Реквием

– Но инициатива в основном принадлежит тебе, а я, как всегда, – надёжный исполнитель и стабилизатор.

– Твоя жизнь – забег на длинные дистанции, а моя состоит из множества коротких спринтерских отрезков. Я окунаюсь в жизнь с головой, тону, барахтаюсь.

– Главное, всегда выплываешь.

– Долго дальше вторых ролей не поднималась, а планы вынашивала грандиозные. Нос всем нашим нацеливалась утереть, а успехи на поверку оказывались более чем скромные. И всё этот начальник цеха, супостат, директорской ставленник! Стервец. Не разделял он моего стремления «выбиться в люди». Меня от мысли о нём по сию пору колотит. Подобное подлое явление подлежит истреблению в масштабах всей страны. – Инна горько усмехнулась, освежая в памяти годы работы на допотопном заводе, который стоило «списать» ещё сразу после войны. – Я – вечный, надёжный, пробивной зам, на котором все пашут. Это всем на руку. Но я всегда была болезненно амбициозна. Пробилась. Думаешь, подфартило? Всё своим горбом. Сначала приохотилась ездить в командировки. Новые города, интересные люди – лекарство от депрессии. Жёсткий график мне всегда претил. Боялась потерять бдительность, сорваться, а в командировках не до того было. «Отработала» объект, подписала договор или отчёт, посидела с заказчиками с коньячком в гостиничном номере – прибежище одиноких душ – и не поминай лихом! Там все зависело только от меня, от моих способностей, а не от «стаи товарищей», среди которых были и лодыри-нахлебники, и блатные. Но зарплата-то у всех одинаковая, сто двадцать «рэ» на круг. В этом плане мне в «ящике» больше нравилось работать. Там был ежедневный личный отчет о проделанной работе. Вот там-то я показала себя!

– Но ты, защищая тихоню-подругу, «полезла в бутылку». Помню, ей норму повысили, а зарплату срезали. Ты, конечно, на дыбы. Не зря говорят: характер есть судьба, – подсказала Лена.

– Много во что втюхивалась. Но не жалею. С легким сердцем вступала на борьбу за праведное дело.

– Потому-то вся твоя жизнь представляет головокружительную череду взлетов и падений. Неудобной ты была для начальников.

– Мы с тобой всегда становились на сторону слабых. Только я открыто, а ты осторожно, но действенно.

«Опять о работе хочет поговорить? Чтобы легче было уходить из жизни с сознанием до конца выполненного долга?» – подумала Лена.

– Возьму на себя смелость предположить, что командировки тебе скоро надоели. Не было ощущения парения? Освежи память тех лет. Ты всегда к большему рвалась, искала, где интересней приложить свои способности. Мне ли не знать твоего трудолюбия и напористости. Только благодаря тебе нам удавалось довести до конца и закрыть многие кабальные договора, когда мы вместе с тобой работали в первые годы перестройки. Вкалывала на совесть.

– Но с трудом до зарплаты дотягивала. Времечко было «не в советскую армию».

– А я не умела себя предлагать, крепко держалась за постоянное место работы.

– Но это было поле битвы, на котором ты всегда выигрывала. Ты в него органично вписалась. Чем обусловлено твое недовольство собой, своими успехами?

– Патологической неуверенностью, которую я в себе так и не вытравила. Ощущение отверженности сохранилось во мне навсегда, на всю жизнь.

– Тебе мало достигнутого? И ведь не подумаешь. До перестройки ты всегда была нарасхват. Да и сейчас не в пролете, хоть и дается это с трудом. Но кому сейчас сладко?

– С точки зрения обывателя я успешный человек, но я-то знаю, что сделала слишком мало из того, что хотела бы сделать. А теперь возможности здоровья несоразмерны с желаниями.

– Ты о писательстве? Зато много наработала из того, что требовалось институту, заводу, стране, в конце концов.

– Книги тоже не только для души.

– Может, еще успеешь наверстать?

Инна перевернулась на живот, положила подбородок на сцепленные пальцы и задумалась.

