Страница 16 из 23
– Да как же так?! Да кто ж они, эти паршивцы? Вот до чего дожились – в родном доме могут запросто укокошить! Я, Алексеич, теперича хожу с колотушкой, чтоб обороняться…
Для «наглядной убедительности» он потряс полотняной замызганной сумкой с тяжелым предметом. И продолжил «откровение»:
– А на меня тоже надысь сосед Хитрый… Сигарету мне дал взаймы, а я запамятовал. Он и накинулся! Правда, до потасовки, как у тебя, не дошло! Лишь поругались!
С нескрываемым сожалением пропел:
– Неопытные были… – и… выдал свое причастие к грабительскому мероприятию (дал наводку!): – Здорово ты их отделал, разукрасил! У тебя вон какие кулаки! Я и сам их боюсь!
Старый пакостник по-лисьи улыбнулся и «напомнил», что недурно бы «колхозного коньячка» пригубить…
…Голова и туловище дяди Жоры находились на верхней площадке крыльца, а голые раскоряченные ноги доставали до земли черными пятками и был на виду его пенис. Опорный столб запачкан кровью, видимо, он, уже смертельно раненный, цеплялся за него руками, намереваясь войти в избу. Лужа крови в воротцах и далее темно-бурые пятна на солончаково-твердой стежке, ведущей по картофельной ботве к раскидистой яблоне. В углу, в сумрачном терновнике отстраненно-весело, балалаечно линдикала неведомая птаха. Во дворе угадывались следы ночной борьбы: скрученные кулижки гусинки, у завалинки сломанный подсолнух, опрокинутый умывальник, рядом с ним топор. В чулане, в комнате разбросаны вещи, книги, рукописи.
В открытую калитку любопытные людишки, как на невидаль, таращились на полуобнаженного мертвого старика, о чем-то перешептывались, ухмылялись, пожимали плечами, качали головой. Милиционер, поставленный час назад при обнаружении трупа (почтальонка принесла пенсию, увидела окровавленного, бездыханно распростертого на крыльце хозяина, сообщила по 02) присматривать за порядком до появления следователя, топтался возле пустой собачьей будки, покуривал, не обращая внимания на зевак, не прогоняя толпу, пропуская мимо ушей обрывчатые смешки, фразы, будто выхваченные из похабного анекдота.
Ввиду того, что врач-судмедэксперт спился и не работал, покойника на медицинскую экспертизу отправили в соседний район. А привезли обратно только через двое суток. День клонился к ночи. Наглухо забитый крышкой гроб некоторое время постоял у двора. Потом его задвинули в кузов грузовика. Поехали. На кладбище без малейшей задержки опустили в могилу. Закопали проворно. Воткнули жиденький крест. Без надписи, кто похоронен, без указания года рождения и кончины. Мужик с тонкими усиками (под блатного певца Сукачева) плашмя лопатой похлопал по гребню холмика, озорно бросил:
– Теперь, дядя Жора, не будешь соблазнять молодых девочек! Отдыхай!
Все, кто присутствовал на погребальной церемонии (человек пятнадцать) рассмеялись. И в приподнятом настроении отправились в кафе на поминки.
После двух-трех стопок мужик с усиками (очевидно, ему подумалось, что коль его шутка на кладбище всем понравилась, можно продолжить в том же духе), не вставая с места, громко произнес:
– Отменные стихи! Отменные! Всю дорогу я читал его книжку, пока ехали до Жирновска!
На этот раз на его слова никто не среагировал, все были заняты поглощением горячих котлет с картофельным гарниром. Рядом с «Сукачевым» мужик постарше, попроще на вид, бесцеремонно ухватистой рабочей ладонью сгребал конфеты, печенье и совал в карман, басовито, как батюшка на клиросе, приговаривая:
– Эт можно… незазорно… Эт так и надо… Оставлять на столе негоже…
А больше никто и рта не раскрыл, дабы что-то в память об усопшем произнести. Слов ни у кого не находилось. На память пришли строки дяди Жоры:
Убийство произошло, как принято выражаться, на почве ревности.
Якобы парень застал свою возлюбленную в объятиях похотливого старика. Ворвался в избу, увидел их в постели. Началась возня, он с ножом, дед с топором… Молодая сила взяла верх… Парня арестовали, одели на него наручники. Началась всякая разбирательская канитель.
