Страница 17 из 23
Она и не нуждалась…
Как Илью Муромца с печи прогнали
– Вот вам сказ о том, как Илья Муромец не хотел с печи слазить да однова пришлося ему это сделать. Стало быть, совсем мальцом улегся он на теплые кирпичи, да и полеживает себе месяц, год, осьмнадцать годов и еще больше. Матушка туда ему ежедень подает горшок с кашей да краюху. Умнет Илюшка все до крохи и опять на боковую – похрапывает преспокойненько. Да в размерах увеличивается, уже толстые пятки наружу торчат.
А дел на базу да на пажети невпроворот! Матушка за день намуздыкается, ажник кости трещат, зло возьмет, начнет стыдить лежебоку. Надорвется глотку драть, успокоится, ровным голосом добром просит, умоляет, на иконку пальцем тычет, мол, хоть Всевышнего побойся! Да ему-то нипочем! Токо с бока на бок перевалится, громко чихнет от пыли и сызнова в долгую спячку погружается.
Матушка стала думать-гадать, каким макаром лоботряса с печи снять-смануть. Что на ум придет, тут же практически спытает в действии. То чумазую пятку ему гусиным крылышком пощекочет, то вонючий валенок под косматую голову подсунет, то на голое пузо жменю голодных клопов насыплет. И никакого проку! «А ну-к я цельную неделю печь не стану топить, он озябнет вконец и, глядишь, спустится вниз». Не топила три недели. А парень как лежал, так и лежит, смачно посапывая носом. «А ну-к наоборот…» – смекнула она. Натаскала в избу ворох хвороста и давай кочегарить, дабы кирпичи под ним раскалились, как сковорода на огня- ной плите. В печном жерле буйно гудело пламя, час от часу жара прибывала. Уже дышать нечем! Обливаясь потом, матушка вылезла из избы наружу: ждет щас выскочит, выметнется… Слышит, а Илюшка оттель весело орет: «Благодарствую, мамка! Ох, угодила! Ох, приятственно как!» Села на порог и горестно заголосила на всю округу: «У людей сыны как сыны, а этот, окаянный, невесть в кого зародился!»
Мимо шла от колодца красавица-ворожея Груня, подвернула к несчастной: «Бабань, какая доля-беда настигла?» Та все поведала без утайки. Девица поставила ведра наземь: «Айда в избу!» Входят. Жар поопал. Груня дернула Илью за ногу: «Не поджарился?» – «Хорошо мне, тепло», – отвечает тот добродушно. «Открой глаз, – продолжает она. – Открыл? Красивая я? Нравлюсь? Замуж за тебя пойду, вот токмо пятки у тебя дюже грязные, в баньку надо сходить». Выманивает ласково. А он зевнул: «Не-а…» И захлопнул наглухо веки. Груня обняла матушку: «Погоди, не плачь. Есть у меня зелье. Обернусь мигом». Приносит что-то зелено-мутное в берестяном ковше. «В щи плескани и нехай похлебает…» – и че-то еще на ухо пошептала. Поклонилась. И – с глаз долой!
Матушка – варить щи! Посуетилась. Горшок заправила едой и – зелье туда же! Пора обедать. Горшок Илье подала. Парень с аппетитом зачавкал. Все до дна вылакал. Похвалил: «Вкуснотишша!» Мать себе на уме… Ждет-пождет – чудо свершится, ежели не сбрехала Груня. Толчется у загнетки, лаптями по земляному полу чвокает. Глядь, Илюха ногой дрыгнул и протяжный звук под ним раздался. Потом он обеими ногами задергал, будто окрапивился. Матушка затаилась и ждет дальше, чем кончится. А дальше все произошло скорехонько, как ни лучше. Илья с оглушительным грохотом сверзился с печи и, поддерживая заватланные кальсоны, шамором выметнулся вон из хаты, да на огород, на межень в заросли бурьяна и конопли. И просидел так до сутемок.
С тех пор о печи и думать перестал. Наутро оделся, как полагается, оседлал Сивого, подвязал к седлу торбу с провиантом, поеду, мол, от ворогов Русь сторожить. И поскакал трючком за околицу на бугор. А матушка, стало быть, побежала к Груне, чтоб великой радостью с нею поделиться. Груня ее встренула с улыбкой: «Ну вот, а ты, бабушка, горилась-печалилась! А принудил Илью слезть с печи горох, вернее, отвар от гороха. Ну а теперча об этом нече поминать! Иде ж он щас? На пожне?» – поинтересовалась девица. Мать указала рукой: «Эвон на бугре солнышко застит! И то дело… чем кирпичи протирать да клопов кормить!»