– Мне в университете иногда не хватало достойного, понимающего студенческого окружения. Прекрасные педагоги были, такие как Курош – тот самый автор знаменитого вузовского учебника по алгебре; по нему до сих пор студенты учатся, – еще Шимко, Шидловский, Гусаров и иже с ними. Они все вошли в мое сердце. Они привели меня к самой себе, но дальше я должна была идти сама, нащупывая свой собственный путь, свою судьбу, чтобы отдаваться ей безраздельно и непоколебимо. Путь мне прокладывали лучшие ученые и преподаватели страны! Я до сих пор испытываю к ним невероятное почтение и благодарность. Я отголосок, отзвук, отражение людей, которые меня учили и воспитывали. Профессор Мэд! Я благоговела перед ним до самозабвения. При упоминании этого имени у меня под сердцем разливается благость. На его лекциях в аудиторию столько студентов с разных факультетов набивалось! Только что на карнизах и люстрах не висели. Попасть к нему в дипломники было самой большой удачей. Студент в его руках достигал своего максимума. Я до сих пор ему во многом подражаю. Прекрасные были ученые! Всех не перечесть. В них ощущался мощный интеллект, удивительный темперамент мыслей. Такие люди – базовые элементы любого прилично развитого культурного общества. Они как галактики – главные элементы Вселенной. Я благодарна каждому человеку, внесшему хотя бы маленький положительный штришок в мою судьбу.

– Мы помним и чтим тех, кто приподнял нас над нами самими. Мы познали «любовь врага и зависть друга», усилиями которых взрослели и мужали.

– Это неслыханно замечательно, – улыбнулась Лена. – Но настоящей подруги я там не встретила, ни с кем из девушек так и не сблизилась. Там как-то каждый больше сам за себя. Такие вот пироги… Только с тобой я могла быть самой собой.

«Лена никогда в словах не была такой откровенной», – поразилась Инна.

– Тебе были чужды мысли об одиночестве, ты, как правило, не признавала интервенции в свою личную жизнь и сама в чужую не вторгалась. Это и затрудняло тебе общение. Боялась ущемления в правах? Ты всегда трудно и редко раскрывалась, хотя слыла в коллективе общительной. Но это касалось только общественной деятельности.

– Не всем показано быть открытыми. Может, мне твоей дружбы хватало? – Мило так, по-доброму сказала Лена.

Инна старалась не подавать виду, что заметила волнение подруги. Но у неё тоже нещадно саднило в горле, и комок колючим ежиком подбирался к самым гландам, мешая дышать.

– Окружение было достойное, но не для тех, кто с периферии, – облизав сухие губы, устало отозвалась Инна.

– Ну почему же, по знаниям не отличалась. Существовали, конечно, и другие параметры, но меня они не волновали. Я не претендовала.

– А зря, Степаненко с тебя глаз не сводил два года. Серьезные виды на тебя имел.

– Я не о поклонниках, а о круге общения.

– А я о нем. На мой взгляд, жених он был хоть куда.

– И хоть для кого? – в шутку вставила замечание Лена, хотя так о нем не думала.

– А ты не рискнула. Мне кажется, одно время ты им не на шутку была увлечена. Это была тайная симпатия? Взвесила бы свои силы, подсчитала ресурсы, оценила, а ты это дело на самотек пустила, – шутя, не отставала Инна.

– Полюбила бы, осмелилась. Просто нравился. Были некоторые «но»… Помню нашу с ним последнюю встречу: появился в общежитии, где мы с Андреем над конспектами корпели, вошел в комнату, посмотрел на нас, все понял и ушел навсегда.

– Сколько тебя помню, внутри ты была грустным закрытым человечком.

– Зато снаружи – веселой и легкой.

– Не умела гордиться, хвалиться, спокойно относилась к чужому богатству, радовалась чужому успеху, таланту. А я всем душу свою открывала, всех принимала. Не очень-то к людям присматривалась, торопилась общаться, не пытаясь в них разбираться.