкий, как коровник. Разбитое кирпичное крыльцо. Внутри разломанные спаренные стулья (клубные – списанные), грязно, холодно. По расписанию автобус должен прийти уже два часа назад. Отрывистые, сдавленные, тревожные голоса:
– Не показался?