Реквием

– Серьезно я стала изучать человеческую натуру слишком поздно, после защиты диссертации. А тебе просто хотелось разбавить боль в сердце максимально широким кругом друзей.

– И даром это для меня не проходило. Я тонула в разочарованиях.

– Куда же без них, – сказала Лена, улетая мыслями в свои неудачи.

После нескольких минут какого-то глухого оцепенения Инна сказала:

– А помнишь смешной случай, происшедший с тобой во время вступительных экзаменов в МГУ?

И Лена не сразу, но вернулась в настоящее. Инна с улыбкой смотрела на подругу. Локти ее упирались в матрас, подбородок покоился на развернутых ладонях.

«В полутьме ее головка, как цветок в обрамлении листьев», – промелькнуло у Лены приятное сравнение.

– Это тот, про двух пятикурсников, которые в коридоре, сидя на подоконнике, решали пример по алгебре?

– Да. Ты тогда никак не могла понять, почему ты, школьница, заглянув им через плечо, сразу нашла правильный ответ, а они стали в тупик от не таких уж сложных вычислений. Ты спросила у них: «Неужели за пять лет можно забыть то, что проходили в школе?» А они отшутились, мол, интегралы им мозги высушили». Еще бы тебе не справиться с задачей! Ты же единственная у нас на курсе перед поступлением готовилась по сборнику Кречмара. О, эти жуткие ряды и неравенства! Мы-то в основном дальше задачника под редакцией Моденова не заглядывали.

– Лена, встретились ли на твоем жизненном пути женщины много умней тебя? Такие, которым ты хоть и по-доброму, но по-настоящему завидовала?

– Конечно. Во многих сферах деятельности. Я ни с политикой, ни с идеологией себя не связывала. Никогда напрямую не вмешивалась в интриги, всегда, где можно, передавала бразды правления мужчинам. Взаимоотношения между людьми мне трудно давались. А вот талант ректора Черновой из липецкого университета, где работает Лариса, в этом плане, при всей её величайшей всеобъемлющей доброте, настолько могучий и острый, что моё к ней обожание не знает границ. У неё умное, красивое, очень доброе, открытое лицо. У чиновниц обычно проявляется – как бы они ни стремились это скрыть – какое-то надменное выражение. Лица их будто бронзовеют. А то еще хуже: стервозность на них отпечатывается, змеиность характера. У Веры Федоровны этого нет.

– В таком случае она или на самом деле удивительно человечна, или прекрасная актриса. А может, легко продвигалась по служебной лестнице, имея мощную поддержку.

– Я ценю людей из глубинки, самостоятельно достигавших намеченных целей, – недовольно возразила Лена.

– Ты сама из их числа.

– Вот именно. Но мне недосягаемо далеко до нее.

– У каждой из вас свой талант. Просто ты свой поздно смогла развернуть.

– Именно в этом и проявилась моя недальновидность. Надо было всё что можно отбросить и заняться главным.

– Детей не откинешь.

Лена улыбнулась:

– На работе у меня для души, для уважения были: Олег Петрович, Виктор Петрович, Борис Васильевич, Вера Федоровна, Николай Михайлович, Владимир Николаевич, Виктор Алексеевич, Сергей Алексеевич, в НИИ – Лилия Хабибуловна, Яков Лейбович. И соседка Тамара Николаевна. «Друзей моих прекрасные черты!» Ты всех их знаешь. Когда они один за другим ушли из вуза, институт для меня без них стал пуст. Многое я у них в свое время переняла, многому научилась. А дома телефонные разговоры с тобой. Друзей мало было за всю жизнь, по пальцам можно пересчитать. Все больше товарищи.

– Ты быстро распознавала, кто тебе по сердцу, но не сразу сближалась, долго приглядывалась.

– Сама хотела быть для них такой же редкой звездочкой.

– И была.

