Страница 18 из 23
– Не обрадуется… Она – алкоголичка.
Дед Матвей и тетка переглянулись, в один голос спросили:
– Опять комедию играешь? Репетируешь?..
В окне беспросветная темь. В коей несложно и заблудиться.
Девичий сон
От подошедшего к вокзалу поезда пахнуло нездоровым, тепловато-протухшим воздухом. Степан вглядывался в людскую толчею, выискивая племянницу. Вчера из Москвы позвонила сестра: «У Вероники каникулы. Пусть с недельку поживет у тебя…» И она всхлипнула. А может, какой посторонний звук? Может, просто послышалось? Ведь вон какая даль!
Не он, а Вероника его угадала.
– Привет, дядечка!
Обняла его за шею, поцеловала в губы. Он учуял смешанные запахи духов, сигарет и вина. Ожидал увидеть девочку-подростка с угрястым подбородком. – Когда же ты успела? С меня ростом!
Племянница лукаво подмигнула:
– На перроне будем объясняться? Идем.
Она по-свойски взяла его под руку.
В квартире царил некий беспорядок.
– Не ошибусь, если скажу, что тетя Катя в отъезде.
– Да. Уехала в санаторий. Подлечиться.
– Сердце?
– Нет… Да это тебе не надо знать.
– А-а, я поняла… Мама говорила, что у вас дети не рождаются.
– Ну вот, оказывается, ты в курсе…
– Мы родные и должны все знать друг о друге, чтоб при необходимости…
Степан перебил ее:
– Потом пофилософствуем. Марш в ванную. А я стол накрою.
Разрумянившаяся Вероника через некоторое время вошла в зал. Рассмеялась:
– Это называется стол накрыл – две миски молочной лапши и горбушка хлеба!
– Чего бог послал.
– Ох, мужички… Куда уж вам без нас, баб!
Она вытащила из своей сумки ветчину, пол- литровую банку черной икры, коробку конфет, бананы и бутылку коньяка.
– Начнем пировать!
Сама налила в стаканы:
– За встречу, дядя!
– Постой. А тебе не рановато ли?
– Ты же сам недавно сказал, что я повзрослела.
– Ладно. Но только одну стопку. И ни глотка больше. А то…
– А то мамке на меня пожалуешься, и она а-тата! – по попке неразумное чадо!
Вероника грациозно откинулась на спинку кресла, высоко оголив ноги и круто подъемля грудь:
– Можно я закурю?
Прижмурившись, затянулась сигаретой:
– Между прочим, дядя Степан, моя мама тебя очень ценит, называет умным, порядочным, самостоятельным. А меня нет… ругает и ругает!
– Значит, есть за что.
– А я разве виновата, что меня в Артеке пионервожатый изнасиловал! Что пацаны ко мне в спальню через форточку забираются, когда мама на телеграфе дежурит!
– Тебе поспать надо… отдохнуть с дороги.
– А ты мне пустышку дашь в рот? И колыбельную споешь?
Вероника нахально-бесстыже покрутила кончиком языка:
– Скажи, вашенские Машки курят сигареты с красным фильтром?
– Таких сигарет я не знаю.
– Ну да, ты же на необитаемом острове живешь! Не прикидывайся…
– Глупая же ты девка! Представляю, как с тобой живется твоей матери!
– Ей со мной хорошо живется.
– Не думаю. Было бы хорошо… – сейчас ему стало понятно, почему сестра при телефонном разговоре всхлипнула.
– Да знаю, знаю… она меня выслала сюда на перевоспитание. Чтобы ты положительно повлиял на свою разнузданную, непутевую племянницу. И чтобы она вернулась к маме, как Мария Магдалина из пустыни, святая! Не так, что ль? – Вероника зевнула: – Спать хочу.
Поднялась. Покачиваясь, сняла с себя халат. Вместо трусов – две тесемки, одна поперек живота, а другая – между ног.
– Не гляди, бессовестный! Где моя лежанка? На диване?
Степан выключил свет. Вышел во двор, он настолько опешил, что долго не мог прийти в себя, сообразить, что к чему, зачем он здесь один, в прохладной темени? И чтобы вернуться сознанием в нормальное, естественное душевное состояние, вслух сказал:
– Уже ночь.
Постепенно слух уловил пенье сверчков, в саду мягко упало яблоко. В межзвездье, как золотистая козявка в росной траве, двигался огонек. Стало быть, и зрение пробилось сквозь мглу слепого беспамятства.
