Реквием

А курить наши ребята в один день бросили. Так сказать, пример молодежи показали.

– Я вот об Ане подумала. Наверное, её положительное клеймо можно разглядеть на всех её учениках, и особенно на подопечных детдомовцах. Вся ее жизнь на них закольцована. Для некоторых из них много хорошего начиналось и заканчивалось школой.

– Скажешь, Аня счастлива одиночеством? На манер монашки? – удивилась Лена.

– Не Богу молится. На детей. Она всегда стояла за помощь бескорыстную и необязательную, за ту, что не по указке и не на показ. И, тем не менее, она не пользуется благосклонностью начальства. Почему им не нравился её патронаж, кому она мешает?

– Для многих «излишне здравомыслящих» людей её поведение – полная шизофрения. К тому же детдома – закрытые заведения. Отсюда дополнительные сложности и проблемы, – объяснила Лена.

– Совсем не простая наша Аня. И в друзья никому не навязывается. А помнишь, что она представляла собой, когда мы с ней только познакомились? Забитая была, стеснительная, даже дикая какая-то. Смешная. Даже теперь, в её то возрасте, у неё на макушке торчит этот милый задорный хохолок. Зря я её того… поддразниваю. Но ведь не со зла. Так, брёх пустой. Это как чесотка: чешется и чешется, отвязаться невозможно.

Благодаря любимой работе Аня перенесла все тяготы своей одинокой жизни, получила наконец квартиру, приличную пенсию и, наверное, собиралась пожить в свое удовольствие, отдавая себя только детдомовским детям, не горбясь, без робкой оглядки на начальство, никого не страшась, ни от кого не завися… Хотела стать той, кем она была в душе: прямой, независимой, откровенной, трезво мыслящей, чтобы говорить, что думает, с сознанием своего человеческого достоинства. А тут перестройка.

И всё равно не потерялась в этой жизни. В девяностые сберегла свою душу, свой неиссякаемый оптимизм. И до сих пор делится с детьми своей любовью, утверждает, что жизнь прекрасна во всех её проявлениях. Это перед нами, взрослыми, она позволяет себе ныть и стонать.

– Несомненно, в ней присутствуют элементы благородства, великодушия и компоненты… положительной упёртости. Не по наглому уверена в себе. Мне кажется, она лучше многих из нас чувствует особую прелесть нашего возраста – время отдавать накопленное.

– Как ты думаешь, ученики донимают, доводят Аню? Её некоторая беспомощность, непонимание юмора, должны являться предметом их насмешек.

– Она же с детдомовскими детьми работает. Они другое ценят, – ответила Лена.

– А Жанна пребывает в состоянии завидного душевного покоя?

– Пожалуй. Её стабилизатор – вера, религия.

– А Лёнчика помнишь?

– Лёнчика?

– Забыла? Добро пожаловать в клуб склеротиков. Из-за кучи химий я уже лет десять как в нем состою, – рассмеялась Инна.

«Скачут наши мысли, ни на чём долго не задерживаясь. Какой стресс на этот раз подтолкнул Инну к бездне? А может, в прошлый раз не долечилась? Почему она молчит об этом?» – недоумевает Лена.

– …Учителя наши были истинными деревенскими интеллигентами. Нам передавалась их одухотворённость, – сказала Инна.

– Не Кант, Ленин стоял на их книжных полках.

– Вряд ли они его открывали. А когда я в гости к одноклассникам ходила, то портрет Ленина и иконы у многих рядком на стене висели.

– Это и есть образ России.

– Правильно говорят, неходкая деревенская суть хранит незыблемость жизни на земле.

– С этим я могла бы поспорить. Жизнь в деревне более консервативна, течет медленнее, но все равно меняется. Я сорок с лишним лет подряд приезжала в деревню и не замечала отличий, в последний приезд не узнала родной край, даже нашу школу и улицу не смогла самостоятельно найти.