«Настроение Инны, как и её самочувствие, меняется волнообразно. Опять обо мне её слова… И почему мы не говорим открыто? Страшно? Даже со мной она чего-то не договаривает. Близким людям тоже трудно быть откровенными, потому что боимся обидеть. А некоторые стыдятся правды, не хотят глупо выглядеть. А ведь если побеседовать, копнуть глубже да разобраться, может, проблемы и не возникали бы. И жить было бы проще. Что теперь-то копать?» – Лена вздохнула, прикрыла глаза и пробормотала чуть слышно:

– У меня всё студенчество – это постоянное чувство голода. Оттого-то каждое лето я кантовалась в деревне, на вольных хлебах, на подножном корму отъедалась. Ты тоже.

Но Инна не поддержала разговор. Ее мысли уклонились и ускользнули далеко-далеко от основного направления серьезной темы этой ночи.

26

– А как тот, что на первом курсе… Что-то мне подсказывает, что он остался твоим идеалом. Я ошибаюсь? Пересмотрела отношение к нему? Жизнь откорректировала его образ, изрядно отретушировала его портрет? Бросай карты на стол. Открывайся.

– Остался. Никого больше даже близко на него похожего не встретила. Он мне безмерно дорог. Мы совпадаем по уязвимости, по внутренним вибрациям. Я – его альтер-эго, потому и существует между нами глубокая взаимная симпатия. «Мы долгое эхо друг друга».

– Так и пронесла его образ через всю жизнь. Не последнюю роль играл в твоей судьбе. Он холодный, закрытый?

– Ничего нового о нем не скажу. Человек высшей пробы, душой и помыслами велик. Я равнялась на него, сверяла по нему свою жизнь. Глубокий, насыщенный человек. Скроен не по стандартному лекалу. Мужское в нем никогда не проявлялось пошлым образом. Даже когда он одаривал внимательным взглядом своих проницательных глаз, в них не было подтекста: только уважение и интерес. Точно мощной мимолетной энергией обдавал и поднимал на небывалую высоту. Это особое высшее проявление любви и уважения. И пятьдесят лет общения с таким человеком мало.

Я никогда не мечтала о нем как о мужчине. И его жена не вызывала во мне ни ревности, ни отторжения. Он не виноват, что значил для меня много больше, чем другие. Я надеялась встретить такого, потому что он был для меня носителем истинного мужского благородного начала. Только после пятидесяти как-то один раз подумала – и то, словно бы шутя: «Если бы он был свободен…». Но нет, нет! Иначе пропал бы ареол восхитительной таинственности. Исчезла бы высота…

– Ставишь его неизмеримо выше… Иметь семьи и годами быть верными душевной дружбе?.. Странный, разорванный в пространстве и во времени треугольник. Невоплощенная любовь, длящаяся всю жизнь. Воспоминания, которые вы не пережили вместе… – пробормотала Инна. – Вне всякого сомнения… не царское это дело – обыкновенная любовь.

– Но, тем не менее, наши судьбы нерасторжимы. И тем я счастлива. Он привлекателен деликатностью, особой внутренней статью. Большинство людей приходится терпеть, а у него поразительное чувство такта, предупредительности. Он не позволит человеку оказаться в неудобной ситуации. А этот его ясный ум… Я часто, особенно в минуты грусти, слышу его приятный спокойный голос.

– Эпитеты из юности? Восхитительный идиотизм. Понятно. Завидую. Зная твое обожание и преклонение, неужели не предпринимал никаких шагов?

– Сдержанный. Берёг все чувства внутри, не распылял, не расплескивал. Как и я.

– Напрасно. Любовь должна быть действенной.

В слове «напрасно» Лене почудилась некоторая доля обидной иронии, и она ответила сухо:

– Не позволял себе ни одного движения, даже жеста, способного насторожить. Он был много большим, чем казался. Высокодуховный человек. Добиваться его? Смешно звучит. Творить под влиянием вдохновения, вызванного восхищением его талантом – это да.

– Фантастическое человеколюбие и доброта не имеют пределов! Поражающее воображение сдержанность, элегантность! И т.д. И при всем при том «тихий» гений. То бишь скромный, – поторопилась уточнить Инна. – Вы в этом схожи. А вдруг события приняли бы неожиданный оборот? – Инна попыталась в шутку подловить подругу.