В ночном купе
Дед Митрий с узлами пропихнулся в купе и, как бестолковый школьник у доски, остолбенело замер, мотая по сторонам головой.
– Ты, отец, не от злой бабы сбежал, никак не опомнишься от радости?
– Не сбежал я… А еду к ней. В областной больнице она. Харчишек везу – сальца, медку…
Парень, который подал голос, лежал на второй полке, держа в руках раскрытую книгу так, что она скрывала половину его лица. Открытая половина старику не понравилась: щека была небритая, а глаз отсвечивал холодноватой лукавинкой. А уж эта откровенная наглость, вместо того чтобы сказать «здравствуй!», он, как над ровесником, подшучивает. Дед Митрий уже мог безошибочно утвердиться в своей правоте: хам, развязный тип и опасный.
Внизу сидела средних лет женщина, полноватая и, судя по свежей испарине на лбу, вошла в вагон недавно, по всей видимости, в Морце. У ее ног стояло ведро, обвязанное белым ситцевым платком – так обвязывают деревенские бабы подойники после полуденной дойки. Дед Матвей удовлетворенно подумал: стало быть, своя, почти местная, землячка. И лицом, и всей фигурой она ему импонировала, располагала к себе. Это его успокоило, «привело в порядок», он несколько расслабился, потоптался на месте.
– Да вы садитесь. Какое ваше место?
Он заглянул в билет, назвал. Оказалось, его занял парень.
– Отец, я отдаю тебе свое, более удобное для тебя, старого человека, на нижней полке. А сюда тебе и трудно забраться, да и свалиться немудрено сонному. Согласен?
Поехали. Спать еще рано. Женщина задвинула ведро под столик.
Парень брезгливо потянул носом:
– Мамаша, а ты хорошо подумала, когда в ведро укладывала куриные тушки? Сейчас не продыхнешь. А что будет часа через два-три! Да мы тут задохнемся к ядрене фене!
– Небось, не помрешь! Че ж мне, их за пазуху совать?
– Суй хоть под юбку!
– Не нравится – в другое купе уматывай!
– Кто меня там ждет?
– Да такого головотяпа тока армия ждет!
– Армию я сломал… на ГУЛАГе.
– В Афгане, что ль, ГУЛАГа эта?
– Ну да, в Африке!
Парень рассмеялся, зевнул… И вскоре книга свалилась на пол – он заснул. Дед Матвей поднял книгу, прочитал название:
– Архипелаг ГУЛАГ. – Задумчиво промычал: – М-м-да-а…
Тетка тоже вздохнула:
– Послал Господь попутчика… Теперь и глаз не сомкнешь – аль ножом ширнет в пузо, аль сопрет че… Курочек-то я везу сестре в город. Она – пенсионерка, на этажах голодует. Пяток зарубила…
Тут загремела дверь, вошла проводница.
– Дедушка, ваш билетик…
– Вот, милая, мой документик.
– Так. Тринадцатое… А сидите на двенадцатом. Вот ваше место. Эй, просыпайся! Улегся как на сеновале! Аж слюнку сронил!
– Мы же с папашкой договорились… у него грыжа…
– Правильно, у тебя грыжи нет, не заработал еще. Ничего. Все впереди. А сейчас освободи место!
Парень спрыгнул. Низкорослый, на вид подросток. Оказалось, «зайцем» ехал.
– Ишь, забился на верхотуру, думал, не замечу!
– Ниче я не думал…
– Именно… Щас будет станция Вязовка. И я тебя высажу.
– Без твоей помощи обойдусь!
– Он еще огрызается! Вот нахал!
Дед Матвей подтвердил:
– Даже хам!
Тетка тоже не осталась в стороне:
– Куры мои ему помешали! Куры по закону едут, а ты…
Дед Матвей убедительно попросил проводницу:
– Непременно избавьте нас от него. Не иначе с тюряги сбежал. Вот и Солженицыным интересуется!
– А-а, напугались, сдрейфили! – рассиял улыбкой парень.
– Артист из погорелого театра! – укорила тетка.
– А я и еду на артиста учиться.
– Без денег?
– А зачем они? У меня талант, а он дороже…
Проводнице было недосуг слушать всякую всячину, накоротке обронила:
– Я за тобой еще вернусь.
И ушла. Парень заткнул книгу под рубаху. Молчал.
– Сразу прижух! А то – «матушка», «папашка»…
– Нет, я думаю…
– Думай не думай, а от Вязовки пехом придется домой добираться. Небось, мать обрадуется – сын приблудный явился!