Греховодник в сырой земле. А грязные брызги – темной тучей! Свора частных адвокатов заклубилась, замогутилась. «Я буду бороться за честь дяди Жоры, – сказал мне В. М. – Только вы, поэты, должны для меня собрать по полторы тысячи рублей с каждого из вас». Я мысленно прикинул: в районе по меньшей мере… около двухсот стихотворцев. О-го-го какая солидная сумма вылупляется! Сосед дяди Жоры Е. С. запросил меньше. Его и наняли родственники покойника. Но, видимо, совесть одержала верх над скаредностью – «защищать» своего бывшего врага отказался. А друзья-приятели – ходоки?
Они молниеносно трусливо попрятались: моя хата с краю – ничего не знаю! Кто с ним пил самогон, лясы-балясы точил, кто, пользуясь его физической немощью, уводил улыбчивую, безотказную гостью в катух на солому, кто «боевой командой» с ним в окольных угодьях браконьерничал… все открестились – с дядей Жорой ничегошеньки не связывало.
Сказать, что дядя Жора хотел еще жить… Он фанатично был уверен, что проживет лет до девяноста, ссылаясь на долгожительство своей матери. Возможно, до той намеченной желанной черты и дотянул бы. В его избе (а была она под стать хозяину – замызганная, дурнопахнущая) икона отсутствовала – он ее после смерти матери зашвырнул на чердак. Это и ясно почему – чистой веры чуждался, не признавал Бога, а при упоминании о Нем старик начинал суматошно материться, плеваться, иногда падал на пол и корчился в припадке. О матери сильно не жалковал, лишь иногда на первых порах грустно повторял: «Теперь я, как одинокий волк».
Когда дядя Жора, смертельно поверженный, возлежал голый на крыльце, то бесстыжие бабы шепотком глаголили:
– Вон какой у деда!..
– Поэтому к нему и бежали молодые девки!
В беспечной праздности, развлечениях, утехах проходили его годы. Ему было 76 лет, но тропа местных блудниц самого низшего ранга к нему не взялась коростой. Они также шли, подворачивали на приветно зовущий оклик, на улыбчиво-масляный взор из окошка матерого развратника. В кругу захмелевших дружков он бахвалился:
– Ну что с ними поделаешь! Пытаю их: к старику-то претесь… А они: «Сверстники безденежные и в постели маломощные, так как алкаши и наркоманы».
Сам же сексуальные позиции не мыслил сдавать. При малейшем тревожном сигнале по поводу ослабления половой потенции спешил к урологу. Тот, ссылаясь на его немалые лета, с долей шутки советовал ему обратиться к психиатру, добавляя с удивленной улыбкой: «Нонешний мужик едва ли до пятидесяти «продержится в седле», а ты – молодцом!»
Еще он бахвалился:
– Большинство из девок, пройдя мою сексуальную школу, удачно вышли замуж за приличных парней и живут счастливо!
Однако это не так. Может, отдельные и пытались обзавестись семьей, но большинство были обречены… тюрьма, алкоголизм, венерические заболевания, ранняя смерть…
Больше остальных дяде Жоре нравилась рыжая путана. Он так и звал ее – Рыжая. Красивая, сговорчивая. Принимал ее всегда с неизменной охотой и радушием, не скупился на угощение, ласку, нежное обращение. Зачем рыжей юной красотке понадобился старик? У него она находила временный приют после бурных попоек и оргий среди сверстников. Отсыпалась. Залечивала синяки. Будучи уже опытной самкой, она не могла положительно не отметить превосходные качества старого мужчины – привлекали его необычное обхождение с нею, трогательные, ласковые слова, щекочущие касания пальцев, языка… этот негритянски-смуглый, налитый похотливой мужской тяжестью, невиданных размеров пенис.
Но в последнее время Рыжая перестала приходить – она полюбила парня. По-настоящему полюбила. И уже не хотела размениваться чувствами и телом. В том числе и с дядей Жорой. А он, скучая, тоскуя по ней, посвятил ей стих, захотел прочитать. Завлек в избу. Соблазнил, улестил… И… заплатил жизнью!
Закрыты створки окон избы. Закрыта калитка. Непривычная тишина. И в этой тишине на огороде в терновнике или на разлапистой яблоне, как и во все прошедшие дни, негромко поет безымянная птаха. Раньше и теперь никто ее не слушал.