Реквием

– Нет, – строго остановила ее Лена.

– Ты беспощадно жестокая. Насилие над собой тоже вредно.

– Он доброжелательный. Никогда, разговаривая, не поворачивается в профиль. Аристократ. Не опускается до простоватости. Он не играет, он есть такой. Будто благородные корни говорят в нем, будто он из высшего сословия. Джентльмен. Его интерес ко мне в высшей степени отвлеченный. Он не знает подробностей моей жизни. Ему просто приятно наше редкое общение и редкое взаимопонимание. А это много, и пренебрегать им не стоит. Я умею ценить эти моменты встреч и беречь их в своем сердце.

– Разлуки слезами не меряете, хоть видитесь редко.

– Нечто прекрасное надо вкушать понемногу, не переедая. Иначе оно перестанет быть чудом, – пошутила Лена. – …И что самое замечательное, он меня воспринимает всерьёз. Как и я его. Всё всегда у нас невинно. Мы не стремимся к иного рода отношениям, просто радуемся друг другу. В редкие минуты встреч я счастлива и понимаю, что счастлива. Это такая мощная поддержка, – продолжала Лена как в полусне, не замечая легкой иронии в голосе подруги. – Какое счастье общаться с человеком, достойным преклонения, которым хочется восхищаться! – искренне и тепло произнесла она.

Инна догадывалась, что похвала Лены – дань величайшей признательности за его талант. Это тот самый случай, когда один нетривиальный человек понимает величие другого. И это было единственной формой признательности, в которой она хотела бы выразить ему свое уважение и обожание.

Лицо Лены светилось мягкой счастливой улыбкой.

– Его трогало тихое бешенство зависти конкурентов?

– Он его не замечал.

– Гордый.

– Делал вид. Его соратники – вечные оппоненты и антиподы. Друзей у него мало. «Птицы с широким размахом крыльев, как правило, стаями не летают». Они одиночки. Учеников много. Есть среди них очень достойные. Я читала их труды. Терпение его и ангельское, и адское. Сама понимаешь, в нашем несовершенном мире… И с лучшим другом они абсолютно полярные. Он не циник. Любит, щадит людей, умеет примирять. Эта его мягкая деликатная снисходительность и подлинная душа! (Похоже на эпитафию, тьфу, тьфу.)

Я всегда поражалась тому, как действуют на меня его слова. Это не просто ощущение чего-то небывалого, это, скорее всего… удовольствие, которое я долго не могла понять и как-то определить для себя.

– Не поддается расшифровке?

– Я только понимала, что ни с кем больше не смогу приобрести такой легкости. Даже с Андреем. Но там другое.

Обычно грустные глаза Лены улыбались. Редкое явление!

– Действие слова иногда имеет большую силу, чем поступок, – согласилась Инна.

– Он удивительно почтительный сын. И к своему ребенку у него трогательное отношение. Жаль, его порода в нем не продолжилась. А как-то сказал: «Если кто считает, что любовь сама по себе проходит, значит, не любил, только влюблен был». И тут я с ним согласна.

– Чем совершенно подкупил тебя, – подколола Лену Инна. – Поэт Бальмонт тоже считал, что, полюбив, разлюбить нельзя. Вынуждена признать, что идеальные обожатели хороши, если они от тебя на большом расстоянии. Ни тебе женской вздорности, ни мужского эгоизма, ни тихого скорбного угасания страсти партнеров. Ни боли, ни бытовых проблем. Одна радость! А тут трепыхаешься, рвешь себя – и всё в минусах.

– Для меня самое сексуальное в мужчине – его мозг, его интеллект. Ты права, самая привлекательная сторона моих взаимоотношений с мужчинами заключается в их платоническом содержании, без плотской близости, с сохранением дистанции. А в этом случае тем более. Я считала для себя и для него оскорбительной даже мысль о низменном.

– «Любовь платоническая – любовь воображения, а не сердца».