– Учителя наши много хорошего в нас вкладывали. Учили поступать обдуманно. Верили в любовь. В театр хоть раз в год старались попасть. В город для этого выбирались. Культпоходом это называлось. Женщины самые лучшие платья надевали, прически делали. Мужчины брючины поверх голенищ сапог выпускали по-городскому. Феерия счастья! А каких учеников воспитывали и поднимали до уровня, в то время неслыханного. Помню, окончила школу, и охватило меня ощущение того, что навсегда ушло в прошлое что-то очень теплое, доброе. Математичка, физичка – золотые были люди!

– …Мне было восемь лет, когда мои пальцы впервые коснулись пианино. Я осторожно прошлась по клавишам, послушала их звучание и сразу сказала себе: мне не осилить инструмент, и вообще, музыка – это не моё.

– Почему? – удивилась Инна.

– Я почувствовала, что если даже буду очень стараться и много трудиться, мне всё равно не удастся воспроизвести те прекрасные мелодии, которые звучат в моей голове. А именно ради них я хотела бы познать хотя бы азы музыкальной грамоты. Может, я интуитивно поняла, что у меня нет музыкального слуха. Но музыку-то я все равно неистово люблю. Наверное, бывает внутренняя музыкальность, которая не вырывается наружу.

– Или некому было ее оттуда выудить.

– А вот желание рисовать и писать книги не получило во мне отторжения. Удивительное дело: судьба выбор предпочтений мне самой предоставила. На мое усмотрение.

– То-то кое-кто и в пятьдесят никак не мог решить, стоит ли брать в руки перо или нет, – подколола подругу Инна.

– А в шахматы я после шестого класса больше не захотела учиться играть. Поняла, что достигла потолка своих возможностей и потеряла интерес к ним.

– Самолюбивая была. Не могла позволить себе позориться, проигрывать.

– Я переживала, что не способна к шахматам, к умственной игре и видела в этом свою ущербность.

А ты здорово играла. Пальму первенства держала. Мальчишек громила. Я восхищалась тобой.

– А ты стреляла великолепно. На соревнованиях не имела равных даже среди пацанов. Не отважились они с тобой вступать в борьбу. Признаться, я тоже немного завидовала тебе. Помнишь, в шутку просила уделить от твоих талантов самую малость.

– В меткости не было моей заслуги. Для меня стрельба было игрой, я не тратила на нее усилий. Чему мог научить наш физкультурник, этот препаскудный мужичонка?

– Мы могли бы участвовать в серьезных соревнованиях. Только никому дела не было до наших не основных способностей, да мы и сами к ним не относились всерьез. Кусок хлеба на этом не заработаешь. А зря. Еще в школе могли бы подняться на свои первые пьедесталы почета.

– Не исключаю такой возможности.

Подруги одновременно прыснули в ладони.

– А ребята из музыкального кружка ездили на областные конкурсы. У них был прекрасный руководитель, наш учитель немецкого языка. Ученики так и вились вокруг него. Бывало, такой бедлам в зале устраивали! Но он их не ругал, давал возможность разрядиться. Любил, понимал детей.

«Банальности говорим? – вздохнула Лена. – Пускай, если ей от этого легче».

– Счастливое детство! Конфеты-подушечки, – сиротский ассортимент, платья на вырост. Ничего не боялись, ни от кого не защищались. Была верная дружба, наблюдалось отсутствие коренных противоречий. Боролись разве что сами с собой.

Инна все еще продолжала что-то тихо бормотать, словно не замечая присутствия Лены.

– Никакая дружба не выдержит полной откровенности, а наша – всё выдерживала, потому что твой характер являлся её долговременным залогом. Нет, мы, конечно, щадили друг друга… Обе. А теперь я больше ценю одиночество. Заболев, стала замыкаться в своих переживаниях. У больных часто проявляются малоприятные черты характера. «Никому не подвластно то, что внутри меня. Это только моё. И с ним я и уйду». Это раньше, в юности, я была беззащитна, потому что полностью раскрывалась. Вот, мол, какая я есть, такая есть – душа моя нараспашку!