«Человек вдохнул в железо частицу своего разума, – включился в раздумье Степан. – И вот в мирозданье летит спутник. Человеку хочется познать тайны Вселенной. А сколько неведомого рядом с ним, в нем самом!..»
Степану как никогда захотелось пойти в церковь и перед иконами стоять до кровяных язв на коленях.
– Насмотрелся на луну?
– Ты еще не спишь?
– Дядя, мне страшно… я боюсь…
– Чего ты боишься? Или кого?
– И чего… и кого… Сядь рядом. Прошу.
«Сейчас еще какую-нибудь чушь сморозит». Но, оставаясь под впечатлением недавних взволнованных мыслей, он присел у изголовья племянницы.
– Дядя, дай руку. Какая она большая, сильная, теплая… Я никогда… Почему мама ко мне… видишь, сколько красивых, добрых цветов, бабочек, кузнечиков… бежим… бежим с тобой на обгонки…
Вероника спала.
Степан даже мельком не взглянул на ее лицо – вдруг она откроет глаза и посмотрит на него наивно-вопросительно… а правильно ответить он, очевидно, не сможет.
Кара небесная
Клара совсем оплошала здоровьем: исхудала, ее лицо и руки в пигментных пятнах, будто на кожу налипли лепестки лилии. Она двигалась не как раньше – легко и грациозно, а угловато, рывками, вот- вот завалится безобразно набок. Порой, не замечая того сама, заговаривалась, бормоча бессмысленное, и собеседника не понимала, не улавливала значения ее слов, а только тупо повторяла: ага… ага…
– Эй, жена, очнись! – зверино рявкнул Борис.
Клара вздрогнула. Она стояла в проеме кухонной двери, покорно ожидая команды мужа: подай закуску! газированную воду из холодильника! водки! Это были для нее самые мучительные часы, когда он пьянствовал. А пьянствовал он почти беспрерывно. Лишь на короткое время прекращал, потому что сердце не выдерживало непосильной нагрузки алкоголя и начинало глухо шуметь, отказывалось работать. Тогда он глотал таблетки, пытался дольше спать. А малость оклемавшись, заводился сызнова. В теперешние времена никого не касается, что человек не работает, что человек опускается нравственно. Полная отстраненность и властей, и родственников, и друзей, и соседей. Клара помыкалась, побегала со своей горючей бедой… Ни до кого не докричалась, не достучалась. Всяк для себя живет, а ты, мол, как сможешь, так и выкручивайся! Погибаешь? Ну и погибай! Убытка мало!
– Очнись, жена! – еще злее крикнул Борис. – Важное хочу сказать. Роди мне сына. Чтоб мой наследник… Чтоб богатырь… И в случае чего чтоб за отца, кому хошь… наповал… одним ударом! А Галка не в счет, она – мелюзга! Такая же, как и ты, плакса! Роди сына! Родишь?
Клара, страдальчески сутулясь, жалко замигала ресницами:
– А то б не родила. Да какая я теперь роженица?
Она ладонью провела по плоской груди, постучала кулаком по костлявому тазу.
– А-а, нет проблем! Посажу тебя на усиленную кормежку – через месяц растолстеешь, как свиноматка!
– С тобой растолстеешь… скорее всего…
Глаза Бориса поплыли в разные стороны и словно отбелились. Он, как бы в отместку, налил полный стакан, выпил не поморщившись. Кларе в самый раз ускользнуть, убежать из дома, прихватив и дочь, что она и хотела сделать. Да не удалось. Муж, смекнув что к чему, проворно схватил ее за руку:
– Куда настропалилась? А концерт? Щас разденешься догола и плясать будешь, развлекать меня!
– Дочь постыдился бы…
– Чего?! Ну-к, и ее сюда! Так сказать, семейный эротический танцевальный ансамбль! Галка, в круг! Включаю Азизу! Поехали!
Он рванул платье с Клары.
– Давай руками вот так… навыворот! А бедром… бедром тряси! А ты, Галка, подпрыгивай, как козленок на лужайке, и подголашивай! Громче! Громче! Ох, Азиза, мечта моя! Куплю «мерседес», прикачу к твоему дворцу, королева, буду пальчики твоих ножек целовать!
Клара изо всех сил старалась, чтоб угодить извращенцу, деспоту. И дочке делала знаки – кивала головой, моргала глазами, мол, и ты старайся. Разве лучше быть побитыми в кровь! Ее щеки заливали слезы, сколь долго еще терпеть? За какие грехи?