– Она затрагивает сердце, но не позволяет…

Инна остановила Лену:

– Судя по твоим высказываниям, с ним ты узнала общность, которая возможна между людьми, познавшими полное одиночество, изведавшими гонения, с готовностью принимающими свою судьбу? Ты благодаришь судьбу за возможность пережить эти прекрасные чистые чувства?

А кто банкует? Дала обет верности? Стоила ли овчинка выделки? О это непрестанное, немое страдание плоти! Казнила себя за то, что было в тебе, как в женщине, самым прекрасным? Считала преступным то, что твое тело откликалось на потребность плоти, а не разума? – на свой лад рассудила Инна. – «Тело – средство величайшего наслаждения, объединяющего плоть, разум и дух». Ты боялась разочароваться?

– Я желала не тела, а личности, и это желание возникало не при виде внешних данных, а при осознании значимости этого человека для меня. Я мечтала о духовном общении, – досадует на непонимание подруги Лена. – Оно не просит, не требует, но верит. Общаясь, надо приобретать мир, а не терять его и себя в нем, не сужать рамки, а расширять. Надо чувствовать, что каждая звезда в небе светит для тебя.

– Недосягаемая мечта.

– С годами он всё больше уходил в смысловую глубину. Благодаря таким людям человечество способно выживать и люди остаются людьми. Недалекому я не могла бы симпатизировать. В последнюю встречу мы ни словом не перемолвились, кроме приветствия и прощания. Они нам были не нужны. Достаточно взглядов. Общались в более возвышенной сфере. Понимаешь, это так много… просто видеть его, жить где-то совсем рядом… на одной планете. Он тоже смотрел на меня, не скрывая своих чувств, – в ответ на немой вопрос подруги сказала Лена задумчиво. – «Он глубок, как океан, и легок, как пушинка». Твой любимый Ричард Гир, между прочим, изрек.

– Его ценят?

– Он намного больше, чем то, что ему предлагают.

– Замечателен в своей непонятности! – хмыкнула Инна. И приземлила подругу:

– Может, ты его придумала? Обыкновенная история… А руки у твоего виртуального мистера Икс оттуда растут?

– Рукастый. Во всем талантлив. Хотя он теоретик, мне приходилось наблюдать его легкие уверенные точные привычные движения при выполнении настройки приборов. К любому производительному труду относится как к мерилу нравственности. Больше того скажу, я его с телеведущим Святославом Бэлзой часто сравниваю. Этот тип мужчины мне близок и дорог.

– Мне тоже.

– Я не о внешности.

– Меня она тоже не «колышет», но приятно.

– Перефразирую Вознесенского: «…Как в фокусе собираю… все абсолютное в тебе». Раньше по радио сказали бы, что он – мечта всех женщин Советского Союза, – улыбнулась Лена. Но добавила с неподражаемой грустью:

– Даниил Гранин как-то поднял серьезнейший вопрос воспитания в людях благородства. Говорил, что «за подвиги нравственного порядка у нас награды не дают и что мы в этом много теряем». За труд, за единичное геройство – пожалуйста. Нет у нас аристократических традиций в поведении. Подчас нет элементарной культуры поведения даже у наших начальников. Какая уж там учтивость! Какое там уважение к простому, честному, порядочному человеку! Если только изысканное притворство, когда тебя выслушивают с декоративным вниманием. А чтобы из глубины души – нет такого. Не смыкается это как-то у них с понятием благородства.

– А вот придавить, унизить, прижучить… Ты об этом в предыдущей книге уже писала.

– Кто меня послушает?

– Чиновники считают себя умнее и выше «каких-то там» писателей. А сами не понимают, что это совсем другой уровень мышления, который пока не вмещается в нашу современную систему ценностей.

– Шестидесятники пытались что-то сделать в этом направлении, но это процесс длительный. Надо постоянно о нем напоминать, внедрять, поднимать на щит. Ведь от хамства человек страдает больше, чем от материального недостатка. А мы продолжаем мириться.